Эллиот Тайбер - Взятие Вудстока Страница 2

Мне хотелось сказать ему, что денег его уже нет, что в ту самую минуту, в какую он отдал наличные моей матери, они ускользнули в некую прореху пространственно-временного континуума, в черную дыру, попасть в которую можно было только через мамин лифчик. Когда они вернутся оттуда, угадать никто бы не взялся, впрочем, я старался об этом не задумываться. Сколько бы клиентов мы ни получали в любой, взятый наугад месяц — даже в хороший, хоть такие нам выпадали до обидного редко — денег на оплату закладной и счетов за электричество нам неизменно не хватало. Загадочное исчезновение денег было частью того, что я называл «проклятием Тейхбергов», суровой карой, наложенной на нашу семью, чтобы довести ее до финансового краха. Оно было одной из причин, по которой я переименовал себя из Элияху Тейхберга в Эллиота Тайбера. Это была трогательная и решительно никаких плодов не принесшая попытка увильнуть от семейной кармы. Добро пожаловать в мотельный ад, — хотелось мне сказать и этому мужчине, и любому, кто мог меня услышать. Однако я избавил его от самых жутких подробностей и просто объяснил, как все устроено в нашем жалком мотеле.

— Вон на той табличке написано: «Возврату не подлежат», — ровным тоном произнес я. — Вы платите деньги и получаете комнату, какая она есть. Так у нас принято.

Он ударил ладонью по стойке и вылетел из конторы.

— Ну вот, мам, еще один неудовлетворенный клиент, — сказал я, не глядя на нее. — Тебе никогда не казалось странным, что ни один из них к нам не возвращается? Вон он побежал — сегодняшний ответ на этот вопрос.

— Тебе нужна девушка! — возопила мама. — Когда я получу от тебя внуков?!

И она, рубя ладонью воздух, последовала за мной до двери конторы.

— Эллиот! Куда ты собрался?

— В магазин. У нас молоко закончилось, — ответил я.

Я уселся в мой черный «бьюик» с откидным верхом и выехал на шоссе 17Б. И только когда мотель стал в зеркальце заднего обзора совсем маленьким, я снова начал дышать нормально.

Стояло начало июня 1969 года, и погода была едва ли не единственной хорошей вещью, какую удалось бы найти в Уайт-Лейке, крошечной части городка Бетел, стоявшего ровно в девяносто милях к северу от Нью-Йорка. Когда мы в 1955-м приехали в Уайт-Лейк, в Бетеле имелась добровольная пожарная команда, один недружелюбный водопроводчик, двадцать баров и население примерно в 2500 человек, многие из которых, как впоследствии выяснилось, были откровенными расистами. За прошедшие с того времени четырнадцать лет больших перемен здесь не произошло.

Горы Катскилл и их окрестности принято именовать «Поясом борща» — по названию свекольного супа, который таклюбят многие восточно-европейские евреи. Евреи начали стекаться сюда в первые годы двадцатого века. Они открывали гостиницы, мотели, строили дачные поселки, в которые могли сбегать от городского зноя люди со средними и низкими доходами, в основном нью-йоркские евреи. Со временем здесь возникли крупные курорты, такие как «Гроссинджерс» и «Конкорд», на которых часто выступали известные комики — включая Сида Сизара, Дэнни Кайе, Мела Брукса и Джерри Льюиса.

Владельцы мотелей, дачных поселков и курортов создавали рабочие места, и регион этот процветал многие годы — то есть, до середины 1950-х, когда появилась возможность отдыхать во Флориде и Санта-Фе за те же деньги, что и в горах Катскилл. После этого дела здесь пошли на спад. Примерно в то время мои родители и купили наш мотель, которому они дали название «Эль-Монако».

К концу 1960-х Уайт-Лейк, как и весь курортный катскиллский регион, пребывал во власти все ускорявшегося спада. Дома, мотели, старые викторианские отели Бетела, словно сговорившись, приходили в упадок. Веранды подгнивали, оконные ставни свисали, перекосившись, с петель. Многие жители позволяли плющу покрыть стены их домов, чтобы спрятать под ним шелушащуюся краску и голые, посеревшие от непогоды доски. Лодочные причалы Белого озера понемногу уходили в воду. Не в лучшем состоянии находились и так называемые курорты. Катскиллы стали приобретать известность загадочными пожарами, возникавшими здесь после первого сентябрьского вторника, в который разъезжались по домам отдыхающие. Приток туристов сократился, и в наших местах повисла мертвая тишина. Бизнес еле теплился, число рабочих мест сокращалось. Людей увольняли, вся эта местность переживала трудные времена. И угадайте, кто оказался виноватым?

Время от времени у меня происходили стычки с кем-то из местных жителей, без колебаний делившихся со мной невысоким мнением о моих этнических и религиозных корнях. Однажды к нашему мотелю подъехал на тракторе молодой хулиганистый малый с рыжей шевелюрой и красной прыщавой физиономией — подъехал и спросил, не нужно ли нам покосить лужайку. Тех нескольких баксов, какие он просил за эту работу, у меня попросту не было. Я поблагодарил его и сказал, что ФБР не разрешает нам косить составляющие государственную тайну экспериментальные ядерные растения, которые растут на нашей земле.

