Тони Дювер - Околоток Страница 2

ТЕРЕБИЛЬЩИК

В нашей деревне не любили, когда дети предавались одинокому наслаждению.

Поэтому у нас был детский теребильщик. Если мы узнавали, что какой-нибудь ребенок себя трогает, то вызывали теребильщика, который уводил паренька или девчонку в кусты либо в амбар - смотря по погоде - и там настолько умело ласкал бедного малыша или малышку, что те больше не могли получить удовольствие в одиночку. После нескольких таких сеансов ребенок приходил к теребильщику сам.

Поскольку ожидание перед его домом растягивалось до бесконечности, нетерпеливые парнишки рассеивались по всей округе попарно, по трое или даже целыми компаниями. Но эти ребяческие удовольствия были не в пример слабее тех, что доставлял теребильщик.

Ремесло теребильщика не приносило большого дохода и смертельно изматывало человека, занимавшего эту должность: ведь он одновременно позволял ласкать самого себя, чтобы дети не предавались порочной праздности. Если теребильщик не умирал от усталости, он страдал импотенцией и с возрастом нередко становился подтирщиком. Это было лучше, чем ничего.

ПОПРЫГУН

Попрыгун был свадебным шутом и участвовал в брачной ночи. На нем лежала обязанность лишать девственности мужей, пока те лишали девственности своих жен.

Его сопровождал молодой парень, который подготавливал его пенис. Один из этих пареньков наследовал в зрелом возрасте должность попрыгуна - если, конечно, он был красив, хорошо воспитан и имел большой член.

Однако в действительности жители деревни жульничали с этим старинным свадебным обычаем.

Обеспеченные мужья подкупали попрыгуна, чтобы тот не содомил их в брачную ночь. Что же касается анальной крови, наутро они показывали носовой платок, в котором попрыгун раздавливал пиявку, приложенную к ягодице ученика.

А бедные молодые люди, лишенные возможности подкупить попрыгуна, исступленно упражнялись между собой в содомии, дабы в знаменательный вечер их не застали врасплох.

Но попрыгуну не на что было жаловаться. Позднее эти молодые люди, тоскуя по юношеским утехам, тайком приглашали к себе общинного попрыгуна и с лихвой вознаграждали его за услуги. Это и служило залогом его процветания, ведь женятся у нас не так уж часто.

ЧАСОВОЙ

Хотя наша деревня стоит на отшибе, мы любим принимать гостей. Но кто отправится по дороге, ведущей сюда? Тем не менее, случалось, что главную улицу переходил верблюд, нищий, вор, ребенок, бредущий куда глаза глядят, или влюбленный мул, страдающий из-за толстого бесплодного пениса. Нам хотелось думать, будто они приходили намеренно.

Поэтому на холме рядом с источником мы поставили часового. День-деньской смотрел он во все четыре стороны света. Его зоркий взгляд различал малейшее движение человека или животного: едва вдалеке оживал незнакомый силуэт, часовой бил тревогу, опасаясь, что заблудившийся путник случайно не забредет в деревню.

Но усердие часового почти всегда оказывалось напрасным: сколько бы ни воображал он иные миры и как бы бешено ни звонил в свой колокол, те редкие обнаруженные им чужеземцы, что скитались поодаль от наших земель, на поверку оказывались одними из нас - просто смелее других.

СУДЬЯ

Если кому-то не терпелось совершить правонарушение или преступление, он сначала отправлялся в тюрьму. На этой милой птицеферме собирали, считали и мыли яйца, после чего наблюдали, как щекочут друг друга кролики с большими рыжими ушами. Тюремный охранник регистрировал поступление, но с собой нужно было приносить деньги на еду. В заключении вы находились до тех пор, пока имели возможность оплачивать пансион (это недорого), и спустя несколько дней, месяцев или лет выходили со справкой о судимости.

Потом вы сразу же отправлялись в контору судьи выбирать преступление, показывали справку, которую он тщательно изучал, дотошно расспрашивал о ваших пристрастиях, желаниях, устремлениях, а затем уходил в подсобку и долго там рылся. Возвращался он с пачкой подробно описанных правонарушений и преступлений: каждое соответствовало сроку, проведенному вами в тюрьме. Судья советовал совершить то или иное тяжкое правонарушение или совместить два полегче, уточнял, как можно отягчить или смягчить злодеяние, и затем вы сообщали ему, какое из них предпочитаете. Он записывал ваше заявление, вывешивал его у себя в витрине и желал вам удачи.

