Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 7 2009) Страница 2

Не кухарка, не кухарка, не куха…

И готовлю, и батрачу, и шаманю.

Как там с манкою у вас на небесах?

…Видит гречку — непременно бабу Маню

Вспоминает. Точки черные в глазах.

Firenze [1]

Если длинный дом выстроен вдоль моста,

Все, что в воду падает из окна, уплывает вглубь.

Это глушь слепящая, запах воды, места,

Где и ты, и всякий местный по-своему глуп

И умен по-своему. Не торопись судить.

Говорит мой друг, что ангелы под мостом

Словно карпы плавают, хочешь от них испить —

Опусти ведро в окно и молись о том.

Эти ангелы отпускают по кружке в день,

Эти ангелы исполняют по тайне в год.

А другой и свесится над водой, и — дзэнь —

Упадет ведро, и не ангел, а карп плывет.

Вот такой там мост над рекой, такие там шутники.

По утрам сливают в воду лишнее молоко,

И бела река, словно ангелы — плоть реки,

Словно всем и всюду весело и легко.

Дерево

Пеппи Длинныйчулок сидит в морщинистом ветхом саду.

Перед ней дырявое дерево. Она кладет в него ерунду,

А дети потом находят: сладкую газировку, булки, чулки.

На террасе лошадь. Точат ее червяки.

Лошадь давно подохла. Пеппи выросла и сидит в кустах.

Все думают, что она умерла, что лошадь съела ее, но страх

Не мешает им приходить и искать, что там выросло: хлеб и вода.

А при жизни ее было еще страшней приходить сюда.

Сумасшедшая Пеппи смотрит на них из травы, космы ее торчат,

Как прошлогоднее сено, кожа ее смугла.

Томми и Аника воспитывают внучат,

Но вечность не собирались у праздничного стола.

Никто ее не замечает, принято думать, что ей каюк.

Каждый верит, что дупло плодоносит, а птицы летят на юг.

Каждый уверен, что родился для радости и умрет.

А Пеппи всех по-прежнему дурит, но никогда не врет.

Дерево плодоносно, она совсем ни при чем.

По ночам она пробирается в дом и спит, сворачиваясь калачом,

Думает поочередно о каждом, качая бантиками на колтунах,

Гладит окостенелую обезьяну в курточке и штанах.

Ей бы прожить февраль, дальше она сама

Выйдет и сдаст себя, станет бессмертной, что ли.

Засыпая, шепчет: сколько у них ума!

Неужели им раздавали в школе?

По утрам она дышит на зеркальце, проверяя, жива ль.

Длинный чулок натягивает, и как раз до ляжки.

В сущности, говорит себе, ни к чему печаль,

Шарит в дереве, достает и сосёт из фляжки.

Нежность бесприютного мира

Березин Владимир Сергеевич родился в 1966 году. Закончил Московский университет. Постоянный автор “Нового мира”. Живет в Москве.

Время идёт по кругу – оно тащит героев вдоль трассы, мимо аптек, фонарей и каналов, чтобы отпустить где-то на краю света, среди колдунов и прорицателей. Время безжалостно ставит их всё в те же обстоятельства и никогда ничему не учит. И вновь приходят мальчики, которых зовут всё так же, чтобы переустроить мир, и ты в сотый раз рассказываешь чью-то байку, видя, как она на языке превращается в анекдот, а потом и сам попадаешь внутрь этой истории, и старые истории становятся явью.

НЕЖНОСТЬ

Они лежали на холодной ноябрьской земле и ждали сигнала. Солнце, казалось, раздумывало – показаться из-за кромки леса или не вставать вовсе.

Володя смотрел на ту сторону канала, за границу Заповедника через панорамный прицел, снятый много лет назад с подбитого транспортёра. Карл лежал рядом на спине, тыкая палочкой в нутро старинного коммуникатора.

Наконец по тропинке между холмов показался усиленный наряд пограничников. Один шёл впереди, а двое, тащившие пулемёт и контейнеры с пайком, шагали, отстав на три шага. Пограничники ходко миновали распадок и, лишь немного снизив скорость, начали подниматься на сопку.

