Паскаль Лене - Нежные кузины Страница 2

— Не стойте там! Это опасно!

Первым в развороченную комнату проник Антуан. Рыжая Жюстина провожала его тревожным и томным взглядом до тех пор, пока усы смельчака совсем не скрылись в дыму и пыли.

От взрыва все двери в коридоре распахнулись и почти сорвались с петель. Жюльен вдруг остановился у порога одной из комнат. Эта юбка и эта блузка, разложенные на кровати! И эта раскрытая книга на столике, и сапоги для верховой езды перед шкафом!

— Разве Жюлиа здесь?

— Ну да, она здесь! А ты не знал? — живо откликнулась Пуна.

— Почему ты мне сразу не сказала?

— Мы с ней немножко поссорились, — смущенно пролепетала девочка, а затем более уверенно добавила: — Знаешь, она стала… ужасная ломака!

— Но почему ты мне сразу не сказала? — удрученно повторил Жюльен: он уже час как приехал, а еще не видел Жюлиа, и только из-за того, что Пуна ему ничего не сказала. До чего же глупая эта девчонка! До чего же глупая!

Однако во взгляде Пуны, устремленного на Жюльена, сквозило лукавство.

— Мама подарила ей лошадь, когда она сдала выпускные экзамены… Разве она не написала тебе об этом? (Девочка напускает на себя самый что ни на есть глупый вид.)

— Мы нечасто писали друг другу, — отвечает Жюльен. — Слишком много приходилось работать, — добавляет он, чтобы эта маленькая глупышка не вообразила, будто он и Жюлиа… — Впрочем… Не они ли в прошлом году обручились? Не они ли в прошлом году поцеловались?

Жюльен добежал до манежа перед конюшнями, где Жюлиа гарцевала на своей лошади, породистой рыжей кобыле, — точь-в-точь как героиня какого-нибудь романа.

У юной красавицы (имеется в виду Жюлиа, а не лошадь) волосы были заплетены в косы, благодаря чему она казалась еще ребенком. Но всей своею статью, — и в шаге, и в рыси, и в галопе, — она уже была женщиной, кокетливой и уверенной в себе.

— Жюлиа!

Девушка, или, вернее, кобыла, остановилась. Жюльен протянул руку, чтобы помочь Жюлиа спешиться. Кузен и кузина расцеловались в обе щеки.

— Поздравляю со сдачей экзаменов!

— Это было не так уж трудно, — сказало прелестное дитя. — А твои сочинения, — проворковала Жюлиа с чуть насмешливой улыбкой, — по-прежнему лучшие в классе?

Поскольку Жюльен не понял, о чем речь, она добавила:

— Ты пишешь такие чудные письма! Я их сохранила…

И непринужденным тоном закончила:

— А я чудных писем не пишу, мне не хватает воображения.

Но Жюльен не захотел понять эти лукавые аллюзии, так как был целиком во власти своих иллюзий и не предвидел никаких коллизий, испытывая безмерное счастье оттого, что снова был рядом с Жюлиа.

Во дворе за домом из маленького грузовичка выгружали стол для игры в пинг-понг, который заказал Шарль, жених Клер, — обаятельнейший молодой человек, воплощение английского шика, с непослушными волосами и профилем пилота Всеобщей авиапочтовой компании.

Он велел рабочим поставить две плоские прямоугольные коробки на землю, но не захотел, чтобы они собирали стол. Он и сам, конечно же, прекрасно с этим справится!

Когда грузовичок выезжал со двора, появилась Клер.

— Что это? — спросила она, указывая на коробки.

— Настольный теннис, дорогая!

— Вот замечательно! Ты научишь меня играть?

— Сразу, как только стол соберу!

Тем временем появляется Жюльен и сдержанно приветствует Шарля, который уже год у них живет, как у себя дома, бездельничает, за чаем осыпает дам светскими любезностями, награждает Клер безупречными, как в кино, поцелуями, если уверен, что на него смотрят, — и всё это потому, что ему двадцать пять лет и у него твидовые пиджаки, золотые часы, а у его родителей куча денег!

— Мне понадобится твоя помощь, мой юный друг! — произносит элегантный молодой человек.

— В чем?

— Надо поставить стол для пинг-понга!

— Стол для пинг-понга? Где?

— Н-ну-у… вот здесь! — отвечает Шарль, показывая на место, где стоят коробки.

Тут появилась Пуна.

— Жюльен! Жюлиа не могла тебя дожидаться! Она ушла.

Но ведь она сама только что попросила подождать ее! Она собиралась переодеться и причесаться, чтобы пойти в деревню.

— Мне надо идти. Пуна вам поможет.

На лестнице Жюльен встретил Антуана и месье Лакруа: вспотевшие, покрытые копотью, они выносили мусор из комнаты профессора.

На площадке второго этажа он прошел мимо комнаты родителей, дверь в которую была приоткрыта. Он услышал, как мать говорит по телефону, и остановился, чтобы послушать.

