Максим Чертанов - Королёв Страница 2

Доктор ушел, а трое оставшихся в комнате стали продолжать свое занятие: коренастый и светловолосый задавали разные вопросы, а К. на них отвечал или не отвечал и время от времени снова оказывался на полу. и лицо его постепенно теряло сходство с лицом коренастого и вообще с человеческим лицом, а все больше напоминало кусок мяса, какой я видел в витрине магазина; при этом я никак не мог уловить закономерности, то есть не мог понять, в результате ответов или же, напротив, молчания К. падал на пол: иногда они били его, если он молчал, а иногда — если говорил, и я предположил, что говорил он не то или не совсем то, чего бы им хотелось от него услышать.

— Не знаешь, значит?

Голоса их были разного тембра: голос светловолосого я бы определил как «матовый», а коренастого — как «бархатистый»; оба, впрочем, были довольно приятны на слух.

— Не знаю.

Какой голос был у К.? Я этого почти не помню: после первого удара в лицо он уже не мог говорить тем голосом, что прежде.

— Ну и мразь же ты!..

Удар — и К. падает, заливаясь кровью.

— Сергей Палыч, дорогой вы мой! Ну зачем вы себя мучаете? Ну вот же черным по белому написано, что вы — вредитель. Вы поймите, вы — уже вредитель, это уже доказано следствием, понимаете? А ваше признание — вещь формальная. Вы полагаете, что, упираясь, вы делаете себе лучше? Поверьте мне, все как раз наоборот. Не помогая следствию, вы, прежде всего, не помогаете себе. Неужели вам не ясно? Подпишите, и дело с концом…

К. молчит — и снова валится на пол…

Те двое, по-видимому, от этих занятий очень устали: после того как в очередной раз К. оказался лежащим на полу, светловолосый попрощался с коренастым и ушел; коренастый же на сей раз не стал взгромождать тело К. на стул, а, наоборот, ногою отпихнул стул подальше.

— Встать, — скомандовал он.

К., шатаясь, попытался подняться, но не смог и опять рухнул на пол. Но коренастый не торопился поднимать его.

— Ученый, вроде должен быть головастый, — произнес он раздумчиво, — а головка-то сла-абенькая… Ну и что мне с тобой делать, дружок? (К. не знал этого и не мог ничего посоветовать коренастому.) Значит, так: будешь стоять у меня на конвейере, пока не подпишешь показаний. Понял?

— Что такое конвейер? — спросил К.

Я тоже этого не знал и был рад, что К. задал такой вопрос, ведь я-то не мог его задать при всем желании.

— Конвейер, — с радостною по-детски улыбкой отвечал коренастый, — это значит, что ты будешь стоять, а мы будем сменяться.

— Как… как это?

Коренастый чуть помедлил с ответом. Он выдвинул нижний ящик своего стола и внимательно рассматривал загадочные предметы, содержавшиеся там. На губах его по-прежнему блуждала улыбка. Рука его потянулась было к одной из трубок, но потом он покачал головой, словно сам себе отвечая на какой-то вопрос, и со вздохом захлопнул ящик.

— Мы будем тут круглосуточно, — терпеливо разъяснил он. — А ты будешь — стоять. Спать не будешь. Сутки не будешь спать, трое суток не будешь спать. Ты знаешь, что это такое — стоять на ногах и не спать? Это, дорогой мой вредитель, похуже всякого битья… Так что я бы на твоем месте не упорствовал и подписал.

— Спать… сон… — пробормотал К., — я видел сон…

Он, кажется, уже начинал заговариваться; устремленный в потолок взгляд его — из вспухших щелок, что образовались на месте, где прежде были глаза, — был совершенно отсутствующий, бессмысленный.

— Какой сон? — с внезапным любопытством спросил коренастый.

— Марс, я был на Марсе… — К. шепелявил, говорить разбитым ртом ему было трудно, это понимал даже я. — Там…

— Ты у меня сейчас увидишь Марс, — обещал коренастый. — Ты у меня много чего увидишь… А ну, встать!!!