Граница охранялась людьми только днём, ночью же здесь было царство роботов. Но этой ночью китаец и индус пробили защиту, поэтому наряд уже ждали на вершине сопки.

Ещё пятнадцать минут, и спутник снова глянет сюда равнодушным глазом, пятнадцать минут – вот что у них есть. Они ползли к этому часу не три километра, как кому-то показалось бы, а три года.

Всё началось с Карла. Он попал в Заповедник не так давно.

Тогда все сбежались смотреть на немцев, которых пригнали большой партией, – одни мальчишки, девочек не было. И вот товарищ Викентий, Вика Железнов, привёл к ним в барак Карла. Сначала на него смотрели свысока – новососланных не любили, у них было превосходство людей, выросших в обществе технологий. Такие мальчики часто были не приспособлены к простому труду и искали кнопки управления на обычных предметах вроде ножа или лопаты. Однако Карл сразу стал наравне с другими заготавливать топливо и безропотно носил воду в пластиковых канистрах. Тогда Володе, было, впрочем, не до него – в тот день он познакомился с Таней-англичанкой и через час после знакомства пошёл за ней в рощу. У него ничего не получилось – и этот позор казался важнее всей революционной борьбы.

Только через несколько месяцев, внимательно присмотревшись к соседу, Володя понял, какая горит в глазах Карла священная ненависть.

Однажды немец запел в бараке – причём задолго до подъёма. Товарищи ворочались во сне, а Карл тихо выводил:

Dann ziehn die Moorsoldaten

Nicht mehr mit dem Spaten ins Moor!

– Что это значит? – спросил Володя, и Карл стал пересказывать слова. Это была песня про Заповедник, про эти места, где, куда ни кинешь взгляд, топь и пустошь вокруг, где птицы не поют, а деревья не растут, и где копают торф лопатами. Где периметр закрыт, и колонна поутру выйдет на развод, а потом потянется хвостом, и каждый будет думать о родителях и теплом куске хлеба, и не обнять никого, и шаг за периметр – смерть, но надежда горит красным огнём целеуказателя, и однажды они шагнут за периметр и скажут “Здравствуй!” тому, другому миру.

– Только мы можем переплавить ненависть в любовь, и этот процесс называется “нежность”. Нежность, вот что спасёт мир, – шепотом сказал Карл. Рядом кашляли во сне другие мальчики, и слова звучали странно.

– Нежность? – Володя не верил в нежность. Он уже знал, во что превращается человек после нескольких лет Заповедника.

Во время Большого Восстания они поймали охранника. Несколько товарищей опознали его – хотя охранник переоделся, и номер на груди был подлинным.

Его опознала Таня, которую он водил в казарму, и ещё двое – те, кто видели, как он убивал. Охранника били по очереди, и, умирая, он вдруг стал страшно улыбаться разбитым ртом с чёрными провалами вместо зубов. Володя встретился с ним взглядом и понял, чему рад умирающий. “Вы такие же, как мы, – шептали разбитые губы. – Значит, всё правильно, вы такие же, и, значит, моей вины ни в чём нет”.

Потом пришли каратели, и уже сами восставшие в своих оранжевых комбинезонах корчились на бетонных полах.

Володе тогда повезло – он бы погиб со всеми, кто пошёл на казармы “Аркада”, лёг бы у этих арок, выщербленных пулями. Ему было одиннадцать лет, но брали и таких – всё дело в том, что он заболел и остался в бараке. Именно поэтому он остался в живых, и его даже не подвергли санации. Но зависть к тем, кто участвовал, не оставляла его. Штурм казарм “Аркада” помнили все в Заповеднике. После этого упростили режим, оранжевый цвет формы сменился коричневым, и теперь порядок поддерживали они сами. Торфяная масса уходила по транспортёру, а раз в неделю периметр пересекал состав с продовольствием.

Осталось главное правило – Заповедник был свободен от сетевых коммуникаций. Ни одного устройства с кнопками, ни одного процессора на его территории не было – так, по крайней мере, считалось.

Наутро Володя собрал друзей, и они выучили слова немецкой песни. Коричневая колонна жителей Заповедника теперь уходила на работу под её скрытую ярость. Не вдумываясь особо в смысл, они горланили: