Аркадий Макаров - Парковая зона Страница 2

Как-то незаметно братья остались не у дел, а «кушать хотца» каждый день. Вот они и решили по лебеде и чертогону высадить картошку.

Мешок весной положили в землю, а осенью полмешка взяли. Дёргать за космы канадскую «красавицу» – дело хлопотное. Братанам это было не под силу, вот и уродилась картоха-кроха.

Братаны всю вину свалили на дерево. Это она, мол, ветвистая зараза, свет огороду застит. Хотя тень от дерева и в зимний день, как не тянется, а до огорода не достаёт.

Срубить дерево сразу под корень братаны не смогли и окольцевали своего зелёного врага двумя надрезами. Осенью было ещё ничего, а по весне надрезы стали сочиться, поливая траву у комля пахучей влагой.

От тополя потянуло сыростью – верным признаком скорой кончины. Полчища муравьёв чёрной шубой покрыли низ дерева до самых этих надрезов. Наглотавшись, теряя рассудок, муравьи вместе с соком стекали на землю. Слегка обсохнув и протрезвев, они трусцой добирались до источника, чтобы снова впасть в наркотическое забытьё и сползти вниз. И так до бесконечности.

К муравьям дерево было равнодушно – сок всё равно без пользы обливал ствол, испаряясь на воздухе и превращаясь в желто-белую студенистую массу, липкую на ощупь, в которой, насосавшись, увязали отяжелевшие орды.

Тополь их не замечал и по-прежнему шумел на ветру распускающимися листочками.

Первое предвестие умирания появилось, когда на ветвях, будто из ничего, вдруг материализовались белые безглазые существа, похожие на бабочек, которых Метелкин, сколько жил на свете, никогда не видел. Явившись из запредельного мира, они стали готовить душу дерева к уходу.

Безгрешная жизнь деревьев, разумеется, не противна Богу, и в райских кущах для любого из них всегда найдётся место, в отличие от нас грешных.

Бабочки, эти молчаливые и верные посланники Смерти, исполняли какой-то ритуальный танец вокруг кроны – вместилища души дерева.

Бабочек было так много, что пыльца с их бумажных крыльев белой пудрой висела в воздухе, да и сами бабочки, исполнив свой долг, снежными хлопьями валились на землю, покрывая траву мучнистой пылью.

Сразу же после этих белых херувимов на дереве: на стволе, ветвях и листьях – появились темно-зеленые гусеницы. Они были похожи на маленькие складные мерительные инструментики. Складываясь и раскладываясь, гусеницы словно обмеривали дерево, готовясь шить ему саван.

В летний полдень, устав от работы, гусеницы блаженно отдыхали, повиснув на едва видимых шёлковых нитях. Покачиваясь на лёгком ветерке, они, в дрёме переждав жаркие часы, к вечеру снова устремлялись на дерево, продолжать свою мрачную работу.

Потом исчезли и гусеницы, опутав тополь мутной полупрозрачной тканью, похожей на старую застиранную марлю.

Кое-где саван прорывался, грязные его лохмотья полоскались в прозрачном воздухе, показывая всю непристойность тленья.

Кора дерева, отслаиваясь, отваливалась кусками и тоже свисала на высохших сухожилиях, обнажая бурое окоченевшее тело.

Иван Захарович всячески избегал смотреть в окно, чтобы не видеть печальное зрелище, от которого начинало першить в горле.

К осени всё было кончено.

Костлявое, безобразное многорукое дерево тщетно старалось зацепиться за пролетающее облако, чтобы оторваться от земли вслед за душой. Но – увы!

Под первыми осенними дождями зрелище стало ещё горше. Холодный порывистый ветер не заламывал, как прежде, ветви, а только злобно свистел в засохших прутьях.

В народе говорят, что сухое дерево у дома – к несчастью и близкой смерти кого-нибудь из рядом живущих людей.

Так и случилось.

По первому зазимку, то ли от мороза, то ли от ветра-холодрыги, дерево рухнуло, расколовшись до самого комля. Проломив крышу и потолок, тополь придавил братьев, сидевших в это время за пустым столом в горестный час похмелья.

Братьев схоронили соседи, а дерево долго ещё лежало, упираясь раскоряченными ветвями в землю. Как будто хотело, да не могло подняться – слишком сильно земное притяжение.

Кстати сказать, и в то лето у братьев урожай не вышел – чертогон задушил картофельные ростки.

Такие вот дела бывают на белом свете…

И одинокий тополь способен мстить. А лес или парк? Если каждое сгубленное дерево начнет сводить счеты, где спрятаться человеку от возмездия?

Вот и здесь от некогда живописного парка осталось одно воспоминание. Со всех сторон его потеснили дома-новоделы, где на первое место выпирает тщеславие и безвкусица – такие же, как у их обремененных золотыми цепями и браслетами хозяев. Бывший коммунистический и комсомольско-космополитический охлос, разжиревший на объедках и забывший свое подлое происхождение, выхваляется нахватанным с одобрения ныне власть предержащих.

Теперь парк стал хиреть и скукоживаться. Строительный мусор: обрезь, цементная крошка, битый кирпич, грязно-белые остатки извести – паршой покрыли недавно густые, никогда не кошеные травы, чахлый вид которых сегодня приводит в уныние.

