Михаил Липскеров - Черный квадрат Страница 2

И тут же навалилась сессия, во время которой мы изредка встречались в бесконечных институтских коридорах, после чего я долго не мог унять дыхание.

Мне стало трудно. До этого был определенный круг идей, интересов, увлечений, среди которых я чувствовал себя легко и удобно. А Лолита и новые ощущения стали мне не то чтобы мешать, а как-то возбуждать и нервировать. Хотя я ловил себя на мысли, что без этого я бы уже не смог жить. А может быть, и смог бы. Сейчас об этом трудно судить, так как это было бы суждением другого человека.

Кое-как свалив сессию и вырвав у деканата стипендию, я с однокурсниками рванул по соцстраховской путевке в дом отдыха. И ровно через час по прибытии я увидел Лолиту. Я метнулся к ней, схватил ее за руки, и она, глядя на меня счастливыми глазами, сказала, что она тоже кое-как свалила сессию, тоже вырвала у своего деканата стипендию и по той же соцстраховской путевке приехала в дом отдыха.

Нет, не было и никогда уже больше не будет в мире такой нежности, которая связывала нас с Лолитой.

(Интересно, сколько раз до меня эти слова писали разноязычные авторы?) Целыми днями мы, взявшись за руки, летали по лесу (тоже не самая свежая метафора, но мне нравится), приземляясь только для сна в наших шестиместных палатах.

ОБЛЕДЕНЕЛЫЙ ЛЕС ПРИНИМАЛ НАС В СВОИ ХОЛОДНЫЕ ОБЪЯТЬЯ, КОТОРЫЕ МЫ СОГРЕВАЛИ ЖАРОМ НАШИХ СЕРДЕЦ. И БЫЛО ЧТО-ТО УПОИТЕЛЬНО-ЧУДНОЕ В СЛИЯНИИ НАШИХ ДУШ В ЭТИ МИНУТЫ ЕДИНЕНИЯ, КОГДА МЫ ПРИНАДЛЕЖАЛИ ЛИШЬ ДРУГ ДРУГУ, КОГДА ЛИШЬ НАМ СВЕТИЛО УЮТНОЕ СОЛНЦЕ, ПАДАЛ НЕЖНЫЙ ПУШИСТЫЙ СНЕГ И ОСТОРОЖНО СВИСТЕЛИ ТАКТИЧНЫЕ СНЕГИРИ. (Уф-ф-ф-ф. Не хуже Тургенева отваял.)

Мы целовались, не стесняясь касаться друг друга мокрыми хлюпающими носами.

На двенадцатый день она, лежа со мной в снегу, как-то потускнела и прошептала неверными губами:

– Я так тебя люблю, мой ласковый, мой теплый, что без тебя я уже не смогу быть. Но я должна сказать, просто обязана, что в той, другой жизни я была с одним человеком.

– С кем? – машинально спросил я.

– Он жил со мной в одной квартире, его звали Борис, потом он уехал в военное училище, и все кончилось.

Я чуть не выл от ревности к этой скотине Борису, к этой сволочи, к этому подонку, соблазнившему и бросившему мою любимую девушку. Я лежал в снегу, а она ползала рядом со мной и все повторяла:

– Не надо, мой родненький, не надо, я виновата перед тобой, прости, я тогда ничего не понимала, я думала, что он – это ОН. Я не могла знать, что это ты будешь для меня все, прости, тебе больно, прости, прости, прости...

Как я ее ненавидел за то, что был у нее вторым, а не первым! Это уже потом, когда стал чуть постарше, мне не раз говорили, что я второй, и я относительно спокойно переносил это откровение. Я заранее был готов услышать, что я второй. Что тот, первый, был ошибкой, а вот я – это настоящее. Хотя мы оба знали, что это настоящее не будет иметь протяженного будущего.

Это уже потом, когда стал чуть постарше, я узнал, что, если женщина говорит, что ты у нее второй и настоящий, она лжет, но надо быть ей благодарным за это, ибо она бережет не столько себя, сколько наше несовершенное самолюбие. Эти суки откуда-то знают, что каждый из нас для самого себя – сказочный принц, для которого они должны беречь себя, принося в дар свою девственность, которую мы принимаем за любовь. (О нынешних временах я не говорю. Понятия «девичья честь» и «девственность» перестали быть тождественными. Соитие перестало быть вершиной любви и превратилось в случку, большевистский стакан воды. А девственность... а чего девственность... под пивко, под таблеточки. Или по случаю какого-никакого праздника. А иногда о потере девственности узнают во время родов.)

Но ничего этого я тогда не понимал. Я оскорблял Лолиту, швырял ей в лицо самые грязные обвинения, а она лежала в снегу и только повторяла: прости, прости, прости...

Мы уехали из дома отдыха. Встречаясь в институте, она смотрела умоляющими глазами, а я кивал головой и пробегал мимо, чтобы не задохнуться от любви и ненависти. Потом она долго лежала в больнице, после которой родители ее от косых взглядов куда-то увезли. Вроде бы на Сахалин. Ее отец туда перевелся по службе.

