Виктория Платова - Немекитепá Страница 2

Да и что он может сказать ей? Я полюбил другую. Ей девятнадцать. Да-да, мне тридцать четыре, а ей девятнадцать, но разве это что-то меняет?

Ничего.

И возраст здесь не при чем.

И он не знает точно сколько Марике лет. «Девятнадцать» — его предположения, плюс-минус, допустимая погрешность, сама же Марика не особенно распространяется на этот счет. Она вообще ничего не рассказывает о себе и не слишком-то интересуется его жизнью вне киношки, мопеда, дешевых забегаловок, где она вынимает свои палочки; вне секса, который почему-то всегда выглядит экстремально. Обручальное кольцо на пальце — Марика не проявила к нему никакого интереса. Она понятия не имеет о существовании Жака Бреля, но не знать о существовании обручальных колец — противоестественно. Или ей просто начихать на его несвободу? Или она просто не берет в расчет других женщин, искренне полагая, что она — единственная?

Все может быть. Всё так и есть. Вот и он сразу понял: Марика — единственная.

Не единственная в своем роде — просто единственная.

Скажи он ей об этом — ответ был бы однозначным: «koshkyzaebalivashipostu».

В отличие от Марики, ему хочется знать о ней все. Что она делает, когда они расстаются, — делает же она что-нибудь! Следить за ней глупо, — она, наверняка, почувствовала бы слежку, она такая — чуткая. Не-ет, чуткая — его жена. Марике больше подходит слово интуиция. Звериный нюх. Она и есть животное, всякий раз думает он при расставании, тот самый сфинкс, не фарфоровый — настоящий. Его жена — мудрая, змеиноглазая, — не так уж неправа в своем подсознательном ужасе перед «болезнью кошачьей царапины». Вот только случилась болезнь не с ней — с ним. Марика оцарапала его собой, отравила кровь, сепсис уже начался, любовная горячка прогрессирует.

Что же она делает, когда они расстаются?.. Слежку обычно поручают профессионалам. Он тоже мог бы прибегнуть к помощи профессионала. Володи Ливнева, начальника службы безопасности их фирмы. Но Ливнев никогда не нравился ему, мутный тип с мутным прошлым. Он так и видит лицо Ливнева. Губы, больше похожие на края вспоротой консервной банки; они складываются в такую же острую, жестяную ухмылку: «и ты вляпался в шлюшонку, старичок? Что ж, все мы не без греха, я тебя понимаю».

Странно, но гипотетическое «шлюшонка» в контексте Марики вовсе не коробит его. Она и вправду может оказаться шлюхой, сфинксом-шлюхой, она может оказаться кем угодно, — на клиническую картину болезни это не влияет. Ревность куда чудовищнее: злодей Ливнев начнет следить за ней (сам, без привлечения третьих лиц, дело-то сугубо конфиденциальное). И с Ливневым произойдет ровно то же самое, что произошло с ним, Ливнев сразу поймет:

Марика — единственная.

Последствия трудно просчитать, впрочем… С Ливневым или без — ситуация и так вышла из-под контроля.

— Я бы хотел снять квартиру, — говорит он Марике. — Ты не против??

— Вот еще!

— Подожди… Квартиру для тебя и для меня… Где мы с тобой могли бы жить… Ты бы хотела жить со мной?

— Я и так живу с тобой, -

Марика рассеянно щурит глаза. Марика вообще не дает себе труда сосредоточиться на нем, ее занимает множество вещей: в окружающем пространстве, но больше — внутри нее самой. Только в сексе она концентрируется, и то — ненадолго. Сейчас они находятся в промежутке между предыдущим сексом и последующим, сидят в уличном кафе. Наверное, это последнее в городе уличное кафе, не закрывшееся в связи с предзимьем.

— Нет. Ты не поняла. Жить вместе — не только спать вместе. Мы могли бы не расставаться… Вообще — не расставаться…

— Не будь скучным.

— Жить вместе — совсем не скучно, поверь.

Наверное, его слова звучат не очень убедительно. Да и как можно быть убедительным, если твой личный опыт совместного проживания с другим человеком говорит совсем об обратном? Но с Марикой все будет иначе, чем с его женой. С Марикой его ожидают длинные, упоительно-бесцельные путешествия, черт знает куда, черт знает зачем, Марика и сама — путешествие. Марика — атлас, нет… Марика — целый ворох перемешанных между собой атласов: анатомический, географический, редких минералов, полезных ископаемых, исчезающих животных — керамических и сделанных из фарфора; атлас для начинающих художников, начинающих любовников, исторических морских карт, навигации и демонологии.

— Мы могли бы съездить с тобой куда-нибудь. Где бы ты хотела побывать??

— Нигде.