«Отец Шарля дал мне слово… Когда дети поженятся, он заплатит наши ипотечные долги и станет нашим компаньоном. Конечно же, поместье уже не будет принадлежать нам одним…»

Жюльен пожал плечами. Ему решительно не нравилась манера Шарля подавать себя. И что получается? Он еще, пусть отчасти, станет хозяином их дома, ферм, пруда? По какому праву?

«А, ты не знаешь? — продолжала Аньес. — Профессор устроил еще один взрыв… Я ему сказала, чтобы он возместил убытки и убирался… Я не должна была?.. Как хочешь, друг мой… Я передам ему, что он может остаться… Переведу его в другую комнату… Если взорвемся — значит, так тому и быть!»

Жюльен с трудом пробрался по коридору к своей комнате. При этом ему пришлось перешагивать через обломки мебели и разные другие вещи, которые Антуан и месье Лакруа вытащили из развороченной комнаты профессора.

Он снял рубашку и хорошо умылся (когда он высунулся из вагонного окна, его лицо покрылось мельчайшей угольной пылью), затем надел свежую белую рубашку, теннисные брюки, темно-синий жилет и погляделся в зеркало, желая удостовериться, что он похож на Боротра.

Дело обстояло не так уж плохо, если не считать трех или четырех красных прыщиков на лбу. Он открыл окно, потому что в комнате, как и во всем доме, пахло горелым, затем наклонился над умывальником, чтобы выдавить прыщики. Но у него, как обычно, ничего не получилось, — остались на лице только некрасивые следы от ногтей.

Через открытое окно он слышал, как Шарль кричит на Пуну: две половинки стола для пинг-понга ни за что не хотели становиться одним целым.

— Держи крепче! Плотнее прижимай! Ну что за дура!

«Шел бы ты!..» — подумал Жюльен.

В то время как Жюльен катил на велосипеде в деревню, куда отправилась Жюлиа, — Шарль и Пуна заканчивали сборку стола для пинг-понга. Клер позвала мать, чтобы показать ей подарок жениха.

— О! Настольный теннис! — воскликнула Аньес, и при этом восклицании кости ее ладоней на мгновение соединились вблизи челюстных костей.

— Это Шарль мне подарил! Он научит меня играть! — радовалась Клер.

— Замечательно придумано! Просто замечательно! — подхватила мать. — Спасибо, Шарль!

Жюлиа вышла из дому и подошла к веселой компании.

— Ты не пошла в деревню? — удивилась Пуна.

— Нет! Я передумала.

— А Жюльен поехал туда к тебе, — сказала Пуна, и в голосе ее прозвучало что-то, похожее на упрек.

Профессор явился на ужин с опозданием. Все уже расселись вокруг большого стола и даже успели справиться с закусками. Аньес была очень зла на профессора и хранила суровое молчание, прерываемое лишь щелканьем челюсти. Дочь профессора Лизелотта узнала о неприятном происшествии, когда вернулась с прогулки. Она обожала отца: у нее больше никого не оставалось с тех пор, как для них обоих Франция стала новой родиной и местом изгнания тоже.

Это была высокая девушка с очень светлыми волосами, упитанная и в то же время мускулистая, широкоплечая и широкобедрая, быть может, прямой потомок валькирий, со звонким голосом, ослепительной улыбкой и белоснежной кожей. Она смотрела на мужчин так, словно раздевала их невинным взглядом своих голубых глаз.

Наконец появился профессор, на сей раз чисто вымытый, с сияющей лысиной, розовыми ручками, при галстуке, в рединготе, из-под которого выпирало брюшко. У него был вполне приличный безобидный вид.

Аньес встретила его довольно сухо.

— Вы обещали больше не проводить химические опыты в моем доме, профессор! Надеюсь, вы сдержите слово!

С этими словами она нажала на кнопку звонка, приказывая подавать следующее блюдо.

На кухне Матильда раскладывала на большом блюде трех цыплят в вине, нарезанных кусками. Запустив дородную руку в большую чугунную гусятницу, она вытаскивала оттуда то крылышко, то ножку, истекающие соусом, и укладывала аппетитный кусочек на серебряное блюдо. Перед тем как повторить операцию, она облизывала пальцы.

Когда Матильда прислуживала за столом, она надевала черное платье с застежкой спереди и коротенький белый передник. Облизывая пальцы, Матильда сильно наклонялась: грудь у нее была очень пышная, и она боялась уронить на чистый передник каплю соуса. Матильда была большой лакомкой. Свидетельством тому служили ее аппетитные округлости. Когда она смотрелась в зеркало, ей хотелось есть еще сильнее. Иногда среди дня, повинуясь непреодолимому желанию, она поднималась к себе в комнату и торопливо раздевалась, чтобы полюбоваться собой в зеркале шкафа. Ее груди были налитыми и тяжелыми, словно творог в марлевых мешочках, истекающий сывороткой. А соски — огромными, темными и твердыми, как чернослив в коньяке. Ниже круглился живот, похожий на сдобное тесто, которое поднимается на дрожжах. Нежные руки напоминали белые колбасы. Ляжки наводили на мысль о восхитительных картофельных клецках. А порою она садилась на край кровати, напротив шкафа, раздвигала колени, и показывалось самое заманчивое из ее лакомств: тонкий ломтик лососины, обложенный пряными травами.