Вам оставалось только бродить по деревне и в поле, дожидаясь удобного случая. Приходилось хитрить, ведь все были предупреждены. Конечно, никто не имел права вам мешать, поскольку вы уже заплатили, но каждый мог увернуться или спрятаться. Однако самые терпеливые злоумышленники в конце концов добивались успеха, хотя их незаметно подталкивали к полезному преступлению: обокрасть богача, высечь скупца, ограбить несносного человека, вывести на чистую воду шарлатана, утопить мать, перерезать глотку моралисту.

Некоторые кандидаты в преступники были глупцами, но судья смотрел на это сквозь пальцы. Так, например, один из нас мечтал ограбить банк. Чтобы получить такую возможность, он отсидел три года в тюрьме и сосчитал несколько миллионов яиц. После чего судья предложил ему совершить налет, и глупец ушел, сияя от счастья. Вот только банков у нас отродясь не бывало. Наш простачок ограничился тем, что украл в одном месте репу, а в другом свеклу, изнасиловал пару старух, которым он приглянулся, да попробовал напугать пару младенцев, но те блаженно заулыбались. До самой смерти он так и не успел израсходовать свой тюремный срок. Коли не блещешь умом, лучше уж оставаться добропорядочным человеком.

ЦЕНЗОР

В деревне жили не только неграмотные селяне: каждый базарный день между загоном для гусей и ларьком со спиртными напитками, вокруг которого были расставлены лавки для пьянчуг и торговок, ставил свою ослиную повозку цензор. Ударив пару раз дубиной, он заставлял бедное животное кричать, и тогда мы понимали, что цензор готов приступить к работе. По совместительству он также был книготорговцем, но основное его ремесло заключалось в том, чтобы осторожно делать купюры в книгах при помощи длинной бритвы - еще более чистой и блестящей, чем у цирюльника. Как многие люди, ловко орудующие пальцами, он не умел читать, но это пустяки, ведь никто и не просил его оценить то, что он цензурировал. Ему просто приказывали, протягивая книгу, вызвавшую недовольство:

- Вот, вырежи мне это и это, и еще эту страницу, и эти две строчки, и еще вон те две.

Так мы избавлялись от непонравившихся отрывков. Но цензор был единственным человеком, который покупал и перепродавал книги - мы брали их только у него и ему же возвращали. Поэтому от изданий, слишком часто переходивших из рук в руки и сокращаемых в зависимости от вкусов читателей, вскоре оставался лишь пустой картонный переплет, с которого порой исчезали название (бывают плохие названия) и даже фамилия автора (встречаются неприемлемые фамилии).

Зато цензор заботливо сохранял страницы, которые мы заставляли его вырезать, складывал их в ящик и затем перепродавал: три гроша за пригоршню, если вытаскивать наобум, и пять, если тщательно выбирать.

Одним словом, чтива нам хватало.

ПАПЕНЬКИН И МАМЕНЬКИН СЫНКИ

Когда в пору моей юности мы отказались отмечать рождение тринадцатого ребенка, сдирая кожу с одного из других, ребятишки тотчас решили, что им все позволено. Они не хотели больше терпеть порку бичом со свинцовыми шариками и предложили завести столь замечательный обычай, что деревенский совет мгновенно согласился.

Бедные родители! Ведь советы состоят из стариков, которых интересует лишь свеженький эпидермис. Как будто рубцы от бича на детских ягодицах не были столь же прекрасны, как морщины на лицах стариков, и не символизировали, подобно этим лицам, обретение мудрости!

В общем, у нас запретили бить мальчиков (но не девочек, и это справедливо). Точнее, родители больше не имели права наказывать своих собственных парнишек и вынуждены были обходиться дежурными детьми, что ожидали на видном месте в аллее.

Мальчики для битья установили между собой очередность и каждую неделю парами сменяли друг друга. Они возвели навес, под которым расставили табуреты, а затем надели атрибуты: папенькин сынок прицепил на шею дряблый, капающий член хряка, а маменькин повесил на себя старое говяжье сердце, отваренное и мумифицированное.

Они-то и становились теперь жертвами семейных драм, спровоцированных другими детьми.

Например, где-нибудь в деревне паренек порвал свою новую одежду, но его мать сдерживала острое желание отвесить оплеуху и просто кричала мужу:

- Эй, посмотри-ка на своего сыночка! Пошли! Идем со мной! Я должна дать кому-то оплеуху! Пошли к папенькину сынку!

Подмастерье или школьник весь день гулял то ли в поле, то ли в лесу, и тогда его отец, сжимая кулаки, орал матери: