Томас Фогель - Последняя история Мигела Торреша да Силва Страница 2

В изумлении стоял Мануэл перед прилавками торговцев табаком. Табак в Португалии запрещалось выращивать под страхом смертной казни, поэтому здесь были в изобилии представлены все сорта курительного и нюхательного табака из Бразилии. Сухие листья продавались фунтами, причем черные, влажные вонючие сорта стоили вдвое дешевле, чем более приятно пахнущие золотисто-коричневые ферментированные листья. Нюхательный табак был измельчен в тончайший порошок и прибыл, как было написано на коробке, из королевской табачной конторы в Лиссабоне.

Около ступеней, ведущих к открытому порталу церкви, рыночная суета затихла. Запах ладана просачивался из холодной темноты наружу, улетучивался в полуденной жаре. Мануэл остановился в тени церкви, не решив, что ему делать дальше. Потом купил задешево две грозди винограда, пошел вниз к Рио-Мондегу, сел в одну из маленьких лодок, съел виноград и покачался в лодке с приятным чувством благополучного прибытия в город.

День восьмой:

Университет

Рано утром Мануэл вынул хорошо припрятанное рекомендательное письмо, которое ему дал отец Бонифацио. С этим письмом он должен был пойти к профессору Себастьяно, старому учителю Бонифацио.

Университет находился в Альте, самой высокой и самой старой части Коимбры.

В связи с началом нового учебного года все дороги туда были густо запружены людьми. Справившись о профессоре на оживленной университетской площади, Мануэл сразу понял, что тот — университетская знаменитость. Себастьяно каждый день до полудня работал в библиотеке и не позволял беспокоить себя, поэтому Мануэл решил сесть на пол перед дверью его рабочей комнаты и подождать там.

Никогда прежде не бывал Мануэл в подобном здании, он не мог представить себе, что университет может располагаться в королевском дворце с широкими лестницами и длинными коридорами, с высокими колоннами, толстыми стенами и узкими, устремленными ввысь окнами.

«Не слишком ли я молод, — подумал он, — и глуп, чтобы учиться здесь?» Он решил больше не размышлять об этом, и только призадумался, о чем его может спросить священник, как тот внезапно оказался перед ним.

— Я подозреваю, что ты здесь впервые. И кто же послал тебя? Входи.

Мануэл испуганно вскочил, пошел за профессором и отдал ему письмо.

Себастьяно, подойдя к окну, стал читать, а Мануэл в это время оглядел комнату, до потолка забитую книгами. В середине — большой письменный стол, пара простых стульев, больше ничего. На одном из стульев — шахматная доска. Три фигуры в эндшпиле. Черный король на а7, белый с последней пешкой соответственно на а5 и а4. «Тут никому не удастся выиграть», — подумал Мануэл.

— И как дела у моего бывшего ученика? — Теолог повернулся к своему гостю. — Он, кажется, о тебе высокого мнения.

Мануэл рассказал все. Об уроках латыни и греческого, которые давал ему отец Бонифацио, о долгих дискуссиях, которые тот вел с его дедом. Подробно описал, с какими жертвенными усилиями восстанавливал священник среди виноградников полуразрушенную капеллу Святой Магдалины.

— Ах! Вероятно, он рассказывал тебе, что, будучи студентом, написал выдающийся трактат о Марии из Магдалы, на который обратил внимание сам Рим. Ну хорошо. А шахматы?

Мануэл глянул на него с изумлением.

— Мы играли почти ежедневно, — чистосердечно признался он и тут же пожалел о своем ответе. Но на лице профессора появилась улыбка.

— Он тебя и этому научил! Ну что же, пороки есть у всех, этот он позаимствовал от меня, а ты от него. Профессор Рибейро с математического факультета сказал бы: «Подобное стремится к подобному». Кстати, ты хочешь найти истину именно в арифметике?

Мануэл вспомнил слова деда: «Есть много способов познать мир и его тайны».

— А ведь ты изучал греческий и латынь, читал отцов церкви и беседовал с отцом Бонифацио о теологии.

Мануэл не совсем понимал, что он должен сказать в ответ, но старый профессор, казалось, и не ждавший от него никакого ответа, продолжал:

— Ты, похоже, умный ученик, задумайся о том, что только изучение древних текстов может привести к истине. Я буду рекомендовать тебя профессору Рибейро, может быть, он сможет что-нибудь сделать для тебя. Если тебе посчастливится, ты получишь место в его семинаре. Поскольку Рибейро популярен среди студентов, слишком многие хотят попасть к нему. И находят интересными его соображения. Берегись! Я давно уже не согласен со многими его утверждениями, и притом он очень часто переходит границы науки. Но он, бесспорно, большой математик. Посмотрим, что можно для тебя сделать. Подойди послезавтра в девять утра к воротам.

