Ариэль Бюто - Самурайша Страница 2

Играл я не слишком хорошо, а про афишу маме не сказал, чтобы не расстраивать ее еще больше.

Теперь, когда Эрик умер, я, возможно, брошу музыку. Это единственный плюс, потому что атмосфера в доме невеселая.

Все произошло в позапрошлое воскресенье. Я встал раньше мамы — она накануне праздновала с подругами свой день рождения, вот и решила поваляться подольше. Я взял на кухне кошелек и отправился за круассанами. Торопился ужасно — боялся, вдруг мама проснется, обнаружит, что меня нет, поднимет тревогу, начнет кричать, вызовет полицию. Она может решить, что я сбежал или меня похитили. Моя мама всегда воображает худшее. Ей никогда не придет в голову, что взрослый десятилетний сын решил сделать ей сюрприз на день рождения.

У булочной стояла женщина с золотым зубом и продавала нарциссы. Я купил у нее букетик, а на сдачу взял в киоске «Воскресную газету». Когда я вернулся, мама все еще спала. Между нами говоря, если мамочка-наседка не заметила, что ее птенчик сбежал из курятника, она не лучшая «наседка» на свете. Да ладно, шучу! Я сварил кофе, поставил на поднос чашку, тарелку с круассанами, рядом положил газету, а справа поставил вазочку с цветами и поздравление «С днем рождения, дорогая мамочка!», отнес все в ее комнату и отправился к себе. Больше всего на свете я люблю читать. «Убийство в Восточном экспрессе» — гениальная книга, но я обо всем догадался где-то на середине, что слегка испортило удовольствие. Я как раз подсказывал решение этому дурачку Эркюлю Пуаро — подумай о смерти Цезаря, старик, каждый убийца нанес по удару! — когда услышал жуткий вопль. От радости так не кричат. Я кинулся в мамину спальню. Нарциссы валялись на полу, кофе пролился на простыни, а мама вопила как безумная и трясла газетой. Она только что в лицо мне ее не швырнула и с рыданиями заперлась в ванной. Я подобрал газету и на второй странице увидел фотографию Эрика с какой-то китаянкой. Так мы с мамой узнали, что Эрик умер.

Интересно, где похоронили ту даму, что умерла вместе с Эриком? Мы стоим далеко, но я вижу, что гроб всего один. Около могилы девочка раздает всем желтые цветы, всем — но не нам, мы слишком далеко, за деревом, прячемся, как шпионы, и это странно — хоронят ведь Эрика. Незнакомые люди бросают цветы на гроб. Я не уверен, но мне кажется, что это нарциссы… Мама может быть довольна, мы с Эриком в конце концов сошлись во вкусах, пусть и по столь печальному поводу.

Глава 4

Май 1956

Милан Берней уже два месяца работал на синьора Скарпу. Этот промышленник возомнил себя Медичи и купил на Джаниколо палладианскую виллу. Вид с террасы на холмы Вечного города и мосты через Тибр мог потрафить вкусу самого завзятого филокартиста. Много веков домом владела родовитая римская семья, но в начале двадцатого столетия дела пришли в упадок. Разорившимся наследникам угасающего рода оказалось не под силу содержать дом, и в 1940 году они переселились в современную квартиру на окраине Рима. Прошло еще десять лет, прежде чем они решились продать это материальное свидетельство былого величия. Разбогатевший на продаже оружия африканским странам синьор Скарпа был очень убедителен: он предложил миллиарды лир наличными, и обедневшие аристократы, вздыхая и охая, как «побывавшие в употреблении» девственницы, продали стены вместе с обстановкой.

За последующие шесть лет синьор Скарпа потратил на ремонт и переделку еще несколько миллиардов лир, и дом на Джаниколо изменился до неузнаваемости. Теперь он полностью соответствовал представлениям об аристократизме выходца из среды мелких буржуа. Золото и мрамор скрыли от глаз людских седой камень, современная плитка легла поверх древних полов, дешевые подделки под XVII век «украсили» комнаты. Пережить катастрофу удалось лишь фрескам на галерее: Министерство культуры приписало авторство ученикам Рафаэля, объявило росписи национальным достоянием и взяло их под охрану. Скарпу обязали отреставрировать фрески, но он не желал тратить свое золото на старые картинки, которые и рассмотреть-то не мог, не вывернув шею (потолки были слишком высокими!), и нанял совершенно безвестного, а потому самого дешевого из французских реставраторов. Милан Берней согласился работать за жилье и скромное вознаграждение по окончании всех работ. Он привез в палаццо Джаниколо кисти, краски, жену Флоранс, установил леса и приступил к делу.

