Пьер Гийота - Воспитание Страница 2

Мать дрожит, но следует сохранять достоинство перед Господом, перед вечностью: трое из ее братьев - им она тоже мать, ведь родная умерла при родах последнего - служат, двое во внутреннем Сопротивлении, один в «Свободной Франции», в Африке, где воюет под начальством Леклерка[13] и затем Кёнига[14] в Феццане[15] - говорят, они, страдая от жажды, пьют из касок собственную мочу; одна из трех ее сестер, двадцатипятилетняя Клотильда, сражается рука об руку с братьями.

Среди прочих великих операций «Свободной Франции» с конца мая по начало июня, в Ливийской пустыне, в Киренаике, на позиции Бир-Хакайм[16] пять тысяч двести «французов» Кёнига, вступающих в бой на стороне британцев, три тысячи семьсот человек без танков, но с противотанковым вооружением, погребенные вместе со своим оружием, оказывают сопротивление итальянцам Престиссимионе[17] и немцам Роммеля[18] солдатам и танкам. Роммель пишет: «На африканском фронте я никогда еще не видел столь ожесточенного сражения». Об этом отпоре и успешном выходе из окружения сообщают первые полосы британских газет: «Бир-Хакайм стал почетным форпостом и оплотом нашего боевого фронта». «Оборона Бир-Хакайма явилась одним из самых великолепных военных подвигов».

В сводке британской штаб-квартиры в Каире о вылазке защитников говорится:«Войска «Свободной Франции» из гарнизона под начальством генерала Кёнига [...] сыграли ключевую роль в срыве вражеских планов.

Их превосходные боевые качества заслужили восхищение Объединенных наций».

Через два дня после 14 июля, торжественно отмечаемого во всем мире и на пока еще не оккупированной территории Франции, в ходе операции «Весенний ветер»[19], подготовленной Гейдрихом[20], Буске[21] девять тысяч солдат из вооруженных сил Виши арестуют более двенадцати тысяч евреев, «иностранцев либо иностранного происхождения», из двадцати восьми тысяч трехсот восьмидесяти восьми намеченных. Семь тысяч из них помещают на Зимнем велодроме, под перегретыми стеклянными крышами[22].

Все становится редким и дорогим: молоко, сахар, мука, бензин; даже за городом, в горах. Нежелание участвовать в спекуляции усугубляет нищету; крестьяне нашей области бедны, лишь некоторые обогащаются на черном рынке. У моих братьев, сестер и у меня головы большие, а ноги худые. После оккупации и ноября 1942 года так называемой «свободной зоны» молчаливость и нищета усиливаются.

Мэрия и городской совет, назначенные Виши, сотрудничают с оккупантами, что сурово осуждается почти всеми: крестьянами, ремесленниками, рабочими, служащими. О добровольном коллаборационизме большинства наших и влиянии Виши на муниципальную власть следует помалкивать: наши родители, вдобавок к тому, что отказывают себе ради нас в пище, сдерживают себя и в речи; две жертвы, которые мы замечаем, но держим в тайне.

В католическом детском саду, которым заведуют сестры из Третьего ордена[23] во главе с директрисой по кличке «Мезеф»[24], владелицей огромных ножниц, девочки и мальчики вперемешку снимают свои обручи, повешенные на стене рядом с блузками, кашне и шерстяными шлемами. Споем «Маршал, вон где мы»? Почему «вон», а не «вот»? Вон где мы, но ведь нас там больше нет. Вот где мы: мы тут. Здесь тоже надо молчать и не следует говорить о том, что надо молчать.

Теперь мой брат спит в кровати рядом с моей, в комнате мальчиков, между «гостевой» и более просторной комнатой девочек в глубине здания.

Сам я уже разговариваю и жду не дождусь, когда он тоже заговорит.

Наша мать каждый вечер рисует большим пальцем крестик у нас на лбах.

Ночью, сквозь закрытые ставни летом и заиндевевшие стекла зимой, я слушаю рокот воды, горной реки на скалах под домом; с голосом нашей матери мы постигаем тайну Сына Божьего и Бога Отца, я слышу в этом шуме, громком зимой, напевном весной и тяжелом летом, глас Господа и уже начинаю чувствовать, что происхожу от Него; однажды летом я вижу, как крысы бегут по набережной, вдоль пенящейся воды, загрязненной небольшими заводами, текстильным и деревообрабатывающим, выше по течению. В лужах на скалах я также вижу рыб, символ жизни, дарованной Господом.

Наш отец, живущий теперь впроголодь, - хотя «Benedicite»[25] перед каждой едой по-прежнему серьезна и радостна, - работает далеко в горах: в долгий снежный сезон с ноября по середину марта он все чаще ездит не на машине, а на мотоцикле или ходит на лыжах. Когда он возвращается вечером, а иногда и поздно ночью, мы уже лежим в постели, но даже сквозь сон слышим его шаги.

