Банана Ёсимото - N-P Страница 2

*

Утром я проснулась, как от толчка. Сразу же бросилось в глаза прозрачное летнее небо между занавесками. Его оттенок напоминал сон, который я только что видела.

Во сне я плакала. Ощущение было такое, словно, проснувшись, я захватила с собой золотой песок со дна чистой реки сна.

«Мне было грустно и я плакала? Или заплакала потому, что избавилась от грусти? В любом случае мне не хотелось просыпаться», – рассеянно подумала я.

Из приоткрытого окна дул свежий ветер.

Воспоминания о сне не оставляли меня, даже когда я пришла на кафедру.

Я разбила чашку, испортила несколько ксерокопий, только и делала, что ошибалась.

«Странно», – непрерывно повторяла я. И точно – в этом было что-то странное.

Такое чувство, будто бы сон перенесся в реальность.

«Что же там было во сне?» – все время думала я.

По этой причине я не подошла к телефону, хотя он звонил не переставая. Трубку взял профессор, и только после того, как он, с удивлением глянув на меня, сказал: «Алло», я пришла в себя.

– Кано, это тебя, – профессор протянул мне трубку. Я с извинениями взяла ее.

– Алло.

В трубке раздавались короткие гудки. Я в недоумении повернулась к профессору:

– Сказали, кто звонил?

– Нет, только спросили, на месте ли госпожа Кано. Женщина, – ответил профессор. – Знаешь, Кано, ты, кажется, устала. Сходи-ка пообедай.

– Но еще нет одиннадцати часов, – удивилась я, но тут все, кто был кафедре, только что старательно делавшие вид, будто бы ничего не замечают, в один голос заговорили из-за своих столов: «Ну и что, если разрешают, значит, иди».

Я вышла из комнаты, как будто меня вытолкнули.

«Что со мной сегодня?» – думала я, пересекая пустую спортивную площадку и выходя за ворота. Я ничего не понимала. Мое тело никак не хотело освоиться с реальностью, и мир казался новым и неузнаваемым. «Похоже на сон о том, как ты рождаешься», – размышляла я.

На склоне позади университета есть книжный магазин. У меня целых два часа свободного времени, и я стала подниматься по склону, чтобы что-нибудь там купить.

И вдруг встретила Отохико – второй раз в своей жизни.

Я пересекала шумную улицу с магазинами и, все еще оглядываясь по сторонам, засмотрелась на свисающие с телефонных столбов серебристые и розовые рекламные транспаранты. Даже сейчас я вижу перед собой их яркие цвета.

И вдруг, глянув вперед, увидела спускающегося по склону мужчину, с которым когда-то встречалась.

– Это вы! – непроизвольно воспроизвела я свои мысли. – Сын Сарао Такасэ.

– Да… – проговорил он с недоумением.

Естественно, он недоумевал. Смутившись, я представилась.

– Я видела вас, довольно давно, на вечеринке одного издательства. Меня зовут Кадзами Кано.

Он пристально посмотрел на меня:

– Вы были вместе с переводчиком Сёдзи Тода, верно?

– У вас прекрасная память, – сказала я.

– Потому что на той вечеринке одни только мы были молодые, – усмехнулся он.

– Вы здесь живете? – спросила я.

– Вообще-то, мой дом в Иокогаме, но сейчас я в гостях у сестры. Сестра живет на вершине этого холма. Она собирается поступать в аспирантуру на психологический факультет университета Т.

– Университета Т.?

– Ну да.

– Какое совпадение, я работаю там на кафедре английского языка.

– Вот как! Я был с ней на той вечеринке. Ее зовут Саги.

– Возможно, я встречала ее в университете, но не узнала.

– Ты сейчас свободна? Не выпить ли нам кофе? – спросил он.

Времени у меня было полным-полно.

– Пойдем, – сказала я.

Время обеда еще не наступило, и в безлюдном кафе мы, усевшись друг против друга, пили кофе. Я и не думала, что можно так встретиться, – для меня он был человеком из прошлого, человеком из книги. Странное ощущение. Внимательно осмотрев его, я заметила, что он сильно изменился. Его мрачный взгляд совершенно не соответствовал его гладким щекам и белой футболке. Когда мы встретились впервые, он был совсем другим.

– Отохико, ты очень изменился.

– Правда?

– Выглядишь гораздо старше своих лет. Ведь у нас разница всего в два года, правда? Я о тебе все знаю.

– Значит, тебе двадцать два?

– Да.

– А на вечеринке была еще школьницей?

– Да.

– Пять лет прошло… Мне кажется, что я ни чуть не изменился. Должно быть, потому, что жил за границей.

– Где?

– В Бостоне. Вернулся в апреле.

