Уильям Голдинг - Двойной язык Страница 2

В ДЕЛЬФЫ.

Так что теперь путешественники беспокоят нас гораздо реже, а прямо направляются к ближайшей деревне. Дальше за деревней к склону Парнаса прилепились оракул и святилище и здание коллегии жрецов. Оракул – женщина, которую бог вдохновляет сообщать о том, что должно произойти, ну и так далее. Впрочем, вы же сами это знаете, кто бы вы ни были и где бы ни жили. Весь мир это знает! Сильный мужчина может дойти от нашей пристани до Дельф за полдня. Я еще совсем маленькая знала про оракула, потому что нам, фокийцам, была вверена его охрана. Мой дед Антикрат, сын Антикрата, принял участие во взятии его под охрану. Мой досточтимый отец (тоже носивший имя Антикрат) говорил, что иначе никак нельзя было. Его отец рассказывал ему, когда он был маленьким мальчиком, что взять святилище под нашу охрану было совершенно необходимо. Дельфы славились несметным богатством, и несколько городов (даже теперь я называть их не буду) явно намеревались прибрать к рукам все сокровища, а затем потратить их на неблагочестивые цели. Но, как сказал он, охранять Дельфы было необходимо, так что мы вели справедливую войну, и бог согласился, что для этого нам нужно золото.

Проживая так близко, занимая такое положение и принимая участие во всем этом, наша семья хранила много историй о том, что происходило в то время. Кое-что из известного нам мы хранили в тайне, но столько всего ушло в прошлое, что теперь, на старости лет я могу открыть вам эти тайны, так как они утратили всякую важность. Когда мы дали согласие дельфийцам и особенно коллегии жрецов взять их под свое покровительство, мы попросили Пифию – она была оракулом как вы, конечно, помните, – мы попросили ее сообщить нам одобрение бога. Однако она кричала только: «Огонь, огонь, огонь!» Она поднялась по ступеням из святая святых в портик и кричала, кричала: «Огонь, огонь, огонь!» Она металась, как безумная, и никто не мог ей ничем помочь, она была в руках бога, и никто не смел к ней прикоснуться, пока она не оказалась среди невежественных солдат (это были не фокидцы, а какие-то наемники), и они ее убили!

Совершеннейшая правда, говорил мой отец, что с той поры оракул уже не был прежним. И еще он говорил, что наемники подожгли в Дельфах несколько зданий, и этого оказалось достаточно, чтобы тогда ее крики сочли понятными. Но ведь с предсказаниями все не так просто. Есть знаменитые примеры былых времен. Одному человеку предсказали, что смерть ему принесет падение дома. А потому он жил под открытым небом, пока однажды орел не уронил черепаху на его лысину. Бог говорит темным раздвоенным языком, полученным им от огромного змея, которого он убил в Дельфах. Правду сказать – этого я никогда никому не говорила, – сама я поняла, что именно подразумевал второй конец языка, когда Пифия кричала: «Огонь, огонь, огонь!» Ведь в тот год, когда мы взяли Дельфы под покровительство, был также годом, в который родился бог Александр Великий. Как видите – и это всему миру известно, – с предсказаниями оракула твердо ничего знать нельзя. Однако говорить, будто мы разграбили Дельфы, – это гнуснейшая ложь. Война обходилась очень дорого и длилась очень долго, и если в конце бог не оказался целиком на нашей стороне, не требуются мудрецы, чтобы объяснить нам, что таково его право.

Однако не думайте, будто я такая уж мудрая и сама во всем разобралась. У меня в голове сумбур. Мальчиков таких семей, как наша, обучали думать, или они думали, что их обучили думать, хотя в целом-то это означает уметь подловить, а потом дразнить: «Дурачина! Дурачина!» Но у меня в голове правда сумбур, и я ни в чем разобраться не смогла. Думаю, причина сумбура отчасти в том, что я женщина, отчасти в том, что меня никогда не учили думать, а отчасти в том, что я – это я. Вот так! Таблички, которые я уже исписала, полны слов, а я даже не назвала вам своего имени! Мое имя Ариека, и, говорят, оно означает «маленькая варварка». Когда я была маленькой, то жалела, что меня не назвали более звучным именем – Деметрия там, или Кассандра, или Евфросина. Но я Ариека, и куда денешься? Может быть, я, когда родилась, выглядела сущей маленькой варваркой. Новорожденные так безобразны!

После рыбы мои воспоминания упорядочены, так что причин для сумбура вроде бы нет. Однако после истории с рыбой все немножко изменилось. Моя мать (не моя нянька) отвела меня в сторонку и объяснила, что я привлекла к себе внимание. Ощущение было немножко как после недержания. Самые слова «привлекла к себе внимание» были упреком. И мне стало немного понятнее, что такое девочка.

