Лариса Миронова - Сердце крысы Страница 2

О, это был весьма забавный разговор для постороннего человека! Вы только представьте себе – два симпатичных крысенка обсуждают интерьер комнаты Бесуши!

«Фарфор и бронзу со стола – убрать! – говорил возбужденно Белуша. – Духи в граненом хрустале более подходят нежным девицам…» – «Ну хотя бы пилочки стальные!» – умолял Бесуша, щурясь на восходящее солнышко, но Белуша был неумолим. – «Ах, Белуня, до чего же ты строг! Быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей!» – «Очень оригинально! – сморщился Белуша. – Не только о тебе, но о благе Отечества я пекусь».

Я чуть не фыркнула. Однако, странно, не без приятного удивления подумала я, с трудом уняв приступ идиотского смеха и немного успокоившись, такие малыши, а, тем не менее, имеют столь высокое представление о гражданском долге!

Каких только чудес на свете не бывает…

Похоже, проживали они в каких-то необычных апартаментах. Точнее, на маленьком столике, что находился между окном и шкафом в очень длинной, похожей на пенал, комнате. Ночью, когда дом затихал, крысята незаметно выбирались через окно на улицу и бродили там до утра.

Вот опять вы не верите! «А как же фраки?» – наверное, кричите вы, негодуя на розыгрыш. Спокойно, всё в порядке.

Ну ладно, дома они гуляют без костюмов, они их вешают на маленькие вешалки за шкафом.

Ах! Вы снова дуетесь? И думаете, что не бывает таких маленьких вешалок? Опять же, ошибаетесь. Эти штучки они изготовили сами – из горелых спичек и ниток. А вместо гвоздиков они используют малюсенькие щепочки, те самые – да-да-да! – что занозят вам руки, когда вы двигаете мебель.

Ну что, убедила?

С разрешения сердечных друзей я привожу краткие записи их ночных бесед. Но прежде я все-таки замолвлю словечко за своих друзей, главным образом, за Бесушу.

Дело в том, что он, несмотря на своё природное обаяние, нравится далеко не всем. Смешно сказать, почему. Он «слишком много о себе понимает!» Но он вовсе не был спесив. Правда, у него была маленькая слабость, которую ему не всегда прощали. Он цитировал классиков в раскавыченном виде. Конечно, это не очень хорошо, но он имел на это право! Острый ум Бесуши и его цепкая на впечатления память дают ему эксклюзивное право на присвоение чужой собственности.

Итак, дорогие читатели, перед вами предстанут картины из жизни крысиной стаи и небольшой ячейки человеческого общества, лаборатории одного заштатного московского НИИ времен теперь уже давних, когда телевизоры были черно-белыми, а господами были только компьютеры, и проживали по этой причине в отдельных комнатах за железными дверями. Некоторым неискушенным читателям может показаться, что автор не сделал существенных различий между этими двумя мирами и посему возникнет законный вопрос: «По какому же праву, и каково назначение сей фантасмагории?»

Ну вот – опять!

Не так уж редко пишут о безумцах. И все, кто прочел хотя бы одну такую книгу, правильно меня поймут. Я просто уверена в этом. О прочих я позволю себе не беспокоиться.

Ах, да, последнее напутствие! Сердиться на Бесушу опасно. Помимо острого язычка, он имеет ещё и очень неслабые зубы и когти! Кроме того, у него очень много влиятельной родни – от известного писателя Кота Мурра, настоящего омм де летр тре реноме, до Кота в сапогах, простого нашего барда.

Думаете, вздор? И, тем не менее, учеными Тринидата не далее как вчера было доказано, что у большинства котов крысиное сердце! Не буду пока высказывать преждевременных суждений по поводу Степного Волка, как говорится, вскрытие покажет.

С трепещущим сердцем отдаю я на суд людской страницы чужой жизни, чужих страданий и страстных желаний, надеясь, что не единственным читателем этой рукописи будут жестокосердные критики и рецензенты, чьи холодные укоры способны отбить охоту к письму не только у новичков – этюдьян ан бель летр. Но и солидных авторов со стажем могут надолго вогнать в тяжелую хандру.

С робостью и большими сомнениями я передаю миру биографию великого Бесуши и его сподвижников, чтобы весь мир узнал, какими путями иные крысы достигают величия и какими способами низвергаются в бездны стыда и позора.

В заключение, приношу искреннюю благодарность Белуше, который с тонким пониманием и постоянной готовностью править рукопись, – сохраняя эти качества даже тогда, когда я совершенно теряла зрение и всякое терпение, бесконечно перечитывая и каждый раз заново переписывая рукопись, – очень помогал мне в работе.

Дорогой читатель! Этот «железный поток» раздвоенного сознания есть не что иное, как весьма грустные воспоминания о нашем, теперь уже – не столь отдаленном, будущем…

Простите, если кому-то это слегка подпортит настроение.

