Игорь Ушаков - Семейная сага Страница 2

К вечернему чаю мама испекла пирог с яблоками, мой любимый. Этот пирог — наша семейная традиция, которую я помню с самого своего раннего детства: в день моего рождения мама всегда печет яблочный пирог. Иногда, когда по Поволжью гулял голодный мор, это был весьма символический пирог, скорее даже просто маленький пирожок. Но хоть малюсенький и "тощий", а пирожок был. Корочка теста была прозрачная, как пергамент, сквозь нее торчали, как ребра у оголодавшей кобылы, кубики мелко нарезанных яблок… Этот маленький пирожок разрезали на три части, большую мама давала мне, а два меленьких кусочка они брали с папой. Такова была семейная традиция: не проходил мой день рождения без яблочного именинного пирога!

Отец мой, Платон Андреевич, был человеком верующим, строго соблюдавшим все церковные праздники, но у него были и свои особые "языческие" и личные ритуалы. Одним из таких ритуалов был и мой день рождения, а поскольку на следующий день наступал Яблочный Спас, то отец и ввел эту традицию с яблочным пирогом. Он чтил древнюю языческую масленицу, отмечал "Перунов день", как он называл день первой весенней грозы, был у него и праздник весеннего ледохода, когда вскрывалась матушка-Волга. И эти наши семейные праздники были у нас в семье не менее святы и не менее важны, чем праздники церковные.

Папа мой вообще был большой выдумщик на праздники — он говорил, что нужно пользоваться любым поводом, чтобы радоваться жизни и радовать других. Отец говорил, что жизнь коротка и насыщена невзгодами, а посему о хороших днях жизни нужно почаще вспоминать, чтобы жить было радостнее.

Когда мы с Павликом, моим братом, были маленькими, то лет, наверное, до десяти каждому из нас справляли по два дня рождения в год: "круглый" и "с половинкой". А день свадьбы родители мои отмечали каждый месяц: отец говорил, что любовь нужно лелеять. Он очень любил маму… Глядя на них, я понял, что любовь — это самая большая ценность в жизни.

И вот сегодня я опять подумал об этом. Может, это и есть настоящее счастье? Может, у меня и настроение такое непонятное было сегодня, что я захотел счастья?

Обычно в день моего рождения, когда Павлика еще не было, мы сидели за столом втроем — мама, мой отец и я.

Отец мой был удивительный рассказчик: он всегда находил такие интересные истории из своей жизни, что можно было подумать, что он живет не в нашем провинциальном городишке, а в каком-то другом увлекательном и необычном мире.

Каждый день рождения был всегда для меня большущим праздником: это был день, который мои родители целиком уделяли мне, если только не было из ряда вон выходивших обстоятельств. И эта радость общения была для меня самым главным. Подарков каких-то особых мне в этот день не дарили, обычно это были книги. Может, поэтому я и люблю книги: не только читать их, но и ласкать рукой их корешки, люблю брать их и открывать наугад на любой первой попавшейся странице, погружаясь в середину уже знакомой мне истории… Да и читать я приучился медленно, смакуя: речи героев звучали у меня в голове разными голосами, а авторский текст я читал про себя с выражением. Мама даже по доброму посмеивалась надо, говоря мне, что когда я читаю, то начинаю гримасничать…

Отец мой считал, что подарки надо дарить любимым людям не по избранным датам, а постоянно, всю жизнь. Делание добра, говорил он, должно быть потребностью, естественным движением души, а не обязанностью по праздникам. Поэтому на дни рождения у нас никогда не дарили "нужных вещей": подарки были всегда просто памятными, но по возможности с символическим значением. А нужные вещи мы получали тогда, когда они были нужны.

Когда в 22-ом году отца навсегда увели чекисты, мы с мамой проводили мой день рождения за чаем сначала вдвоем. Мама сидела напротив меня, всматриваясь в мое лицо, и я чувствовал, что она во мне ищет черточки моего отца, которого она так и не долюбила… Потом к нашему с мамой чаепитию с именинным пирогом присоединился и мой подросший младший братишка Павлик.

Вот и сегодня мы сидим втроем. Мой восьмилетний брат Павлик что-то увлеченно рассказывает, смеша маму. По- моему, ей даже кажется, что за столом опять сидит ее Платон — Платоша, как она его называла, любя, — и балагурит нам на потеху.

А у меня сегодня почему-то пирог не лез в горло…

Мама заметила это и, посмотрев на меня с тревогой, спросила:

— Ты совсем не ешь, Мишенька… Не захворал ли?

— Нет-нет, мама, я здоров…

— Что-то случилось?

— Нет, все хорошо, не волнуйся… Я просто подумал,

что мне уже шестнaдцать, а я так и не понял, для чего я живу.

