Анхель де Куатьэ - Поединок со смертью Страница 2

Картинка в очередной – может быть, в тысячный раз за сегодняшний день – замерла. Мы увидели небольшую комнатку – бедную, обшарпанную.

* * *

– Ну что? – раздалось из динамиков. – Уже подглядываете за мной?

Мы оторопели. Молодой мужчина внимательно смотрел на нас с экрана монитора.

– Подглядываете? – повторил он. – Ладно. Не хотите – не отвечайте. Интересно, а какой я у вас по счету? Третья Печать? Или четвертая? Первую и вторую я читал. Но мне кажется, что я все-таки – четвертый…

У меня перехватило дыхание. Я испуганно оглянулся – что это?! Что происходит?! Кто-то может мне объяснить? Но по лицам моих друзей я понял – они тоже в полном замешательстве. Еще ни один человек, находившийся у Гаптена «под колпаком», не разговаривал с нами так – с экрана, – зная, что мы его видим. И главное – никто не заявлял с такой уверенностью, что Печать в нем! Шок.

– Впрочем, нет , – мужчина задумался, повернул голову в сторону и провел рукой по подбородку. – Согласно вашей теории, во мне еще нет Печати. Ведь так? Я правильно понимаю ? – и он снова уставился нам глаза в глаза. – Она во мне еще только воплотится? Чуть позже… Да? Хотите, скажу, о чем она?

Андрей нервно кашлянул.

– Первая Печать о власти , – как ни в чем не бывало продолжал мужчина. – Вторая – об эгоизме. Третью я еще не читал, но бьюсь об заклад, что она о зависти. Так? Угадал? Ну, может, не о зависти, а о том, что человек сам себе не принадлежит, то есть не своей жизнью живет. Так? Уверен, что так.

Перьевая ручка Гаптена вывалилась из окоченевших рук хозяина, покатилась по столу и, достигнув края, звучно упала на пол – дзынь! Я почувствовал, как мурашки пробежали у меня по ногам.

– А четвертая – та, что во мне или будет во мне , – она о…

Незнакомец замолчал. Он смотрел на нас своими огромными мертвыми глазами и улыбался.

Данила заложил руки за голову, потянулся и резким движением откинулся на спинку кресла. Словно приготовился грудью принять удар.

– О воле…

* * *

По ту и по эту сторону экрана воцарилась гробовая тишина.

– «О воле» – это в смысле о безграничной свободе? – прошептал я, судорожно припоминая, что значит это трудное для иностранца русское слово.

– Думаю, «о воле» – это в смысле о воле. О силе воли, – тихо, сдавленным голосом отозвался Данила.

– Но… – только и успел протянуть Андрей.

– А в каком смысле – «о воле», это вам предстоит угадать. Шопенгауэра читали? Безграничная воля, великая, космическая. Рок и свобода в одном. Фатальная воля – предельная, беспринципная, неподотчетная никому! Неплохая задачка, да?

– Черт побери! – еле слышно выругался побледневший Гаптен и закрыл лицо руками. – А я-то думал, что с четвертым Всадником будет легче.

– Вы, наверное, сейчас в шоке ! – рассмеялся незнакомец. – Сидите себе в своем бункере, а с вами четвертый Всадник по телевизору разговаривает. Неловко? Неприятно? Догадываюсь…

– Как он может знать, что мы его видим? – спросил Андрей, повернувшись к Гаптену.

– Не понимаю. Ничего не понимаю, – растерянно прошептал Гаптен. – Не может быть. Чертовщина какая-то…

– Это неприятно, когда ничего не понимаешь , – незнакомец презрительно пожал плечами.

– Нет, он определенно нас слышит… – сказал я.

– Растерянность – худшее из чувств , – продолжал мужчина. – Если бы это состояние могло длиться долго, оно бы заняло первую строчку среди причин смерти. От растерянности бы дохли в первую очередь. Счастье людей в том, что они научились быстро находить для себя лазейки мнимой определенности. У человека необыкновенно изворотливый ум! Окажется в заднице – и вроде бы все, деваться некуда… Ан нет, напряжется, от страха-то, все сам себе разобъяснит и доволен. Ведь главное что? Объяснение найти. Когда тебе «все понятно», можно и не волноваться. По факту, конечно, он как был в этой заднице, так в ней и остался, потому что объяснения ничего не меняют, но зато тебе теперь в ней тепло и уютно. Разум человеческий – гроссмейстер таких лазеек. Разум в руках людей – самый большой трус и самый большой обманщик…

– А может быть, и не слышит, – сказал Андрей и обвел нас взглядом. – Просто умный, И агрессивный…

– Злой, – тихо поправил его Данила.

– Но к чему он ведет? – пожал плечами Гаптен. – Он ведь все это с какой-то целью говорит.

