Павел Кочурин - Затылоглазие демиургынизма Страница 2

И выходит, что и те, и другие и не враги тебе. Только и надо поладить с ними, то есть подпасть под них, неправедных праведников. Подлинный-то враг всему, не хотевший ни от кого зависеть. Ему, вишь, "больше других надо". Вот о колхозном электротехнике, сына которого Поля обругала демиургыном, говорят скорее с похвалой. К нему без бутылки не подходи, только и всего. За эту бутылку он и свершит тебе, грешнику, добро. К нему с почтением и те, от коих заглазно и хулят его. И уж совсем без гласного гнева отношения к большим демиургынам. Без них тебе — никуда. Подлинная-то жизнь люда, так выходит, внутри себя, в скрытом и неизмеримом страдании души. В доколхозную, да на первых порах и в колхозную, бытность, в Мохове было доброжелательное отношение ко всякому казенному должностному лицу. Называли их уважительным умиленным словом "головка". Первым "головкой" был председатель сельсовета. Выше его шел председатель РИКа. Другого начальства селянин и не знал… Религиозные старики держались евангельской заповеди: "Всякая власть есть иго, но и оно от Бога". Без строгого начальства миру не обойтись. Обасурманенный люд тут же и забалуется… Но вот демиургынизм — это, по мнению опять тех же стариков, — несправедливая власть, не своя, а насланная нам за грехи тяжкие. Но и с ней надо ладить, как стражнику в остроге, в коем, если самому не пришлось побывать, то родичей-то уж всякий там навещал. "Головки" ныне сами собой и превратились в демиургынов. Словом этим особенно стала щеголять молодежь. В клубе, во время кадрильной пляски, называемой "семизарядная", Симка Погостин пропел озорную частушку, не вдаваясь в смысл ее. Где-то подслушал и в пьяном разговоре и выпалил:

Дед мой врос в сициализм,

Голиком в суглиночек.

Меня вогнал в демиургызм,

Как барона в рыночек.

Выходку Симкину затушевали: керосинщик, чего с него взять. К тому же внук Авдюхи Ключева, ярого колхозного активиста. И все же парторг, учитель Климов, остращал парня: "Такое даром не проходит". Но то, что не по нраву, то и садится на язык задиристогоозорного люда. Частушку с разными насмешечками как бы ни над кем, стали пересказывать. Затылоглазники тут же уловили в ней крамолу. Немедля она дошла до демиургынов. Там пало подозрение на Ворону — районного поэта, прозванного стихоплетом. Он подкинул стишки для веселия погостинскому пьянчуге. Горяшин — райкомовский демиургын — насел на Ворону. Но тот усмешливо ответил: "Не моим, не вороньим крылом намахано. Лунь куплетик в ночи нашептал певуну, скорее из ваших, а я птица дневная". Выискивание сочинителя частушки только большее внимание к ней привлекло. Партийная братва стала ее мусолить и по-своему растолковывать: "Вот из развитого социализма мы уже и шагнули в научный демиургынизм".

Меня что-то подтолкнуло взять в руки "книгу книг", дедушкин экземпляр "Краткого курса ВКПб". Она охранно покоилась на полке в сарайчике-мастерской. Открыла ее на сотой странице, где была заложен праздничная открытка. Данила Игнатьича Корина кто-то поздравлял с двадцатилетием Великого Октября. Прочитала из любопытства: "Дорогой друг, Данило Игнатьич! С праздником Вас Великим, нашим Октябрем…" И дальше шли обычные слова с добрыми пожеланиями. И была фраза, как бы понятная только поздравителю и самому дедушке: "Не гоже нам поминать лихое время…" Меня и навела эта фраза на разные размышления и раздумья: не гоже "поминать", а не "вспоминать". Сама собой возникала догадка, что поздравление было не иначе, как от товарища по отбыванию принудиловки. Оба они были осуждены за свою ладную жизнь. Но оба, и дедушка Данило, и поздравитель, и в лихое время "зрелого демиургызма" старались не потерять себя.

На этой же самой странице "Краткого курса" я прочла подчеркнутое красным карандашом: "…есть демиург (творец действительного…)" И уверилась, что дедушка, вопреки толкованию в этой главе, верил именно в "творца действительного", демиурга небесного. На него и уповал… Ниже уже не красным, а синим карандашом было выделено: "…материальное, пересаженное в человеческую голову и преобразованное в ней". И мне стали понятны шутливые высказывания городских гостей над собой: "Вот то, что пересадили нам в голову, носи теперь и взращивай, и преобразуй…" Они как бы запоздало очувствовали, как это пересаженное прорастает в их головах сорняком — плевелой, посеянным лукавым в ночи… Было время — мужиково материальное надежно береглось в его амбаре. А тут все чудно оказалось только в головах-человеков. И не в мужиковых, а в демиургыновых. И мне мысленно представился такой демиургын-"носитель" материального. Голова его похожа на тыкву, полную шуршавших в ней семечек. Но и эти "семечки" все же вот кто-то и как-то для них "сотворил"… За словом "демиургыгизм" сами собой выскакивали другие слова-напарники с "измами". Они тоже по разным случаям выговаривались городскими гостями коринского дома. И всегда с какими-то скрытыми насмешечками, больше над собой: "сицилизм", "идиотизм", "глупизм", "бандитизм"… "Измы" усиливали смысл этих слов, их коренной моховский смысл. И как бы превращали уже в явление. Только вот слово "социализм" тут размывалось, лишалось какого-то смысла. И потому прилеплялись к нему разные растолкования и определения: "развитый", "реальный"… Вроде бы и к месту, если не пытаться вникнуть, что такое "развитый", и что такое "реальный"… Вот "фашизм" — тут как пуля или осколок в теле. И не прилепишь к нему никаких определений. "Фашизм" — и все. Также не скажешь "развитый демиургынизм", хотя "реальным" его и можно назвать, как вот и "фашизм". "Демиургынизм" — это, как мертвый столб, врытый наспех в нашу израненную землю. Он не может "развиваться"…