— Так не бывает.

— Бывает. Мне нравится здесь. А когда разонравится — я найду себе другое место и все будет по-другому. Это как с палочками для еды.

— Мы можем съездить в Брюссель…

— Брюссель, ха, — смеется Марика. — Слишком пафосно звучит. Почти как ассамблея, как генералиссимус, как патиссон.

Действительно, пафосно.

И почему это ему в голову пришел Брюссель? — ведь он хотел сказать — Париж. Всем нравится Париж, все без ума от Парижа. Молодые девушки уж точно. Неизвестно, как отнеслась бы к Парижу Марика, но они уже проскочили тему с городами на полном ходу. И дергать за стоп-кран, в общем-то, поздно, внимание Марики переключилось на божью коровку — самую настоящую, последнюю не улетевшую в связи с предзимьем.

Божья коровка ползает по пальцам Марики.

Марика смотрит на нее сочувственно и дружелюбно, точно так же она смотрит на крохотный белый молочник (собственность кафе). Судьба молочника предрешена, он уйдет отсюда вместе с Марикой. Марика всегда берет то, что ей нравится, нимало не заботясь о последствиях. Не так давно она сперла две сигары «UPMANN No.2» из табачной лавки — прямо с витрины, при полном попустительстве ошалевших от одного ее появления продавцов.

Оба продавца — молодые парни; парни всегда найдутся и в других местах, где промышляет Марика, — этим, отчасти, и объясняется ее безнаказанность.

Но только — отчасти.

Он все еще думает о Брюсселе. Брюссель всплыл в памяти из-за Бреля, ведь Брель был бельгийцем. И у него были белые, длинные, диковатые зубы, что роднит его с животным. А, следовательно, — и с Марикой.

Черно-белое животное-Брель стоит на краю сцены, лицо его залито слезами (слишком много слез, слишком много зубов) и — такое отчаянное, безостановочное и черно-белое «Ne Me Quitte Pas». Те, для кого поет Брель, в кадр не попали.

Та, для кого поет Брель, в кадр не попала.

Но он не слишком бы удивился, если бы той, для кого поет Брель, оказалась Марика.

Это невозможно в принципе, но с Марикой возможно все, немекитепá не исключение. Немекитепá — всего лишь «не покидай меня», непокидайменянепокидайменянепокидайменя, божья коровка все ползает и ползает по пальцам Марики.

Позволь мне стать

Тенью твоей тени

Тенью твоей руки

Тенью твоей собаки

Не покидай меня

Вот он и вспомнил подстрочник, а заодно и то, что его жена (когда-то, двенадцать лет назад, или даже раньше) выучила французский ради одной этой песни.

Марика на такой подвиг не способна. Она не способна и на сотую долю того, на что способна его жена. Но разве это что-то меняет?

Ничего.

Как ничего уже нельзя поделать с хоть бы ты умерла.

— Я хочу развестись с женой, Марика. Ты ведь знаешь, что я женат. Догадываешься. Я хочу развестись с женой и быть с тобой. Только с тобой. Я люблю тебя.

— Ты любишь меня, да.

— А ты?? Ты любишь меня??

— Не будь скучным.

Ещё бы, «koshkyzaebalivashipostu», отцепится ли от Марики, эта грёбаная божья коровка?.. Он врет, когда говорит, что хочет развестись с женой. Он просто хочет, чтобы она умерла. Растворилась — в чем угодно: в тумане, в предзимье, в соляной кислоте. В пучине океана, по песчаной кромке которого мчится их с Марикой мопед.

— Я решу все свои вопросы и очень скоро. Вот увидишь.

— Ты забавный. Совсем как тот очкастый америкашка. Вуди Аллен, да.

— Ты будешь со мной??

— Я и так с тобой.

— Совсем со мной.

Напрасно он углубляется в эти сопливые, студенистые дебри, раздражая Марику, а заодно — и божью коровку, а заодно — и молочник. Тень Марики прекрасна, тень ее руки — прекрасна. И если бы у Марики была собака, а не только фарфоровый сфинкс, — тень ее собаки тоже была бы прекрасна. Чего не скажешь о нем, скучном человеке, скучном муже скучной жены. Ведь он тоже (по причине хрипов в легких) проходит медицинское обследование раз в год. Он никогда не превышал скорости, он в точности выполняет предписания дорожных знаков — совсем, как его жена. Он боится летать на самолетах и потому накачивается коньяком непосредственно перед посадкой и после нее. Истории о червях, заползающих в уретру во время купания, пугают его до смерти. Как и возможность переломов, растяжений и кровотечения из носа. Но теперь у него есть Марика, и есть шанс стать другим человеком — соответствующим мопеду, киношке и перчаткам без пальцев.