День десятый:

Фибоначчи

Пройдя мимо старого собора через Железные Ворота, Порта-Ферреа, Мануэл оказался на Патио-даш-Эшколаш, университетской площади, которая в это утро кишмя кишела студентами. После того как он доложил о своем прибытии привратнику, университетский служка отвел его в уже до отказа заполненную аудиторию. Кто не смог найти себе место на скамьях, садился на пол.

Когда профессор Рибейро вошел в помещение, нескончаемая, казалось, болтовня в мгновение ока прекратилась. Он положил на пульт стопку бумаг, огляделся, несколько раз прошел вверх-вниз вдоль первых рядов скамей, потом остановился. Воцарилась мертвая тишина.

— Кто хочет понять мир, должен углубиться в изучение математики, чей язык состоит из чисел и из линий, которые соединяются в круги, треугольники, пирамиды и кубы. Не зная этого языка, мы беспомощно бродим в потемках по лабиринту, где нет луча света, указавшего бы нам путь, и нет Ариадны, которая одолжила бы нам нить.

Профессор говорил почти без пауз, жестикулировал, помечал на доске имена и числа, рассказывал о зарубках на дубинках и о системе счисления наших предков-каннибалов; поговорив о китайцах, перешел к египтянам, евреям, грекам и римлянам.

Некоторые из рассказанных им анекдотов явились поводом для хохота, по крайней мере для явно старших по возрасту студентов. Мануэл слушал внимательно, пытался следить за мыслью профессора, но вскоре обнаружил, что нить повествования безнадежно утеряна. Единственное, что он понял, это то, что профессор старательно насмехался над римлянами.

Для высшей математики они держали греческих рабов. Юлианский календарь имеет так же мало общего с Юлием Цезарем, как строительство собора Святого Петра с папой Юлием II, который был всего лишь заказчиком. По заданию Цезаря над этим названным впоследствии «юлианским» календарем мудрствовал некий Созиген из Александрии. И вообще римляне взяли только самое необходимое у более образованных греков. Они не поняли ни Евклида, ни «Synthaxis mathematike» Птолемея.

— При том, что, как известно, все есть число, — сказал профессор, пристально посмотрел на студента, сидевшего перед ним, и спросил: — Кто это утверждал?

— Пифагор, — ответил студент.

— Пифагор, — повторил профессор, — и было это две тысячи лет назад и сегодня так же верно, как и прежде, и так будет всегда.

Нет, не таким представлял себе Мануэл профессора математики. Он ожидал увидеть полного достоинства, более дистанцированного, более холодного человека. Этот же учитель был почти грубиян, который дерзко громил древних римлян как математических болванов, греков и арабов, напротив, превозносил до небес и, не стесняясь, называл Всевышнего первым математиком, которому хотелось бы представить Вселенную единственной в своем роде арифметической задачей.

Со своей кудрявой головой и взъерошенными волосами этот человек лет шестидесяти был похож скорее на старого патриарха или философа, чем на холодного математика.

А когда он прерывался, чтобы проверить воздействие своих слов, в его глазах появлялись плутовские искорки. Прогуливаясь вверх-вниз по аудитории или прислонившись к столу и скрестив руки, рассказывал он об арифметике так, будто это было самое обычное дело.

— Рим царил слишком долго, вплоть до Средневековья, потому оно такое мрачное. Свет в это время был только на Востоке, и только там не забыли греков. В начале тринадцатого века в Северной Африке проживал итальянец по имени Леонардо Пизанский.

Мануэл прислушался. Он знал это имя.

— По прозвищу Фибоначчи, — услышал он собственный голос и тут же испугался своего мужества.

— Ты знаешь его? — поинтересовался профессор. И: — Как тебя зовут?

— Меня зовут Мануэл, и о Фибоначчи я знаю только то, что он считал кроликов и объяснил «кроличий кошмар».

Одни захихикали, другие засмеялись. Профессор Рибейро усмехнулся:

— Ты совершенно прав. Этот Фибоначчи захотел узнать, сколько пар кроликов родится в год от одной пары, если каждая пара приносит ежемесячно по паре, способной, в свою очередь, через месяц к размножению, и если ни одна пара не погибнет и не будет съедена крестьянином и его семьей на завтрак. В пятом поколении «кроличий кошмар» набирает свой ход. Образуется следующий числовой ряд… — Профессор подошел к доске и написал: 1, 1, 2, 3, 5, 8, 13, 21, 34, 55, 89…