А дальше я прожил очень длинную жизнь. С чередой любовей, профессий, привязанностей. Так и не смог жениться. Завести детей. Внуков. Может быть, они где-то и есть. Но отцовских и дедовских чувств мне испытать не удалось. Не по-пер-ло!

И только одно чувство я сохранил в неизменности – это ревность к тому неведомому Борису, ревность, подобной которой я уже никогда больше не испытывал.

И еще... Еще я безумно хотел увидеть ее. Может быть, она жива, хотя прошло уже пять десятков лет. Может быть, так же красива, ведь прошло всего пять десятков лет... Боже, как я ее люблю, как я ее люблю, как я ее люблю, как я ее люблю...

И вот я сижу в своей полупустой комнате, неторопливо попивая джин с джюсом, и смотрю на копию «Черного квадрата» Казимира Малевича. Я старый.

Из картины выходит чувак средних лет, садится за стол, наливает себе, выпивает и говорит:

– Значит, так, Михаил Федорович, времени у вас осталось не так много. Дело ваше, можете так до конца сидеть, попивать джин с джюсом и крутить одно и то же воспоминание. А можете попытаться все исправить. Все закрутить в обратную сторону. И начать все сначала.

– Что? – встрепенулся я. – Я снова вернусь в тот зимний лес?! К Лолите? И все начнется?..

– Это вряд ли. Я предлагаю вам сделать попытку. Найти ее.

– Здесь?!

– Нет. Там. В «Черном квадрате»...

– И мы будем вместе?

– Вот этого я вам гарантировать не могу. Но что-то исправить можно.

– А взамен – душу?

– Нет. Зачем мне ваша душа? Что в ней такого, чего нет у других душ? Которые мне тоже не нужны. Не принимайте меня за дъявола.

– А кто ты?

– Хаванагила. Сэм Хаванагила. Просто Сэм Хаванагила.

– И что я должен делать, Хаванагила? Сэм Хаванагила. Просто Сэм Хаванагила.

– Шагнуть в «Черный квадрат» и включить воображение. Вы ж в жизни чего-то пописывали, придумывали чего-то художественное. Так что какое-никакое воображение у вас имеется. Рискнете?

Всем тихо! Думаю...

А чего я теряю? О чем бы пришлось пожалеть? О ком бы пришлось пожалеть? Ни о чем. А воображение... Тут все может быть. Я всегда подозревал, что наше воображение не меньшая реальность, чем реальность реальная. Просто оно существует где-то сбоку реальной реальности. Или сверху. Или чуть впереди сейчас, или чуть сзади. Потому что, если бы его не существовало, то откуда оно тогда бы взялось? А если воображение реально, то и все, рожденное им, такая же реальность. Самодельная кукла вашей дочери является игрушкой и в то же время – дочкой вашей дочери. Не верите? Попробуйте разубедить в этом вашу дочь.

Я встаю со стула, выпиваю последний стакан и, поддерживаемый Хаванагилой, шагаю в «Черный квадрат»...

На меня надвигается что-то неимоверно черное. Мертвое, но живое. И я в него врезаюсь. В это черное. Всегда мечтал узнать, что живет внутри «Черного квадрата». 79,5 см на 79,5 см. Заметьте не на 82,3, не на 94,5 и даже не на 79,4 или 79,6. А 79,5. В этом суть квадрата. Что все стороны в нем равны, а все углы прямые. А цвет у него черный. А с той стороны? Я имею в виду не сторону холста, а внутреннюю сторону квадрата в его так явно ощущаемом объеме, его сущность. И я врываюсь в квадрат. (Прием, часто употребляемый в мультипликации.) И тут же происходит офигенный взрыв. Спрашиваю у окружающих, в чем дело: строительные работы, терроризм, взрыв радости по неведомому мне поводу или какая-нибудь локальная война? И никто мне не дает вразумительного ответа на мой вразумительный вопрос. Потому что вокруг никого нет. И не только никого, но и ничего. И вот тут я догадываюсь, что это был Большой Взрыв, с которого и заварилась вся каша со вселенными, черными дырами, образованиями каких-то сгустков, из которых соорудились звезды – родоначальники поэзии и планет. И все это дело происходит внутри «Черного квадрата». И не только это. Я добросовестно расскажу, свидетелем чего был я. Свидетельства других очевидцев приводить не буду в интересах крайней объективности. Общепринятой хронологии я соблюдать не буду, потому что ее не было и нет. Одни ведут летосчисление от Сотворения мира, другие – от Рождества Христова, третьи – от года Хиджры, четвертые – от появления Кетцалькоатля, а пятые с утра опохмелились, и для них во всем своем великолепии родился Новый мир. Так что на фиг хронологию. Логической последовательности тоже ожидать не следует. Ибо какой логики можно требовать от повсевременно возбужденного творческого интеллигента. Так что будем познавать мир моего персонального «Черного кавадрата» не через ваши числа, а через мои ощущения. Вот они.

В черном небе сверкают черные молнии.В черной воде вздымаются черные волны.В черной земле бугрятся черные горы.Из черных гор вырываются столбы огня.

Четыре стихии сплетаются в любовном объятье, и после жуткого вскрика, от которого вздрогнули соседние вселенные, появился я.