Майкл Чабон - Тайны Питтсбурга Страница 2

— Ларри, — пролепетала она.

Второй детина разжал кулаки, посмотрел на парочку, затем повернулся к нам, растерянный, со слезами на глазах.

— Худо дело, парень, — посочувствовал кто-то из толпы. — Она выбрала Ларри.

— Молодец, Ларри, — добавил другой.

Все было кончено. Люди захлопали. Засуетились помятые полицейские, заскрипели стальные ограждения, Ларри поцеловал свою девушку.

— Еще одно сердце разбито в Питтсбурге, — произнес голос рядом со мной. Это был любитель легкого испанского чтива.

— Ну да, — согласился я. — Точно. На Форбс-авеню что ни квартал, то драма.

Мы вдвоем покинули поле боя, влившись в общее шумное отступление зевак, которым неинтересно было наблюдать за последовавшей процедурой ареста.

— Ты когда подошел? — спросил он. В его тоне явно сквозил сарказм, и в то же время мне показалось, что он явно под впечатлением, даже потрясен увиденным. У него были короткие светлые волосы, блеклые глаза и дневная щетина на скулах, которая придавала его мальчишескому лицу налет взрослой запущенности.

— Как раз вовремя, — ответил я.

Он хохотнул — один идеальный смешок.

— С ума сойти, — продолжал я. — Нет, ты видел? Я никогда не понимал, как люди могут быть такими откровенными прямо здесь, на улице, на глазах у публики.

— Некоторые умеют развлекаться, — изрек он.

Впервые услышав эту фразу из уст Артура Леконта, я проникся ощущением, что она служила ему слоганом. В его голосе слышались раскатистые дикторские интонации, когда он ее произносил.

Мы представились, пожали друг другу руки, отметив тот факт, что оба носим имя Артур. Встреча с тезкой — один из самых деликатных сюрпризов.

— Но меня все зовут Арт, — уточнил я.

— А меня все зовут Артур, — ухмыльнулся он.

На Форбс-авеню Артур стал поворачивать налево, чуть оглядываясь направо, на меня. Его правое плечо не поспевало за левым, будто бы он ждал, что я последую за ним, или был готов схватить меня за рукав и потащить за собой. Белая вечерняя рубашка экстравагантного старомодного покроя, свободно спадавшая на джинсы, выглядела великолепно даже в сумерках. Он остановился и, казалось, от нетерпения готов был притопнуть.

У меня не возникло и тени сомнения, что он гей и намерен воспользоваться случайной встречей на улице, чтобы продолжить начатое в библиотеке. Скорее всего, он принял меня за гомосексуалиста. Что ж, не он первый…

— А куда ты собирался до того, как натолкнулся на Джулиуса и Джима перед библиотекой? — спросил он.

— Джулиуса и Ларри, — поправил я. — Ну, я должен поужинать с другом, в смысле с бывшей подружкой. — Я сделал ударение на слове «подружка», бросив его в лицо новому знакомцу.

Он развернулся, подошел ко мне, протянул руку, и я пожал ее во второй раз.

— Ну что ж, — не смутился он. — Я работаю в библиотеке. На выдаче книг. Буду рад, если ты ко мне как-нибудь заглянешь. — Он говорил сухо, с неожиданной учтивостью.

— Конечно зайду, — ответил я и тут же подумал о Клер и ужине, который она могла бы для меня приготовить, не будь все, от начала до конца, выдумкой чистой воды. Вот если бы Клер не выворачивало наизнанку при одном только взгляде на меня…

— Во сколько ты должен быть у своей подруги? — поинтересовался Артур, будто бы мы не пожали руки, готовясь расстаться.

— В половине девятого, — соврал я.

— А она живет далеко отсюда?

— Возле Карнеги-Меллон.

— Что ж, сейчас еще нет восьми. Почему бы нам не выпить пива? Она не будет возражать. Она ведь твоя бывшая подружка? — Он сделал упор на слове «бывшая».

Мне пришлось выбирать между кружкой пива в компании гомика и глупыми отговорками вроде: «Вообще-то я должен быть у нее в восемь пятнадцать» или «Ну, я не знаю…». Рядом с ним я не захотел выглядеть глупым или нерешительным. Нельзя сказать, чтобы я боялся гомосексуалистов или имел что-либо против них. Читая некоторые книги, написанные геями, я даже находил удовольствие в весомости и какой-то немыслимой трепетности их мыслей. Я восхищался их умением одеваться и остроумием, которые им служили оружием. Я лишь испытывал настойчивое желание избежать, как говорится, недоразумения. И все же разве этим утром на Уорд-стрит, наблюдая за процессией облаченных в красные одежды, смеющихся и пританцовывающих африканок, с лицами в насечках и огромными грудями, я, в который уже раз, не почувствовал острого презрения к себе за неспособность рисковать, искать и находить, встревать в неожиданные, невозможные ситуации, в недоразумения, по сути? Итак, пожав плечами с известной долей фатализма, я пошел выпить пива.