Однако был мой любимый брат Деметрий – да пребудут с ним благословение и удача, где бы он ни был! Самое дорогое из всего, что мне принадлежало. Он учил меня азбуке. Он был на несколько лет старше меня, и на его лице пробивались волосы. Я все еще не понимаю, зачем он это делал, и страшусь единственного объяснения, которое нахожу, – это от скуки. Но он рисовал в пыли (вообразите еще больше солнца!) какие-то загогулины и втолковывал мне, что каждая загогулина испускает звук. Потом из тех, которым меня научил, сложил вместе две и спросил меня, какое слово они говорят, и я была отправлена в путь. Мне кажется, теперь, когда я вспоминаю, что с этим первым словом я перенеслась через препятствия, которые некоторые дети преодолевают лишь с трудом, и с этой минуты уже свободно читала. Разумеется, это невозможно по двум причинам. Во-первых, в тот первый раз мой брат показал мне только несколько букв и приходилось его упрашивать, чтобы он опять «поиграл со мной в эту игру». А во-вторых, у меня не было доступа ни к чему, что можно было бы читать свободно. Когда я была маленькой, книги оставались большой редкостью. Конечно, их стало заметно больше теперь, когда люди – и далеко не самые лучшие – завели книжную торговлю. Во времена моего детства, если вам не выпала удача водить с писателем или поэтом такую дружбу, которая позволяла бы выклянчить у него свиток с его творением, вам приходилось довольствоваться побасенками, которые люди рассказывали у очага, песнями, которые они пели, или же – если вас не отправляли спать по малолетству – то и сказаниями, которые напевно декламировал всей собравшейся семье какой-нибудь бродячий «сын Гомера».

Хотя центр мира находится от нас на расстоянии прогулки вверх по склону, мой брат был единственным обладателем книги в нашем доме. Это был его учебник, и в нем рассказывалась история Одиссея всего в нескольких столбцах. Он делил педагога с сыном нашего соседа, но когда ему исполнилось шестнадцать – моему брату, хочу я сказать, – он уехал в Сицилию надзирать там за погрузкой на корабли зерна и тому подобного и вести торговлю. Когда он со смехом и радостными криками отправлялся в путь, то бросил книгу мне, сказав: «Прочтешь все это мне, когда я вернусь!» Детское горе абсолютно, и много дней я не дотрагивалась до книги, но потом взяла ее в руки, и, быть может, мое горе не было таким абсолютным, как я думала, потому что к возвращению Деметрия полгода спустя я прочла книгу – и не раз. Но Деметрий стал совсем мужчиной, почти неузнаваемым, и он забыл меня, не говоря уж о его книге. Затем, дней через десять, он снова уехал. Тем не менее я умела читать и знала книгу наизусть. И вот, когда «сын Гомера» был приглашен на женскую половину дома и продекламировал нам одну из частей «Одиссеи» – насколько помню, ту знаменитую, когда он у феаков, – певец сказал (поклонившись моей матери), что теперь, увидев наш дом, он понял, что Одиссей заговорить сразу не смог, так как онемел перед великолепием дворца Алкиноя. Когда он кончил, я в восторге крикнула, чтобы он продолжал и рассказал бы нам, как Одиссей встретил Афину па морском берету, но за этот восторг мне пришлось услышать, что я опять привлекла к себе внимание. Помню, как я завидовала мальчику, который носил лиру певца и повидал чуть не весь мир. Я грезила, как переоденусь мальчиком и уйду с певцом, хотя так и не придумала, как избавиться от его мальчика, который упорно мелькал в моих грезах, возвращая меня на землю и образумливая.

Я узнала про любовь и горе, когда мой брат Деметрий уехал во второй раз. Не помню, была ли я уже невзрачной худышкой до его отъезда, но совершенно уверена, что вскоре после уже была такой. Лицо у меня всегда было не правильным, одна половина не гармонировала со второй, как положено. Обычно люди говорят, что девочек вроде меня спасают прекрасные глаза или живое выражение лица, но меня ничто не спасало. Лептид, сын и наследник владельца граничащего с нашим поместья поменьше, был таким же худышкой, но зато мальчиком, так что это не имело значения. У него были светло-рыжие волосы и светло-бурые веснушки по всему розовому лицу. Он называл себя «светлокудрым ахейцем», как в сказаниях о войне. Ему и его двум сестрам позволяли играть со мной, но все это внезапно кончилось. Лептид придумывал игры, в которых я и его сестры были его войском, а иногда его женами или рабынями. Войско его, разумеется, было войском Александра, но такой суровой дисциплины, насколько я слышала, македонцы никогда не знали.