1

Тот, Угрюмый, самый ярый! Просто зверь. Так сказали бы люди, те самые, что видят мир в преломленном свете своих человеческих амбиций по причине свойственного всему роду людскому высокомерия.

Вчера всех забрали. И Рату, и Кенти. Кенти гоняли дольше всех. Он стал совсм как бешеный.

Но стресса не было – я видел. Когда им надоело гонять Кенти по электрическим прутьям, они ничего лучшего не смогли придумать, как бабахнуть его этим… по голове… Уроды!

«Теперь верняк – инфаркт обеспечен», – брызнул глазами Угрюмый. Да только как же! Ждите! Счас! Кенти – твердый орешек, вы ещё вокруг него попляшете.

Тогда они, нарушая чистоту эксперимента, отключили ему почку. Но кого здесь интересовали такие мелочи! Они отключили ту самую почку – искусственную, которую всадили месяц назад взамен испорченной ими же соляной кислотой.

И вот теперь Кенти нет, нет – и никогда не будет. А Рата жива, выдержала! Молодчина!

Её гоняли долго, очень долго, гоняли и тогда, когда Кенти уже перестал дышать. Кенти уже не дышал, но его глаза они продолжали смотреть через решетку на проклятых мучителей…

Тогда и её этим… по голове – тррах! Думали, что будет, как в прошлый раз. Тогда она после удара упала на решетку и лежала трупом минут пять. Но сейчас – другое. Сердце у Раты не такое, что его дважды можно застать врасплох. Её ударили по голове – но она жива! Хвост штопором – но жива!

«Жива…», – констатировал Угрюмый. – «Жива», – с раздражением выдал Фраер. – «Жива!» – всхлипнула Малявка, размазывая тушь по лицу. – «Для дальнейшего эксперимента пока не годится», – сказал Угрюмый, снял перчатки и тщательно протер руки формалином.

Рату отправили в карантин – в зеленый ящик.

Жива! Это – счастье…

2

Семнадцать сорок пять. Пора домой. Всегда в эти минуты я веду с самим собой нечеловеческую борьбу – как мне хочется переступить порог этого унылого заведения и не возвращаться никогда! Хочется, да Бог хотения не дал…

Вчера Милев вернулся из командировки. Опять эти телячьи восторги на публику – ах, Милан! ох, Венеция!

Фу ты – ну ты, лапти гнуты…

Надоело, однако. И тут же – всенародный плач по поводу «валютных недомоганий». Противно, просто противно всё это слушать. Два контейнера приволок всякого барахла – и мало!

Что? Я, кажется, завидую? Нет, ну что вы! Я просто не люблю жлобство. Просто не люблю. И всё! А вообще-то – пора домой.

Но что делать дома? Опять скука…

3

Сначала Угрюмый стоял у окна, но тут вдруг резко повернулся и шагнул к нашей клетке. Может быть, он чувствует мой взгляд? Всё, подумал я, всё…

И тут опять на меня напал страх, противный, липкий страх. Он уже не вползал в моё мертвеющее нутро, он выскакивал откуда-то из печенок, он жил во мне, он был там, внутри меня, всегда.

Итак, Угрюмый подошел к нашей клетке и страх заполнил меня всего плотным приливом стынущей крови – от самых кончиков ушей до последних чешуек моего длинного хвоста. На меня напал паралич, и я не сразу заметил, что на этот раз Угрюмый без корцанга. Он сунул руку в отверстие, то самое, куда пихают корм. Мои зубы острее ножовки. С каким бы наслаждением я бы…

Но нет, я этого не сделал! Вместо этого я лизнул. Лизнул эту белую холёную руку.

«Смотри! – крикнул он Малявке. – Лижет. Лижет, как собака». И на это раз меня пощадили…

Когда взяли первых троих, я, закрыв глаза, жмурился до слез, ожидая конца света. Этот бесконечный «сеанс адаптации» никогда не кончится! Какое миленькое название дали этой кошмарной системе пыток!

Клеть, вся покрытая моросью, стояла на столе. Стол был покрыт железом. Железо было покрыто цинком. Это я чуял носом.

Однако закрытые глаза мало помогали в этой неравной борьбе с животным страхом. Интересно, есть специфический человеческий страх или все боятся одинаково?

И вот я буквально разлепил свои глаза лапами и стал смотреть. Меня тошнило, моя голова шла кругом, но я заставлял себя смотреть – я отчаянно смотрел туда, на полигон пыток.

Когда их загнали в эту треклятую клеть, они шарами покатились от стенки к стенке, потом завертелись все вместе – волчком.

«Прибавь напряжение», – скомандовал Угрюмый и клубок из крыс стал подпрыгивать всё выше и выше…