Юрек Бекер - Боксер Страница 2

— Ну ладно, — говорит Арон.

Шутки ради можно допустить, будто все, что он рассказал, было сказано мне в угоду и представляет собой полнейший вздор. Можно допустить, что я добросовестно записывал все его слова и мои записи могли бы с тем же успехом быть его собственными. Но если так оно и есть, если там записана его собственная история, к чему ее читать? Он же и без того знает ее наизусть, а чисто литературный интерес, как мне должно быть хорошо известно, у него полностью отсутствует.

Я не могу найти убедительное возражение, во всяком случае, не могу сразу, но, на взгляд Арона, я еще не добит. И в таких ситуациях он не ведает жалости, а потому вынимает из рукава последнюю карту, причем глазами дает мне понять, что лично он считает эту карту козырным тузом. Итак, желаю ли я по-прежнему, чтобы он прочел эту историю, дабы потом заверить меня, как он мной доволен? Это невозможно по ряду причин. Во-первых, он отнюдь не специалист по записанным историям, скорее уж дилетант, склонный к примитивным выводам, а во-вторых, он и не судья в этом деле. Мне следует точно продумать, чего я от него хочу. Возможно, я испытываю не высказанное вслух желание заставить его авторизовать рукопись, но этого он мне никак не советует. Потому что, если мы пойдем этим путем, нам вовек не кончить, а я навряд ли задался такой целью.

1

Почти сразу же понадобилось удостоверение.

Арон хотел получить его без проволочек, всего бы лучше прямо сейчас, но так быстро дело не делается, препятствовали некоторые необходимые формальности. Он молча выслушал, что надлежит для этого сделать: заполнить анкету со множеством вопросов, сфотографироваться на паспорт, предъявить свидетельство о рождении; человек за окошечком был крайне удивлен, что после того, как он самым дружелюбным образом все растолковал, посетитель ушел, даже не попрощавшись. Итак, надо идти к фотографу. Арон никого не желал спрашивать, он думал, что в таком небольшом городе это будет проще простого, и пошел наугад, внимательно оглядывая уцелевшие дома. Но сумел обнаружить лишь следы бывших фотоателье, их остатки в виде вывесок, которые все еще висели на фасадах, свидетельствуя о том, что в свое время здесь находилось нужное ему заведение. Домов за этими фасадами больше не было, словно бомбы целили именно в фотографов. После трех неудач Арон решил не полагаться более на случай и справиться у кого-нибудь из местных жителей, но улица зияла зловещей пустотой. Редкие прохожие, идущие навстречу, Арону не нравились, у них было вызывающее выражение, ну, если и не вызывающее, то, по крайней мере, в их внешности было что-то отталкивающее. Арон же искал фотографа, а не ссору.

Поэтому он зашел в пивную. К своему великому удивлению, а того пуще, к досаде, он увидел, что там полно людей и что все пьют, хотя пить в общем-то нечего, а воздух пропитан табачным дымом, хотя и курить тоже нечего. Когда он вошел, разговоры смолкли; сперва замолчали те немногие, что сразу увидели его, а потом те, что сидели подальше; молчание волной прокатилось над столами. Хотя он был совершенно убежден, что перед его приходом речь отнюдь не шла о вещах, не предназначенных для посторонних ушей, ибо по большей части люди толкуют о всяких пустяках, из которых потом тихой сапой вырастает беда. Просто его вид вынудил их умолкнуть. Пройдет еще немало времени, прежде чем их заставят привыкнуть к тому, что человек, выглядящий, как он, человек, как две капли воды похожий на человека с полицейского объявления, смеет теперь свободно разгуливать и бросать по сторонам дерзкие взгляды, что он ниоткуда не сбежал, а, напротив, был освобожден. Арон взял себя в руки, подошел к стойке и спросил у тощей хозяйки, нет ли здесь где-нибудь поблизости фотографа.

Вот и ей понадобилось несколько секунд, чтобы переварить его появление, этот типичный нос, к примеру, но потом она громко спросила:

— Фотографа никто не знает?

Арон, не оборачиваясь, ждал ответа. Он слышал, как у него за спиной возобновился разговор, вот разве что тише, чем прежде. Пока кто-то не прикоснулся к нему. Несмотря на твердо принятое решение, он обернулся с преувеличенной торопливостью. Перед ним стоял мальчик, маленький, лет от силы десяти. В принципе, правильная оценка детского возраста зависит, по словам Арона, от привычки; мальчик сказал: «Идемте» — и Арон, не мешкая, последовал за ним. Но ближе к дверям смелость покинула мальчика, он остановился и робко посмотрел назад, в зал, где какая-то женщина подбадривающе кивнула ему и сказала: «Ну иди уж».

Идти пришлось довольно далеко; после того как они два раза подряд повернули налево, Арон подумал: «Если он и сейчас повернет налево, значит, он ведет меня по кругу». Ему ровным счетом ничего не приходило в голову, о чем он мог бы поговорить с мальчиком, спрашивать имя ни к чему, а уж мальчик, тот и вовсе молчал. Так они и двигались молча, мальчик — на несколько шагов впереди. В конце концов они оказались на каких-то задворках. Мальчик показал на стоявшее в глубине двора строение и сказал: «Вот здесь, на четвертом этаже».