"Краткий курс", как вот помнилось Дмитрию Даниловичу, был назван эмтеэсовским пропагандистом "Сталинским евангельем". Сам вождь сотворил его для всех народов и времен, как "благую весть". Все "сам", и все "сами". Следуя этому возникало и "вещество" с "измом" в человеческих головах. И "материализовалось", и сеялось, как лукавый "плевелы". Оно и разрушило крестьянский мир, и оскопило родящую ниву. Без мужика-крестьянина, первожителя всей земли, пала ниц и Святая Русь. А когда настанет время, ему же, мужику, и надлежит вновь поднимать ее, родимую, с колен. Мужик и земля — это единое целое: Родина — свое, Святое место человека… "Кто сеет Хлеб — тот сеет Правду". Без Хлеба и Правды — не быть России. Эти слова, тихие и не суетные, повторил дедушка Данило внуку Ивану. Рек их, как заповедь Божию. Иван и держит их в себе, как держал их в себе и дедушка. В пустоту их не бросают. И мне вот через Ивана наведана эта Правда крестьянского коринского дома. Правду на Руси постоянно изгоняли. Но она не исчезала, но ее всегда нехватало. Ныне она загнана в подпечье, где ютится домовой. У дедушки Данила сеятеля-крестьянина, хранителя Правду, не было и не могло быть согласия с демиургынами. Но и на вражду с ними он не шел. Вражда — это сатанизм. Он изживается, коли не умирает Правда. В претерпении, тихо и ждалось, когда придет время дома Кориных. Из него и залучится свет Правды, Тепла и Веры для остального люда. У всего — свое время. Это закон Сотворения мира. Мир в сути своей Светел. Дедушка Данило и верил в Свет и своей жизнь рассеивал тьму, веря, что неподобие, несущее ее изойдет, истребится самим неподобием. Эти рассуждения дедушки Данила и Старика Соколова Якова Филипповича. Им и вещаны терновые пути просветления мужиковой жизни.

Через все узнанное и пережитое в доме Кориных мне увиделось и подсказалось внутренним своим голосом ответы на мои выспросы самою себя. Городские гости, наезжая в Мохово, в неробких высказах рассуждали вольно о самой нашей жизни и о событиях, происходящих в большом мире. И все, о чем говорилось, воспринималось самим домом. И в нем как бы углядывалась всеобщая мирская стать со всеми тревогами и заботами. Ровно бы и впрямь, она была пересажена в него неизреченными силами, и влияла на тех, кто в нем жил.

В Татаровом бугре был спрятан тот ларец и предсказаниями событий, которые должны на нас пасть и в претерпении в тихости изжиться. Старику Соколову Якову Филипповичу и был вручен Провидением ключик от этого ларца. Старовер, Коммунист во Христе, верил в грядущую судьбу дома Кориных. И мне, теперь уже Кориной, был вещан и сулен этот ниспосланный от роду взыв оберегать, когда настанет время, этот заветный дом. Из таких домов, как из ковчегов предреченных, и изойдет сила истления демиургынизма. Благое на смену скорби приходит в означенный срок. Время — власть всему, и она у всего своя.

К праведной жизни подвигает нас Свет, как и само Солнце, отдает тепло Земле нашей — пашне хлеборобов. Луна как бы оберегает земную жизнь, ее постоянство. Звезды мерцают своей тайностью и дают луч тем, кто научается их слушать сердцем. Это — избранники. Для них они не только поводыри в ночи, но и попутчики в избранной ими праведной дороге. Каждый сам и должен найти свою звезда, судьбу-дорогу, истину. И тем научиться ладить с людским и небесным Миром. В необихоженном доме, жилище твоем, как и в пахотной ниве, не взрасти доброму плоду. Эти мысли вызревали во мне исподволь. Они стали моим невидимым внутренним "я", с которым должен ладить разум твой. И вот это мое второе "я" ведет меня, как вехи путника при завьюженной дороге. Указывает торный след к осознанию пути житейского, нам уготованному. И это второе во мне "я" как бы выговорило мне, подсказало стихотворные строки поэта из старой школьной хрестоматии. И я их повторяю вслух, вроде бы как неосознанно.