Но не все так худо в этом мире! Если согласиться с мнением горожан, то и парк этот, и Евсеев дом еще очень даже хороши, и нечего привередничать!

Может быть, оно и так.

Он, горожанин, обкурившись асфальтовыми испарениями и автомобильным чадом, посетив этот парк, вздохнет полной грудью, зажмурится, и лицо его расползется в улыбке: «Ах, как хорошо-то здесь!»

Действительно, несмотря ни на что, парк еще удивляет какой-то запредельной таинственностью, словно в каждом дереве: в березке, в кленочке, в тополе – тоже живет Божья дудка. Стоит только остановиться и прислушаться, как тихая густая музыка заполнит все твое существо. Звука нет, а ты его слышишь.

Вибрация в пространстве живого – это радость встречи солнца, каждый луч которого создает то, что мы называем гармонией.

Вот ведь слово какое! Гармония! Гармонь.

Да, гармонь… Кто теперь знает ее тоскливые вздохи по русскому раздолью, ее звонкие и радостные переливы, когда гармонист отдохнувшими пальцами пробежится наскоро, едва касаясь клавиш… Так пробегает, пробуя зеленые листочки первыми каплями, летний дождь, перед тем как разыграться весело и звонко – по траве, по лужам, по крышам.

Гармонь – это и сваха, и сводница, и разлучница, и утеха молодой удали.

Кто в наше время еще помнит цветастые карагоды на вытоптанных каблуками полянах, где жениховались и невестились многие поколения хлеборобов и ратоборцев России?

Разве может электронная музыка, рожденная вибрацией тока, заменить живую душу русской тальянки? Это все равно что сравнивать тексты на интернетовских сайтах с рукописными книгами, которые действительно заполнены живыми знаками, а не мертвыми электронными символами…

Да что там говорить! То, что есть – не бережем, потеряем – ищем.

Там, где щербленный гребень из вновь посаженых елей уже прочесывает парк, спускаясь к странному одноэтажному строению с высокой трубой местной котельной и примкнувшей к нему, плечо в плечо, то ли прачечной, то ли бани, то ли спортивного комплекса с кухней, а может, и всего вместе взятого под одной крышей, произошло то, что не могло бы произойти никогда с героем, нет, лучше – персонажем данного повествования. Ну какой он герой?..

1

На вневедомственную службу охраны Иван Захарович Метелкин попал хотя и по «блату», но совершенно случайно.

Один весьма удачливый товарищ Метелкина, подполковник милиции в отставке и аппаратный работник областной администрации, используя свои связи, устроил Ивана на дефицитное место санаторного сторожа, и стал Метелкин вхож и во дворец братьев Евсеевых, и в принадлежащий санаторию парк, который все еще служил зеленым заслоном от городского гомона и гари.

Место сторожа из-за скудности жалования спасти Метелкина от безденежья, конечно, не могло, но на проезд в два конца – на работу и обратно домой – хватало, даже оставалась некоторая сумма на сигареты, поэтому Иван Захарович с энтузиазмом написал заявление и принял пост у широкого, как шкаф, мужика, неосмотрительно сунув в тиски его кулака свою не то чтобы изнеженную, но далеко не мозолистую ладонь.

Предвкушение уединенности свободных вечеров, которых Метелкину так не хватало в житейской круговерти, стушевало боль от рукопожатия.

Мужик, к которому Иван был поставлен сменщиком, помимо охраны объекта занимался еще и сапожным делом: и уснуть не уснешь, и приработок надежный.

Хорошо бы и Метелкину такое ремесло в руки, но он был дипломированным инженером и к дратве не имел никакого отношения…

Смахнув со служебного стола обрезки резины и кожи и спрятав в потаенное место свой инструмент, сменщик строгим взглядом дал понять, что к этим вещам у Метелкина не должно быть никакого интереса. Занимайся и ты, чем хочешь: железо куй или веники вяжи, если способный и ловкий.

– Ты вот эту кнопку не тронь, – сказал «шкаф», показывая Ивану на маленькую пуговку красного цвета распределительного щита у тихо гудящего аппарата с несколькими зелеными глазками в застекленном узком окошечке, – это аварийная кнопка связи с милицией. Заденешь невзначай, со спанья, – группа захвата с автоматами приедет. Потом замучаешься объяснительные писать за холостой прогон ментовской машины. Усёк? – почему-то подмигнул «шкаф». – А вот эти зеленые пиповки показывают номера охраняемых объектов. Если пиповка станет мигать, тогда как раз жми красную кнопку и на улицу не высовывай носа – грабеж со взломом! Гопники шутковать не умеют, а черепок проломят. Пусть воруют. Не мешай им. Для этого ментяры есть, у них зарплата хорошая. А ты на рожон не лезь, не наше с тобой это дело. Главное – через каждые два часа делай обход точек – складов, значит. Там тоже возле дверей и ворот кнопки, вот их надо нажимать обязательно при каждом обходе. Если через два часа сигнала от тебя на центральном пункте не будет, менты тоже примчатся. Могут и по шее дать, если проспишь свое время. Ты мне закурить дай, а то свои жалко докуривать, всего пара штук осталась, – сказал сменщик и хлопнул Ивана по плечу так, что тот прогнулся.