В нем была замкнутость человека, отчаянно оберегающего свою гордость от судьбы, которая так и сяк давит его и перекручивает. В прошлую встречу такого не было.

– До Бостона ты жил в Японии?

– У дедушки с бабушкой в Иокогаме.

– Ты попал к ним после смерти отца?

– Да. Отец бросил нас, когда я был еще маленьким, но развод не оформил. Дедушка с бабушкой чувствовали себя одиноко и пригласили нас к себе.

– Сколько тебе тогда было?

– Четырнадцать. Смерть отца была для матери настоящим потрясением, и мы с сестрой, словно взрослые, уговорили маму попутешествовать, развеяться. Мы ездили с места на место, но, когда пришло время возвращаться домой, не знали, на что решиться. Вот тут-то дедушка и бабушка и пригласили нас к себе в Иокогаму. Мама колебалась, но мы убедили ее согласиться. Понимали, что так ей будет лучше. Бабушка и дедушка были бы не против ее второго брака, что вряд ли получилось бы, живи мы втроем. Конечно, нам не хотелось покидать Америку, к которой мы привыкли, но мы мужественно делали вид, что хотим ехать.

– У меня тоже так было. Папа и мама разошлись, и мы остались втроем – мама, я и сестра.

– Непросто жить без отца!

– Да, его отсутствие постоянно ощущалось. Отца не было, а все вращалось вокруг него.

– Вплоть до нервных сдвигов.

– Верно, – согласилась я. – Некоторое время я не могла говорить.

– Из-за этого? – заинтересованно спросил он.

– Скорее всего. Внезапно потеряла голос, а потом так же внезапно заговорила.

– Должно быть, в твоем детском организме шла ужасная борьба, – сказал он.

Месяца через три после ухода отца я потеряла голос.

В тот день шел сильный снег, после занятий я долго играла на улице, а вечером у меня началась лихорадка. Несколько дней провела в постели. Тело болело, горло распухло.

Однажды, когда я лежала в горячечном бреду, до меня донеслись обрывки разговора матери и сестры.

– Почему ты так думаешь? – спросила мама.

– Не знаю, мне так кажется, – ответила сестра.

– Ты считаешь, что Кадзами будет молчать всегда? – истерический голос мамы становился все громче.

– Я так считаю.

У сестры с детства была прекрасная интуиция, и она нередко угадывала самые разные мелочи – кто сейчас звонит, какая будет погода. При этом она была совершенно спокойной, совсем как взрослая.

– Ни в коем случае не говори об этом Кадзами, – испуганно сказала мама.

– Конечно, – сказала сестра.

«Как это – молчать всегда?» – с удивительным безразличием подумала я и попробовала для проверки выдавить из своего пересохшего горла какой-нибудь звук, но даже не захрипела. Я повернула голову так, чтобы пузырь со льдом не загораживал мне вид, и посмотрела в окно. Плыл закат, розовые облака ярусами тянулись на запад.

И вдруг в приступе горячки я на какое-то время перестала понимать происходящее.

То, что отец покинул нас и живет с другой семьей. То, что по вечерам мы с мамой занимаемся английским языком. То, что шел сильный снег и школьный двор стал совершенно белым. То, что по дороге домой я почувствовала температуру и свет уличных фонарей расплывался у меня перед глазами.

«А-а… они говорят о том, что еще случится», – подумала я.

Простуда у меня прошла, но я продолжала молчать. Мама и сестра очень волновались, врач предположил, что это на нервной почве, мама по дороге домой плакала.

Сначала я тоже переживала из-за того, что буду молчать, но потом постепенно успокоилась. В школу я не ходила, днем сидела дома, утром и вечером выходила погулять.

Тот, кто теряет голос, со временем утрачивает язык.

Первые дни я думала совершенно так же, как если бы говорила. Например, если сестра наступала мне на ногу, я думала слово «ой». Если по телевизору показывали знакомое место, я думала так, словно говорила: «Я ведь здесь была…»

Но вскоре из-за того, что я не озвучивала мысли, что-то случилось с моей головой: я стала видеть стоящие за словами цвета.

Когда сестра ласково обращалась ко мне, я улавливала нежно-розовый оттенок. Взгляды и слова матери, объясняющей английский язык, были золотистого цвета. Когда я гладила у дороги кошку, мои ладони воспринимали рыжий цвет.

Эти ощущения убедили меня в том, что слова очень ограничивают восприятие.

Я была еще ребенком и потому лишь интуитивно догадывалась о том, что сказанное или записанное слово означает утрату контроля над ним. Именно тогда я впервые заинтересовалась языком и поняла, что он заключает в себе и мгновение, и вечность.