Владимир Маканин - Погоня Страница 2

— Пусть.

— Боюсь, выскочит в коридор голый! А то и вниз голяком сбежит. — Горничная сказала свое и уходит.

Фин-Ляляев закрывает глаза. Он дремлет.

— Привет!

Фин-Ляляев (опять спугнули дрему) сердито открывает глаза — но теперь перед ним вымокший от дождя пожарник Волконский. Друг Фин-Ляляева. Шестидесятилетний, худой и нервный.

— Привет, — отвечает ему Фин-Ляляев и вяло интересуется: — Как бабушка?

— Умирает.

— Долго, бедняжка, мучается.

— А?

— Долго, говорю, мучается, — сочувствует Фин-Ляляев, но пожарник разговаривать сейчас не в состоянии. Он торопится. Гостиница — это гостиница, и он обязан сделать вечерний противопожарный обход.

— Проверю огнетушители.

— В такой-то ливень? — кричит ему вслед Фин-Ляляев.

Молодой бармен Гена сбивает коктейль. Обойдя быстрым шагом этаж за этажом, возвращается пожарник Волконский.

— Как обход? Как наши огнетушители? — спрашивает бармен Гена.

Пожарник молчит, усаживается тощим задом на неудобное для него вертящееся сиденье и думает, не выпить ли стакан сока. Денег маловато, и пожарник колеблется. Бармен Гена видит скорбь на его лице и предлагает:

— Тяпнул бы водочки. За бабулю… Неужели ей сто восемь лет?

— Сто восемь, Гена.

— Н-да… А играть сегодня будем?

— При одном условии — недолго. Бабушка совсем одна. Мне надо купить кое-что.

Бармен Гена запирает деньги, прихватывает шесть пива и выходит из-за стойки.

Они, как всегда, играют втроем в подкидного — Фин-Ляляев при этом потягивает пиво из горла, а бармен Гена и Волконский пьют из стаканов.

— А скажи, — спрашивает Фин-Ляляев, — твоя бабушка была как-никак важная птица — как она относилась к тому, что ты пожарник?

Фин-Ляляев говорит об умирающей как об умершей, и пожарник Волконский тут же реагирует на бестактность.

— Ты, Фин-Ляляев, между прочим, хам.

— Чем это я тебе плох?

— Ты хам. Торгаш.

— Я? — Фин-Ляляев изображает на лице обиду. Он тщательно скрывает от друзей свои делишки. Чаевые — другой разговор, тут он не отпирается.

— Торгаш, люди говорят.

— Мало ли что говорят!

Бармен Гена мирит стариков — одному шестьдесят, другому семьдесят, а ссорятся, как малые дети.

— Тише, тише… Играть так играть — чего вскинулись!

Горничная отзывает Фин-Ляляева в сторону:

— Вас девушка спрашивает.

— A-а… Знаю, знаю. Иду.

Фин-Ляляев спускается в вестибюль. Подходит к молодой женщине — промокла, бедняжка. За окнами льет.

— Как ты выросла, Светлана. Красивая стала.

— Красивая, дяденька.

Зонтика у нее нет. И вообще одета не ахти.

— Что?.. Хочешь со мной поработать?

— Хочу, дяденька.

Фин-Ляляев пристально разглядывает ее — конечно, помотало ее за эти три года, однако скромна, тиха, услужлива, что еще надо.

— Значит, поработаем. Дело нехитрое. Ходи в комиссионку и там — возле прилавка — предлагай вещички. Продавай подороже…

— Понятно, дяденька.

— Ну и ладно, если понятно.

На секунду он задумывается.

— А жить есть где?

— Нет.

— Это хуже.

Светик улыбается:

— Уж вы помогите, дяденька.

Фин-Ляляев думает.

— Найду тебе жилье. Хорошее. Не какое-нибудь… Однако жить там надо тихо. Совсем тихо.

— Понятно. Как мышка.

— Именно так. — Фин-Ляляев поясняет: — Одни добрые люди уехали надолго за границу. А другие добрые люди подсказали мне, что они уехали, — ясно?

— Мир не без добрых, дяденька.

— На том стоим.

— Полгода, дяденька, я смогу там жить?

— Сможешь.

— А ключи?

Он ставит точку:

— Найдутся и ключи. Завтра пойдем туда. После обеда.

Светик спрашивает:

— А где мне ночевать сегодня?

— А где ты вчера ночевала?

— На вокзале.

— Вокзал место хорошее, теплое — одной ночью больше, одной меньше.

На следующий день (все еще льет дождь) Фин-Ляляев приводит Светика в квартиру. Дает ключи.

— Чисто! — ахает Светик, оглядывая жилье.

— Порядочные люди живут — поимей это в виду.

— Поимею, дяденька.

В квартире над ними грянул небольшой джаз — там проживает и водит к себе друзей знаменитый на весь район Ваня-ударник. Мальчику пятнадцать лет. Он играет как бог. Он очень плохо учится.