– Вы спасаете души , – раздраженно, с какой-то странной иронией сказал незнакомец и зло рассмеялся. – А вы никогда не задумывались о том – какие это души? Не задумывались?.. Кто вас читает? Кто ждет ваших книг? Кто восхищается вашими «поисками»? А я вам скажу, что это за души. Инфантильные, наивные, глупые, как у пятилетних детей, души. Вам бы разум спасать от таких душ, но нет – вы спасаете души. «Вера», «любовь», «чувства» – если бы вы знали, как я ненавижу эти слова! Ненавижу!

Мне стало не по себе. Мне стало жутко от этих слов. Страшных, холодных, злых слов.

– Бог не любит людей. Это неправда и еще одна глупость в бесконечном числе прочих человеческих глупостей. Он запретил им вкушать от Древа Познания. Они нравились ему бессмысленными, неразумными, послушными зверюшками. Эдакими «овощами», которые только и могут, что тупо улыбаться и таращиться на своего Бога. Бог не хочет ни нашей свободы, ни нашей разумности. Он хочет видеть нас покорными, «рабами божьими». Не хочет и не видит, потому что люди именно такие – трепещущие пред всемогуществом и силой рока, лишенные благородства, низкие, тщедушные существа. Он хочет нашего послушания и имеет его, потому что у труса нет воли, нет свободы, нет…

Человек по ту сторону экрана вдруг замолчал. До этой секунды он говорил, нагнетая пафос и силу своей речи. Говорил так, словно перед ним тысячи, сотни тысяч людей. Он обращался не к нам, а ко всему человечеству в нашем лице! Но вдруг запнулся.

* * *

– Что-то я отвлекся , – сказал вдруг человек, которого мы видели на экране. – Так ведь можно и потерять ваше драгоценное внимание… – с наигранным беспокойством пробормотал он, и его мертвые глаза блеснули. – Вам станет скучно, и вы меня выключите. Нет, этого допустить нельзя. Перейду к делу. Да, не удивляйтесь, у меня ведь есть до вас дело… Впрочем, нет, вы меня не интересуете – ни этот ваш функционер астральных академий, ни горе-писатель из Мексики, ни умник с психологическим образованием. Меня интересуешь ты, Данила. Ты ведь уже понял это, да?

Мы трое – я, Гапген и Андрей – инстинктивно повернулись к Даниле. Он был бледен, сосредоточен, напряжен словно сжатая стальная пружина и не мигая смотрел на экран.

– Данила, я – это ты , – сказал незнакомец.

У меня помутилось сознание, и я чуть не упал со своего кресла. На мгновение мне показалось, что это действительно так. Что мой самый близкий друг – Данила, тот, кто роднее мне, чем брат по крови, и этот страшный, неприятный человек – там, на экране, – одно лицо. Я оцепенел.

– Да, Данила. Мы с тобой одно и то же лицо , – продолжало глядевшее на нас чудовище. – У нас с тобой все было одинаково. Одинаково бессмысленное детство, о котором даже не хочется вспоминать. Одинаково пустая юность, которая прошла как страшный сон, пролетела, закончилась, и ее не жалко. Одинаково никчемные родители. Все одинаково. И ты, и я – мы оба – были в армии. Ты, правда, в Чечне, а я просто в армии. Но иногда, чтобы попасть на войну, вовсе не обязательно находиться в районе боевых действий. Ты видел смерть, и я видел смерть. Ты убивал, и я убивал. Все одинаково. У нас с тобой была одинаковая жизнь, словно под копирку. Одинаковые мысли, надежды, друзья-собутыльники, наркотики. Одинаковые женщины, которые ушли из наших жизней, а мы перекрестились. Все одинаково, Данила. Все. В одном разница…

Человек на экране встал и подошел к окну. Там, на его улице, было темно, светились огни многоэтажек. Стоя к нам спиной, он весь превратился в силуэт на фоне этого мерцающего искусственными огнями мира.

– Тебе дали все, Данила, а мне не дали ничего , – медленно произнес незнакомец. – Все пропитано ложью. И я ненавижу тебя. Данила, и я ненавижу весь этот мир. Если бы я мог уничтожить его, я бы сделал это. Сделал не раздумывая. Но я не могу. И когда я понял, что бессилен, когда понял, что ничего нельзя изменить, что одним дается, а другим – нет, я решил позволить этому миру уничтожить себя. Да, я хочу, чтобы на его руках была моя кровь. Я хочу уличить его. Это моя воля, мое свидетельство. Я выступаю на стороне обвинения! Ты выступаешь на стороне защиты. Принимаешь вызов. Данила?! Да или нет?!

У меня перехватило дыхание. Я уже ничего не понимал, только слышал этот голос – страшный, словно загробный: «Я хочу, чтобы на его руках была моя кровь. Я хочу уличить его. Это моя воля, мое свидетельство. Я выступаю на стороне обвинения! Ты выступаешь на стороне защиты. Принимаешь вызов, Данила?!»