Я хотел всего лишь проявить дружелюбие и посмеяться вместе с ним, но он, по-видимому, шуток не понимал.

— Ты, гребанный жидовский червяк! Подкалываешь меня, а? Да я тебя, хреносос жидярский… и твою шлюху мамашу…

Я сказал что-то не то? Или он слишком чувствительно относился к теме секретных правительственных экспериментов? Спустя несколько часов этот малый врезался на своем тракторе в то, что я шутливо именовал Президентским крылом нашего мотеля. Отец заменил поломанные деревянные панели старыми дверьми, и все мы сошлись на том, что реконструкция лишь улучшила прежнюю планировку мотеля.

Большая часть живших в этих краях антисемитов и перемещенных нацистов к насилию склонности не питала — по крайней мере, так оно было до конца этого лета, до времени, когда происходившее здесь приняло оборот причудливый и неожиданный. Многие из них довольствовались возможностью выражать свое неудовольствие существованием и нашего отеля, и семьи Тейхбергов, исподтишка.

Имелась в Бетеле одна бутербродная с баром, в которую я нередко заглядывал из-за ее великолепных сэндвичей с пармезаном. Владел ею малый по имени Бад, известный также как Джо, живший прямо над баром вместе с тремя взрослыми сыновьями, рядом с которыми любой кирпич выглядел великим мыслителем. Как-то после полудня я зашел в его заведение и застал Бада в обществе нескольких сильно пьяных и встрепанных представителей местной интеллигенции. Видимо, Бад задавал торжественный прием.

— Я вчера проезжал вечерком мимо вашего дома, — сообщил мне Бад с жидкой и злобной улыбочкой, — и увидел кое-что странное, каких-то выходивших из мотеля жирных баб. Вы чего, за добавочную плату разрешаете толстым девкам вытворять в мотеле всякие грязные штучки? Мы вот с мальчиками гадаем, вы хоть простыни-то из-под них потом стираете? Я, например, грязным лесбиянкам комнат никогда не сдаю.

Пока Бад с таким остроумием делился своими наблюдениями, «мальчики» сидели, уткнувшись носами в выпивку, хихикая и отдуваясь, точно гиены, ждущие, когда их добыча совершит ошибку.

— Это были две увечные монахини, Бад, — ответил я. — Женщин, которых ты видел вчера вечером, изранило в Корее, когда они выносили наших солдат с поля боя. Осколки мин лишили их, бедняжек, зрения. Вот они и пьют, чтобы забыть, через что им пришлось пройти.

Гиены захлопнули пасти и теперь взирали на меня с явным смущением.

— Впрочем, — продолжал я, — если ты думаешь, что героинь вроде них не следует принимать в нашем замечательном городе, давай поговорим об этом на следующем заседании Торгово-промышленной палаты.

Вследствие странного выверта судьбы я стал президентом Торговой палаты Бетела. Я вступил в нее, чтобы попытаться как-то оживить дела в Бетеле вообще и «Эль-Монако», в частности. А поскольку образование я получил лучшее, чем все прочие ее члены, они провели голосование и выбрали меня своим президентом. Остальное можете вообразить сами.

Пока я спускался по шоссе 17Б с холма, мне показалось, что кто-то из дружелюбных местных жителей запустил в мою сторону камнем. Впрочем, стоило мне приехать на ферму моего друга Макса, как все заботы этого рода меня покинули.

Макс был местным молочником. Он и его жена, Мириам, владели красивейшим во всем округе Салливан участком, состоявшим из пологих холмов и неглубоких ложбин. Макс изучал в Нью-Йоркском университете имущественное право, но в 1940-х перебрался на север штата, чтобы организовать здесь молочное хозяйство. С ходом лет Макс и Мариам создали самое крупное и успешное производство молочных продуктов во всей восточной части штата, включавшее в себя большой морозильный комплекс и парк грузовиков, которые развозили их продукцию по всему штату Нью-Йорк и по северной части штата Пенсильвания. Вдвоем хозяйничали они и в созданным ими при ферме магазинчике, который торговал их продуктами, и нехитрой бакалеей. Не расстававшийся с трубкой, мудрый и по-отечески добродушный Макс был человеком редкостных качеств, единственным среди местных жителей настоящим моим другом. Каждый год я изо всех сил старался привлечь в Уайт-Лейк побольше людей — а стало быть, и побольше бизнеса, организуя фестивали музыки и искусства. Кроме того, я ставил спектакли в театрике, устроенном мной в амбаре, который стоял на принадлежавшей нам земле. Макс бесплатно обеспечивал наших зрителей производимыми им продуктами — йогуртом, мороженым. Кроме того, он объезжал на своем красном грузовичке город, расклеивая в разного рода местных заведениях афиши нашего фестиваля или очередной театральной постановки. И при этом неизменно настаивал на покупке для себя билетов на спектакли и концерты.