— Ну, этого не знает никто. Вот и я тоже не знаю. Жизнь дана Богом, она им и направляется. Твое предназначение в этой жизни предопределено Им. Жди и все придет. Но ты должен помогать Господу и поступать, как тебе подсказывает совесть…

— Ах, мама! Вот ты говоришь: "Бог, Бог…" Я верю в добро, в любовь к ближнему, но я не могу верить в того Бога, который позволил этим антихристам погубить моего отца!

— Не говори так, не гневи Господа! Нельзя Его судить за то, что происходит в нашей жизни. Господь защищает нас. Может, Платон и жив, если есть на то воля Господня.

Помолчав, она добавила:

— А ты верь, верь, Мишенька! Бог в тебе есть! Носи веру в себе. Вера напоказ грешна, а сейчас даже и опасна. Но без Бога не проживешь…

Она помолчала немного, а потом как будто выдохнула с горечью:

— Три года прошло, а от него и весточки нет… Жив ли?.. Дай Бог ему силы выдержать это испытание и вернуться домой…

Я пожалел, что расстроил маму: не надо было так про Бога… И вообще, зачем обижать верующего человека своим неверием? Ведь маме ее вера помогает жить, выживать, как мне нынешнее мое безверие помогает бороться, а не ждать

"Божьей помощи". Я дал себе слово больше не огорчать ее.

А вера?.. Что такое вера? Наверное, каждый верит во что-то свое. Вот мама сказала "Бог в тебе есть". Может, и правда, есть у меня мой Бог, не тот, общий, а мой собственный. Ведь что-то направляет мои действия, что-то позволяет отличать добро и зло, что-то удерживает от дурных поступков…

Собственно в христианстве ничего дурного нет, если не брать во внимание религиозных фанатиков и юродивых. А христианские добродетели? Ну, что же, я следую им, разве

эти не самое главное? Разве я хуже того верующего, который бьет поклоны да бормочет молитвы, а сам непрерывно грешит?

А уж что меня просто раздражает — так все эти выдумки: воскрешение мертвых, изгнание несуществующих бесов, хождение по водам… Бред какой-то! Мне эти сказки совершенно не нужны!

Да и что же в жизни главное? Надо быть христианином в душе, а не числиться им. Разве не сказано в той же Библии:

"Не по словам вашим, а по делам вашим судимы будете"? Да и вообще, хоть комсомол — это тоже своеобразная церковь, но там хоть веселее!

* * * * *

Живой образ отца моего, Платона Андреевича Макарова, стоит перед моими глазами. Я его очень любил: любил его за отношение ко мне, как к равному; любил за его любовь к маме; любил за его удивительно нежное отношение к маленькому Павлику. Все, что бы он ни делал, меня восхищало, он был моим идеалом и, я бы даже сказал — идолом. И сейчас он будто оберегает меня, как Ангел-хранитель, ведет меня по жизни. Может, это и есть настоящий мой Бог? Да, я не верю в Бога для толпы, но в своего Бога, в свою судьбу, в свое предназначение, пока еще мне неизвестное, я верю. И именно я, моя мораль, мои внутренние устои творят все, а не какая-то неведомая сверхъестественная сила. Мне часто кажется, что именно мой отец постоянно помогает мне, подсказывает, направляет… Я ведь постоянно мысленно с ним беседую, советуюсь…

Отец мой был человек скромный и выдержанный. Пост он занимал довольно высокий — был казначеем самого большого в городе Всесвятского прихода, хотя никакого церковного сана, кажется, и не имел. Во всяком случае, мне он об этом никогда не говорил, да и я его не спрашивал — мне

как-то это было совсем безразлично.

Отец, работая почти всю жизнь при деньгах, жил скромно, будучи человеком честным. Когда он женился, моя мама вела хозяйство весьма экономно, что позволяло нам жить вполне достойно, даже можно сказать хорошо. И квартира у нас была прекрасная: три комнаты — одна общая и

две спальни: одна наша с Павликом, а другая, что побольше, -

родительская.

Но вот пришла революция, церковь заколотили, приход прекратил свое существование, а многих священников порасстреляли… Отца не тронули, поскольку он был скорее служащим, нежели церковным служителем. Ему с трудом удалось устроиться бухгалтером на какую-то фабрику, жизнь стала трудной, но ведь многое в жизни зависит от самого человека. Отец любил говаривать, что счастие — это состояние души, а не свойство окружающего мира.

Так мы и жили, пусть трудно, но счастливо. Однако какие-то злые языки стали распускать слухи, что отец мой припрятал огромные церковные богатства, а он — будучи человеком честным — не умел защитить своего доброго имени, только ухмылялся в ответ да укоризненно покачивал головой. Да и как доказать, что ты не крал, если ты не крал?