Арон запустил руку в карман, чтобы вознаградить своего проводника, но тот, выполнив, что от него требовалось, сразу же убежал. Поднявшись на четвертый этаж, Арон увидел на одной из дверей надпись и принялся стучать, пока фотограф ему не открыл. По нему сразу можно было угадать, чем он занимался, правда, многие носят белые халаты, пояснил мне Арон, но вот то, как ему мешал дневной свет, как он не сразу перестал жмуриться, хотя на лестничной площадке было вовсе не так уж светло…

Арон спросил:

— Вы фотограф?

— А кто ж еще?

— Мне нужно четыре снимка для удостоверения.

Молодой человек отступил в сторону и пропустил его в переднюю, однако перед этим Арону пришлось подвергнуться хоть и краткому, но весьма докучному осмотру.

— Незачем меня оценивать, — сказал Арон, — вам надо просто меня сфотографировать.

— Охотно верю. Вы знаете, сколько людей заказывает теперь снимки на документ?

— А где у вас стул? — спросил Арон.

— Без спешки, только без спешки. Сперва нам надо договориться о цене.

— А зачем договариваться? Неужели вы не знаете, сколько стоят четыре снимка на паспорт? Уж такая-то сумма у меня наберется.

Молодой человек засмеялся и сказал:

— А вы меня рассмешили. Ну на кой мне сдались деньги, когда обои у меня почти совсем новые. Сигареты у вас есть? Или кофе?

— И все же, сколько могут стоить четыре карточки при обычных обстоятельствах?

На молодого человека что-то явно произвело впечатление, может, серьезный тон вопроса, а может, интонация посетителя, во всяком случае, он почувствовал, что должен как-то объясниться.

— Нормальных цен уже давно нет. Я только могу вам сказать, сколько стоили четыре снимка до войны. Две марки. Но кого это сегодня интересует?

— Вы меня сфотографируйте, а потом уж мы как-нибудь договоримся насчет цены.

Фотограф постоял в нерешительности, потом все-таки решил рискнуть, когда же процедура была закончена, Арон сказал:

— А теперь слушайте: я вполне с вами согласен, что сегодня нельзя исходить из довоенных цен. Давайте примем за основу, что цены выросли на пятьсот процентов. Поэтому я готов заплатить вам десять марок. Когда карточки будут готовы?

Фотограф заскрежетал зубами, поняв, что его обвели вокруг пальца. Он засветил драгоценную пленку, понадеявшись, что сможет как следует заработать, однако больше не проронил на эту тему ни единого слова. Он принес толстую тетрадь, полистал ее и сказал:

— Не раньше чем через полтора месяца.

— Вот это вы зря, — сказал Арон. — Вы напрасно хотите таким образом отомстить мне, я ведь ничего плохого вам не сделал. Напротив, я готов уплатить незаконно высокую цену. Итак, завтра я приду и заберу снимки, идет?

— И что, они были готовы назавтра? — спросил я.

— Конечно были.

— Хорошо звучит это «конечно», — сказал я. — Ты ему, случайно, не пригрозил?

— Чем бы это я мог ему пригрозить? Я не сказал ему ни единого слова, кроме того, что ты уже слышал. Где ты видишь угрозу?

— Ну, значит, угроза была в твоем голосе или в твоих глазах. Почем мне знать?

— Молодой человек, — отвечает мне на это Арон, — у тебя слишком буйная фантазия. Но если ты хочешь сказать, что он, возможно, испытывал страх, то это уже другой разговор. Страх, который не имел никакого отношения лично ко мне. Страх испытывали тогда почти все.

— И после этого ты сунул ему вшивые десять марок?

— И еще в придачу пачку сигарет, — отвечает Арон, — но знать об этом заранее ему вовсе не следовало.

Сложней оказалось дело с анкетой. Проблемы начались уже с первого вопроса. Лишь после долгих колебаний Арон решил поставить в графе «фамилия» свою настоящую фамилию. Он счел ее достаточно нейтральной, не привлекающей к себе внимания. В конце концов фамилию Бланк может носить любой. Ее нельзя отнести к числу особых примет. Зато над графой «имя» Арон призадумался; вот имя было слишком сообщительным, звучало предательски и, стало быть, не годилось, чтобы избавиться от прошлого. Он знал, конечно, что далеко не каждый может сделать из данного имени какие-то выводы, на это способны лишь более осведомленные люди, но они-то и были для него важны, причем даже одного-единственного человека хватило бы за глаза. Весь его жизненный опыт свидетельствовал, что именно осведомленные люди не умеют молчать, стало быть, как раз эту породу и следует сбить с толку. После чего остается проблема внешности, но внешностью он займется позже, если, конечно, здесь вообще можно хоть что-то сделать, он был лишь твердо уверен, что такую внешность, коль скоро возникнет в том надобность, можно будет назвать обманчивой, сбивающей столку. Если человек может выглядеть как лошадь, сказал он себе, причем любой поверит, что на самом деле он никакая не лошадь, то, значит, и в его случае можно вывернуться. Но только с другим именем. Услышав «Арон», каждый улыбнется с понимающим видом и не поверит ни единому его слову.