Элисабет Рюнель - Серебряная Инна Страница 2

С ним была собака. Огромный лохматый черный пес с плетеным кожаным намордником. Он звал его Лурв — Лохматый — подходящая кличка для такого пса. Бродяге стоило больших трудов прокормить себя и собаку, они оба едва держались на ногах. Но люди часто жалели собаку, которой приходилось скитаться по дорогам вместе с хозяином. Они кидали ей отбросы, заплесневелый хлеб, картофельные очистки. И пока Лурв ел, Арону тоже перепадал ломоть хлеба или холодная картофелина.

За Упсалой расстояния между деревнями начали увеличиваться. Сплошной лес. Жуткий холод. Ничего удивительного: на дворе была зима. Рождество Арон встретил в Упсале. Лес был для него целым новым миром. Вся эта страна, казалось, заросла лесом. Уже в первые дни странствия в районе Кристианстада он наткнулся на темный сосновый лес. Порой ему целыми днями приходилось идти через лес. Сперва деревья казались ему преградой на пути: они мешали смотреть вперед, лишали перспективы. Но потом Арон научился видеть то, что было между деревьями. А там был целый мир из света и тени, мир из бесконечного числа комнат, открывавшихся перед ним. И он шел — изумленный гость в огромном доме. Теперь лес погрузился в зимнюю тишину, нарушаемую только легким звоном ледяных кристалликов. Он снял с Лурва намордник, и пес рылся в снегу в поисках мышей. Для Арона путь от хутора к хутору означал голод, километры голода, которые нужно было пройти. Когда мороз особенно крепчал, а он не ел уже несколько дней, ему казалось, что внутренности постукивают внутри как пустые ракушки. Голод гнал скитальца к домам. И в такой ситуации сложно было не совершать ошибок.

Но иногда даже ошибки оборачивались удачей. Так получилось на одиноком хуторе в лесах между Хельсинландом и Медельпадом, куда он добрался к вечеру. В доме рожала женщина. Арону было страшно остаться на ночь в лесу, мороз крепчал, а поблизости других домов не было. У Лурва замерзли лапы, и он прихрамывал.

— Уходи! Сюда нельзя входить! Она рожает!

Арон попятился назад, знаком подзывая Лурва. Наст заскрипел под его ногами. Один этот скрип уже причинял боль. Услышав звук открывающейся двери и крик, прорезавший морозный воздух, Арон решил, что ему послышалось.

— Эй ты! Ты умеешь доить?

Арон замер. Он не мог разобрать, что ему говорят, и не мог найти в себе сил повернуться.

— Не слышишь, что ли? Доить умеешь?

Арон обернулся.

— Да, — крикнул он, — да!

— Так иди скорее сюда! Бери детей и иди в хлев доить, а я побежал за повитухой!

Арон бросился к дому. В сенях сгрудились дети разных возрастов. Он взял протянутый хозяином подойник.

— Это будет нелегко, нелегко ей, — бормотал мужчина, натягивая сапоги. — Да еще в такой жуткий холод.

Прикрепив лыжи, он поехал прочь.

— Она там одна? — крикнул ему вслед Арон.

— Нет, нет, — донесся ответ уже из леса.

— Там бабушка, — пояснил старший из детей.

— Пойдемте! — позвал Арон. — Пса не нужно бояться. Он смирный, как ягненок.

Дети, держась поодаль, последовали за ним в хлев. Арон пробовал завести разговор, задавал вопросы, но дети отвечали односложно, может, они просто его не понимали. Он кое-как подоил коров: Арон не доил с тех пор, как покинул родные острова, а это было целую вечность тому назад. Лурв похрапывал в углу, а в печке потрескивали поленья. Закончив, он налил себе и детям парного молока. Когда ночью вернулся хозяин, бодрствовал один Арон.

— Все обойдется, — сказал он Арону.

Однако ребенок родился мертвым. И Арон остался, пока крестьянин ездил его хоронить. Он провел на хуторе почти неделю.

Но обычно людям не нужна была его помощь. Лишь после долгого и придирчивого осмотра они разрешали ему переночевать в сарае.

— Только это чудище пусть останется снаружи, — говорили они.

И Арон испытывал бесконечное чувство вины, сам не зная за что. Эта вина его тяготила.

— Когда же придет конец этому бродяжничеству? — приходилось ему часто слышать, стоя на пороге чужих домов.

Тогда он просто разворачивался и уходил. Это было выше его сил. С него достаточно было своей вины и своих страданий. Стыд был словно тяжелый мешок за спиной, от которого нельзя избавиться.