Он набирается сил у своих пациентов, у детей, помогая им явиться на свет, порой на большом столе в общей комнате какой-нибудь фермы. Чем возместить нехватку, от которой страдают люди всех возрастов? Даже обедневшие крестьяне и мелкие сельские лавочники кормят партизан, чье число растет из-за лишений и угрозы всеобщей трудовой повинности. Их защищают высокие пихтовые леса между Луарой, Ардешем и Верхней Луарой. Иногда отец приходит вечером с зайцем или дроздом в руке.

Уже умея немного читать, я листаю и перелистываю «Сказки Дядюшки Бобра»[26], «Гедеона-Заправилу»[27] и, особенно, «Кролика Питера» Беатрис Поттер[28]: запретное, мистер Мак-Грегор, страх, материнская нора, ромашка.

Наша мать ездит на велосипеде на фермы и в деревушки, граничащие с Ардешем, и покупает немного яиц, масла, молока.

Летом 1943 года наша тетка Сюзанна, с 1941-го руководящая южным отделом подпольной организации «Защита Франции», - тайная газета выходит тиражом 300 тысяч экземпляров, - наращивает перевозки между Лионом и Парижем газет и поддельных документов, отпечатанных на газетных станках, для участников Сопротивления и еврейских семей. Она всегда действует отважно и хладнокровно.

Наш дед по материнской линии, капитан, прошедший под начальством Петена от Эпаржа до Вердена, перевозит между Парижем и Лионом подпольные листовки своего сына - хоть и не одобряет сам метод агитации: знание немецкого позволяет ему беспрепятственно проходить КПП.

20 июля 1943 года, на встрече в «Обете Людовика XIII»[29], книжном магазине в Сен-Жермен-де-Пре, множество участников «Защиты Франции», в том числе нашего дядю Юбера и его невесту Женевьеву де Голль, племянницу генерала, арестуют по доносу бывшего члена организации. Юбера сажают сначала во «Френ»[30] на пять месяцев.

Я учусь читать, писать и считать. Наша мать раскрывает на коленях иллюстрированную детскую Библию: все истории связаны с едой, от Евиного яблока до евхаристии... Все, что я слышу, вижу и читаю, мне снится ночью - прутья моей кроватки становятся колоннами и портиками; шары куполами: голубка Ноя и оливковая ветвь, - я с трудом, точнее, с опозданием, понимаю, как она может означать, что вода отступила, - мало-помалу история Иосифа, проданного братьями, перекрывает убийство Каином Авеля, Моисея в колыбели на Ниле, казни египетские; вместе с почти уже бескрайними просторами.

Мать объясняет нам, какой народ действует в этой поэзии, что он всегда от мира сего, что она познакомилась с ним в детстве, и для нас это сотворение мира, а стало быть, Эдемский сад и выходящий оттуда народ, - что ей тогда известно, помимо того, что знают ее братья и сестры, про обхождение Гитлера с этим народом в Польше? - в то время как я пробуждаюсь и с дрожью участвую в его изначальной эпопее: мы, дети, являемся в ту пору этим народом, есть лишь один народ, или даже нет еще ни одного. Первый человек - Адам, мы можем назвать имена его прямых потомков, читаем, слушаем об их деяниях, но что же это за народ с его патриархами, судьями, царями, походами, гневом, загадочными страстями?

Это первый мир, который я открываю наряду с тем, что вижу вокруг; почти все считалки меня пугают, в отличие от неопалимой купины, я так пристально смотрю на ее изображение, что она искрится и потрескивает. Мне издавна хорошо лишь с этими предками, Благовещение, Рождество, Богоявление ближе оттого, что разыгрываются перед нами во время церковных служб на святках. Мы из того же народа, что и Христос, который происходит от Давида, происходящего от первого человека Адама. И поскольку Христос - еврей, его Отец, Господь, тоже еврей.

В то время как я начинаю запоминать различные места у нас дома, снаружи и внутри, представлять их, не видя глазами, я помещаю отдельные, наиболее существенные эпизоды Библии в эти, уже хорошо знакомые мне места.

Горящий навоз я превращаю в неопалимую купину; провожу армию фараона по наполненной водой или высохшей расселине на уровне глаз, словно между водными стенами Чермного моря; с неба определенных оттенков, розового либо золотистого, по-новому и неожиданно свежего, безмолвнее обычного, падает манна - снег, булочки, крошки, - я ощущаю ее на плечах, могу взять в руку; тяжелая золоченая игрушка становится Золотым тельцом, поваленный грозой километровый столб - скрижалью Завета; мало того, сияющий просвет меж облаками олицетворяет вход в божественный чертог, наше «грядущее» место назначения.