В те часы, когда Милан трудился, Флоранс выгуливала в находившемся по соседству ботаническом саду их будущего наследника. Врач пообещал чете Берней, что ребенок появится на свет в Риме. Будущие родители не сомневались, что их малыш станет творческой личностью, художником или артистом, но роды задерживались, и Милан, желая умаслить судьбу, усердствовал то над рукой Венеры, то над виноградной гроздью.

Наконец счастливый день настал. 15 мая 1956 года Милан отвез Флоранс в одну из лучших клиник, где ей отвели элегантную палату. Милан свято верил, что первые впечатления накладывают отпечаток на всю дальнейшую жизнь новорожденного, и не поскупился, надеясь, что в один прекрасный день его расточительность окупится сторицей. Он знал, что через несколько дней ему заплатят за полгода тяжелой работы, да и вообще не умел экономить.

Флоранс надеялась, что у них родится дочь и она назовет ее Лукрецией… Родился мальчик. Все время пребывания в клинике он оставался безымянным.

Милан каждый день приходил навестить жену с сыном, и лицо младенца — некрасивое, грубой лепки — приводило его в замешательство. Малыш почти все время спал, и утонченная обстановка никак на него не влияла, а ведь родители так старались… Флоранс отказывалась кормить сына грудью: его маленький ротик был якобы слишком жадным, а губы — ужасно шершавыми. Этот ребенок оказался сплошным разочарованием: унылая внешность мальчика не сочеталась ни с одним из горделивых имен, которые обсуждали над его колыбелькой родители. Назови они сына Лоренцо — никто не вспомнит о Лоренцо Медичи Великолепном, потому что он будет похож на подмастерье брадобрея. Имя Джузеппе тоже не подойдет, ибо он скорее станет сапожником, чем Верди. Имена Романо или Лука казались слишком заурядными и какими-то деревенскими.

Через неделю после появления на свет безымянный мальчик вынужден был покинуть родильное отделение. Флоранс уже час сидела на постели с ребенком на руках и чемоданом у ног в ожидании мужа. Малыш серьезным взглядом смотрел на мать, она тоже глядела на сына без улыбки. Флоранс почти утешилась насчет некрасивости сына, теперь она находила, что он полон достоинства. «Мы напрасно искали среди имен художников и меценатов, — думала она. — Стоило вспомнить о Ватикане — в конце концов, он родился в Риме!»

«Григорий, — шептала Флоранс, поглаживая лысый череп младенчика. — Нет, лучше Урбан. Или Бонифаций. Ах, мой маленький уродец, до чего ты серьезен, вылитый маленький Папа Римский!»

Флоранс не терпелось поделиться своей гениальной придумкой с мужем. Она тщательно запеленала сына и подошла к зеркалу, чтобы отрепетировать достойную повадку, ей хотелось, чтобы сын явил себя улицам итальянской столицы со всем возможным величием и торжественностью. Флоранс почти нравилось, что ее ребенок не родился миленьким, это было бы слишком пошло. Душу переполняла гордость: никто не посмеет подшучивать над ее сыном, его будут уважать, с самых юных лет. Он некрасив, зато исключителен.

Дверь бесшумно отворилась, и в палату проскользнул перепуганный молодой отец.

— Ты готова? Поторопимся, дорогая!

Флоранс сделала шаг к двери, но Милан остановил ее:

— Не сюда…

— Что происходит? — воскликнула молодая мать с удивленным нетерпением в голосе.

— Через окно, живо! Мы на втором этаже.

— Ты с ума сошел!

— Не спорь со мной. Скарпа отказался платить. Я потом все объясню. Но тебя не выпустят отсюда, пока я не оплачу твое пребывание, а у меня нет ни су, — объяснял Милан, подталкивая жену к открытому окну.

— Я не стану прыгать.

— Увы, любимая, другого выхода у нас нет!

— А малыш? Не могу же я прыгать в окно с ребенком на руках!

— Конечно, нет. Дай мне сына. Я так давно скачу по лесам, что научился падать с высоты. Пошли, доверься мне!

И Флоранс прыгнула, плача от страха и досады. Она упала на клумбу, вскочила и успела увидеть, как Милан приземлился на обе ноги с чемоданом в руке.

— Никто не заметил. Бежим! — воскликнул он. — В глубине парка есть выход.

— Куда ты дел ребенка?

— Без паники! Он в чемодане.

Флоранс хихикнула, и они кинулись бежать.

Не стоит и говорить, что это приключение навсегда лишило сына Милана и Флоранс достоинства в глазах родителей. Идея назвать мальчика в честь одного из пап отпала сама собой. Перед возвращением во Францию ему, за неимением лучшего, дали имя Эрик.