Скиталец шел и шел, а зима все не кончалась. Казалось, он идет уже целую вечность. Иногда Арон пробовал представить себе эти места без снега. Зеленые луга. Цветы в канавах. И горы, интересно, какого они цвета под этим белым покрывалом? А воздух? А летний ветерок? Здесь почти не было ветра. Деревья тихо стояли в лесу, словно чего-то ждали. Солнце на небе было белым, белыми были земля, и горы, и деревья, и крыши домов. Дым, поднимавшийся из труб, тоже был белым. Но самым ужасным был белый цвет луны в те ночи, когда его отказывались приютить. В такие ночи он спрашивал себя, куда же он идет, чего он хочет от своей жизни. Раньше Арон не пытался облечь мысли в слова, но в такие ночи ему нужно было объяснить себе, что именно он делает. И объяснение приблизительно звучало так: ему нужно найти себе дом. Это было как голос внутри. Как крик. Как зов. Это его пугало. Арона пугало то, что он так далеко зашел ради этого голоса. Но поворачивать назад было уже поздно. Ему некуда было возвращаться. У него ничего на этом свете не было.

Добравшись в феврале до Умео, Арон решил сменить направление и пойти в глубь страны вдоль реки. Что-то позвало его туда. Лес словно приглашал войти в него глубже. Скитальцу казалось, что большая и тихая страна ждет его внутри и что ему больше не нужно идти просто на север. Внутренний компас сам укажет путь.

Через пару дней он достиг Ракселе — торгового поселка в Лапландии. Под мостом, по которому он проходил через реку, бурлила вода вперемешку со льдом. Было раннее морозное утро, и они с собакой не ели ничего с тех пор, как покинули Умео.

— Мы не будем заходить в дома, — пробормотал он своему спутнику. — Мы будем идти, пока не зайдет солнце.

Они миновали лесопилку и пошли на юг от Ракселе. Вскоре их снова окружил лес. Они долго шли вверх, пока не оказались на вершине холма. Перед ними простиралась целая страна. Пейзаж превратился в море, по которому плавали леса, горы, луга, и не видно было, где заканчивается земля и начинается небо.

Арон застыл. Положив руку Лурву на загривок, он просто стоял и смотрел. И почувствовал, что, несмотря на холод и голод, внутри него что-то шевельнулось. Арон засмеялся хриплым, грубым смехом. Вдохнул холодный воздух, крепко вцепился Лурву в загривок, зажмурился и расправил плечи.

— Вперед! — воскликнул он, открыв глаза. И они побежали вниз.

Они шли через лес. Поднимались на холмы, спускались в овраги, пересекали замерзшие ручьи и наконец прибрели в деревню, где Арон набрался мужества и постучался в несколько домов, показывая знаками на рот и живот. Из деревни скитальцы вышли с несколькими горбушками хлеба в животе. Вскоре они подошли к дорожной развилке. Дорога справа шла прямо на запад, разрезая лес как ножом. На нее они и свернули.

— Я же говорил, что мы пойдем за солнцем, — гордо объявил Арон своему верному спутнику.

Солнечный шар висел между деревьями прямо над дорогой. Они оказались в центре той сказочной страны, которую видели с холма. Сосны исчезли. Остались елки, худые и мрачные в своих снежных одеждах. Лес был редкий, из невысоких искривленных елей и худосочных погнувшихся березок, торчавших то тут, то там из сугробов. Горы подступили ближе, окружив пейзаж словно сцену. Арон чувствовал их всем телом. Отсюда их тяжелые громады можно было увидеть целиком — от подножия до вершины. Дорога шла то прямая как стрела, то извилистая как лента. Пройдя несколько часов и не увидев ни одного человеческого жилища — даже сарая им не попалось на пути, — Арон почувствовал, как силы покидают его. На смену радости и предвкушению пришла усталость. Дорога снова шла вверх. Мороз сковывал руки и ноги. От энергии, полученной с горбушками хлеба, не осталось и следа. В животе урчало. Голод пожирал его изнутри, питаясь его собственной плотью, обгладывая кости, высасывая соки.

В такие минуты Арон часто представлял, как его пожирает голод. У него перед глазами вставала четкая картина: как голод ест его изнутри и как он падает замертво, точно личинка, из которой осы высосали все соки.

Эти мысли были почти так же мучительны, как и сам голод. Видения впивались в него, отказываясь исчезать и вызывая ощущение омерзения.

Дорога шла вверх. Лурв снова начал прихрамывать. Арон заметил, что все вокруг изменилось: солнце исчезло, поднялся ветер и небо заволокло тучами. Ветер налетал на деревья, срывая с них белые одежды, и уносился прочь, оставляя бедняжек дрожать на ветру от холода. Арон мигом забыл про голод. Схватив Лурва за загривок, он нагнулся и, зажмурившись, пошел навстречу ветру и снегу, которые все усиливались. А он ведь решил, что в этой стране вообще не бывает ветра. Теперь ему придется прочувствовать, что это такое, прочувствовать на собственной шкуре. Слышно было, как ветер шумит и гудит в лесу, как он рвет деревья, беснуется в ветвях. Снег проникал всюду: за шиворот, в рукава, в штаны, в сапоги, как Арон ни старался укутаться. Вскоре он едва различал Лурва в белой тьме. Самое важное было не сбиться с дороги. Ведь куда-то же она должна его привести. Дорога, думал он, не может вести в никуда. Куда-нибудь она должна вести.