2. Свободный атом

Мой отец, респектабельный, розовощекий красавец, часто представлялся профессиональным игроком в гольф и художником-любителем. Истинный род его занятий оставался для меня тайной до тринадцати лет, когда тайна эта была доверена мне вместе с правом читать из Торы. Мне всегда нравились его акварели, оранжевые, прозрачные, приводящие на память Аризону. Но его карикатуры нравились мне гораздо больше. Он никогда не рисовал их по моей просьбе, даже если я умолял со слезами. Они появлялись только в минуты волшебного, капризного вдохновения, когда его охватывало непреодолимое желание набросать мелом на доске в моей спальне семицветного клоуна в шляпе.

Его передвижения по дому, обозначенные запахом сигарного дыма и скрипом мебели, которой он вверял вес своего гангстерского тела, всегда были для меня тайной и источником фантазий по ночам, когда мы оба страдали бессонницей, семейным недугом. Я отказывался принять тот факт, что он в силу возраста волен разгуливать по дому, рисовать, читать книги, смотреть телевизор, в то время как мне приходится ерзать в кровати, метаться, истязая себя напрасными попытками уснуть. Бывало, по воскресеньям, спускаясь вниз спозаранку, я обнаруживал, что отец уже дочитал увесистую «Пост» и делает приседания на крыльце, бодрствуя двадцать девятый или тридцатый час своих суток.

Еще до бар-мицвы[2] я был уверен, что отец с его удивительной, но редко обнаруживаемой мощью ума и тела вполне способен иметь какую-то тайную личность. Я понимал, что эта тайная личность, должно быть, и есть мой отец. Сотни раз в бесплодных попытках найти разноцветный костюм супергероя (или суперзлодея) я обыскивал его шкафы, подвал, шарил под мебелью, рылся в багажнике автомобиля. Он догадывался о моих подозрениях и время от времени подкреплял их — показывал, что может вести машину, не касаясь руля руками, или молниеносным движением трех пальцев ловил муху, а то и шмеля в полете, или забивал в стену гвозди голым кулаком.

Позже он рассказывал, что собирался открыть мне правду о своей работе в день похорон моей матери, за шесть месяцев до моего тринадцатого дня рождения. Но его брат, мой дядя Сэмми Вайнер, по прозвищу Рыжий, убедил его придерживаться первоначального намерения и дождаться того времени, когда я впервые надену талес.[3] Поэтому, вместо того чтобы открыть мне правду о своих занятиях в то солнечное, но неуютное субботнее утро, когда мы сидели друг против друга за кухонным столом, на котором стояла одинокая сахарница, он мягко рассказал мне, что мать погибла в автомобильной катастрофе. Я помню, как смотрел на пурпурные цветы, которыми была разрисована сахарница. Сами похороны я почти не помню. На следующее утро, когда я, как обычно, попросил у отца страничку с комиксами и спортивным обозрением из утренней газеты, лицо его приняло странное выражение, он отвернулся.

— Сегодня газет не было, — сказал отец.

А ночью к нам переехал Марти. Он часто бывал у нас и раньше, жил какое-то время. Мне Марти нравился. Он знал стихотворение о Кристи Мэтьюсоне,[4] которое читал наизусть столько раз, сколько я просил. А однажды мельком я увидел у него под пиджаком, под левой подмышкой, пистолет. Он был худощав, невысок ростом и всегда носил галстук и шляпу.

С тех пор Марти жил с нами. По утрам он возил меня в школу, а иногда мы отправлялись на неожиданные каникулы в Оушн-Сити, и тогда мне и вовсе не приходилось посещать занятия. Прошло много времени, прежде чем я узнал, при каких обстоятельствах из нашей жизни исчезла моя поющая мать. Должно быть, я чувствовал, что меня обманывают, потому что никогда не задавал вопросов и не упоминал о ней в разговорах.

Когда после бар-мицвы отец впервые открыл мне правду о своей профессии, я с энтузиазмом заявил, что хочу пойти по его стопам. Он нахмурился. Отец уже давно решил купить мне образование и право «не марать руки». Он первым из Бехштейнов получил ученую степень, но был втянут в дела «семьи» неожиданной смертью его дяди, который считался важной фигурой в клане Маджио из Балтимора, и теми возможностями, что открывались в бизнесе перед молодым человеком, обладающим степенью.