— Привыкли, что под ними никто не живет. Паразиты. Молокососы, — ворчит Фин-Ляляев.

Некоторое время Светик и Фин-Ляляев молчат, разговаривать невозможно. Потом переходят на кухню — здесь грохот потише.

— Принесу тебе сегодня-завтра, — Фин-Ляляев делает емкую паузу, — костюм. И модные мужские туфли. И джинсы обязательно.

— Много?

— Четыре пары.

— Ого.

Фин-Ляляев спекулянтишка мелкий. И трусливый. Крыса. Сказал «четыре пары», как будто сказал «сорок пар». Светик прикидывает — дело нудное и суетливое, житье полуголодное, но зато квартира. Ладно. С чего-то начинать надо.

— Я тебя научу, как распознавать клиентов, с которых можно сдирать втрое.

— Я знаю, с кого сдирать втрое.

— Как ты это знаешь?

— По лицу, — смеется Светик.

Фин-Ляляев учит:

— И вот что. Ко мне в гостиницу больше ни-ни.

— Понимаю.

— Ты не знаешь, где я живу. Телефона не знаешь. Гостиницы не знаешь. Ничего не знаешь.

— Понимаю.

— Я сам буду приходить. И еще. Если в комиссионке тебя приметят — скажи, купила у кого-то незнакомого, а теперь перепродаю. Тебе же лучше. Назовешь меня — получится статья групповая…

Светик смеется:

— Понимаем, дяденька. Не первый раз замужем.

Светик одна. Она принимает ванну (натосковалась по горячей воде!). Она пьет чай (натосковалась по вкусному чаю!). Затем наступает черед походить из угла в угол и подыскать себе одежду, чужая квартира — это целый мир. И с погодой надо считаться — дождь! Светик вываливает из шкафов барахло. Порядочные люди тоже обрастают хламом. А все добротное, разумеется, отвезли куда-нибудь к родичам на сохранение, — Светик перешагивает через груды одежды. Дышит пылью и нафталином. Наконец кое-что находит. Плащик. И даже с симпатичным капюшоном. Светик ищет в шкафах, ищет в прихожей. Но японского зонтика нет как нет.

Плащ впору, она смотрится в зеркало; затем, подмигнув, говорит самой себе: «Поехали!» — и выходит, запирает за собой дверь. Ключи в кармане. Приятно знать, что у тебя есть квартира.

Через час она уже далеко, у цели. Звонит. Ей открывают. На пороге тот, кто ей нужен, — Костька Жалкий.

— Светик? — Он не верит своим глазам. — Как ты меня нашла?

— Нашла не я, а горсправка. Отдел по трудоустройству. Привет.

Он проводит ее к себе в комнату (квартира коммунальная) и боязливо, трепетно даже, шепчет:

— Ни-ни. Ни о чем… Я завязал. У меня невеста. Вот-вот придет, за молоком пошла… Тише: у соседей уши, как у слонов.

— Где икона?

Костька вопрос понимает не сразу, он заторможен — он боится, что его пришли совращать на какое-нибудь дело.

— Где? — Светик повышает голос.

Костька понял и теперь торопливо оправдывается: он действительно взял тогда икону, но он думал, что старик умер, зачем же добру пропадать или гнить. Он думал, что и Светик умерла. Взял икону, взял еще кое-что и ушел.

— Даже не поинтересовался — жива ли?

— Светик, я же думал — вдруг заразное что-то. Сама посуди: один лежит мертвый и вторая полумертвая. Я даже картошку, которую там взял, ел с опаской…

Светик говорит.

— Старик был из добрых.

— Вот видишь, я же чувствовал, что он помер!

— Икону старик оставил мне.

Костька вторично вспыхивает. Он суетится. Он лезет за деньгами.

— Я теперь работаю. Честный. И деньги имею — на!

— Что это?

— Полста… Точь-в-точь. Светик. Я прихватил икону — решил, что деньги на первых порах понадобятся. Как приехал, тут же продал. На толкучке.

— За полета?

— Да.

— Кому?

— Мужчина был. Лет тридцати… И потом еще жена к нему подошла. Высокая.

Светик смотрит в глаза — нет, не врет. Откуда ему знать цену Богоматери, — и те, кто купил, тоже знать не знают. Повесили икону на стеночку и радуются: как красиво.

— Адрес знаешь?

— Покупателей? Нет, не знаю. Но телефон записывал — мы ведь созванивались. У них наличных с собой не было, поэтому пришлось отложить на день и созваниваться…

— Давай телефон.

Костька порылся там и сям — телефона нет. Но он вроде бы помнит. 243-17… и дальше то ли 25, то ли 45.

— Уверен в цифрах?

— Н-нет…

Светик записывает номер:

— Если не уверен, ищи. Найди и достань адрес как хочешь и где хочешь, под землей достань. Какие они из себя?

— Обычные.

— Муж и жена?

— Да.