Он обогнул стол, налил из графина воды в новый стакан и плеснул К. в лицо, а остатки воды вылил в горшок с геранью, стоявший на шкафчике в углу. Вода, блаженство, и даже К. наконец поднялся на ноги — о, как милосерден был коренастый человек, плеснувший в него водою…

— Встал? Вот так и будешь стоять. Захочу — месяц стоять будешь. Ты у меня чертей красных и зеленых будешь видеть, сучья падла…

…Юбилейные торжества! Я ужасно взволнован, растерян, испуган, горд — трудно выразить, что за чувства обуревают меня… Но по порядку: вчера ко мне замуалил[1] мой друг Мьян Лььху XIII и сообщил мне, что руководство просит меня принять участие в грядущих торжествах. Как всякий нормальный индивидуум, я, разумеется, сразу попытался отвертеться.

— Но почему я?!

— Как это почему? — удивился он. — Ведь не кто иной, как твой покойный амоалоа[2] Льян Мьююю XIV был тогда… Всем известно, что в вашем роду из поколения в поколение передается рассказ о том, как… Тебя просят выступить с этим рассказом… А вдруг они все-таки прилетят?! Аккурат к юбилею?! Вообрази, как приятно им будет услышать рассказ потомка того, кто…

— Ах, да, конечно, — сказал я, волнуясь еще сильнее. — Да, я отлично помню, как он рассказывал мне о том, что… Да, они непременно прилетят, я так надеюсь на это…

— Вот и хорошо. Приведи же в порядок свои воспоминания, друг мой.

Мой друг ушел, а я — я последовал его совету. Это оказалось гораздо трудней, чем я предполагал: если в детстве я, не прилагая никаких усилий, помнил рассказы амоалоа так хорошо, как если бы сам принимал участие в его злоключениях, то теперь, по прошествии длительного времени, мелкие детали стерлись, краски поблекли; мне нужно сознательно оживить воспоминания, а это больно, и потому — простите мне, дорогие мои слушатели, мое косноязычие и сбивчивость мою…

Все дело в том, что мы, марсиане, не умеем передвигаться.

Это я, разумеется, объясняю для вас, дорогие земляне, если вдруг случится так, что вы все же прилетите к нам, дабы принять участие в праздновании юбилея вашего великого — простите за плохой каламбур — земляка.

С вашей точки зрения, мы больше похожи на растения, чем на животных, и даже, может быть, скорей на микроорганизмы, чем на растения. И однако же, будучи существами любознательными, мы с незапамятных времен мечтали о полетах к дальним планетам и даже звездам.

Нам было ясно, что своими собственными силами мы никогда не сможем нашу мечту осуществить, ибо, кроме неспособности перемещать свои тела, имеется еще одна причина (о ней будет сказано в свой черед), которая отрезает нам самостоятельный путь в космос; таким образом, оставалось лишь надеяться на то, что обитатели какой-нибудь другой планеты, более приспособленные к подобным действиям, первыми посетят нас, подружатся с нами и, взяв нас на свои космические корабли, позволят нам путешествовать. И наконец такая планета нашлась!

Как мы узнали, спросите вы меня, как же мы, домоседы, ни с кем не общающиеся, узнали о том, что вы вот-вот будете готовы выйти в космос? Все очень просто: я сказал, что мы не можем перемещать свои материальные тела, но не упомянул о том, что мы обладаем способностью, отсутствующей у вас способностью, для которой в ваших языках не существует адекватного термина, — способностью во мгновение ока переносить на близкие или дальние расстояния наши сознания, наши индивидуальные ментальные сущности, наши, если хотите, души (да-да, не нужно удивляться: среди нас немало атеистов, но большинство, как и у вас, истово верует в Творца, создавшего Вселенную со всем разнообразием ее обитателей). Кстати сказать, именно так мы, обреченные на физическую неподвижность, навещаем друг друга, общаемся меж собою и принимаем участие в массовых празднествах.

Мысль пронизывает любые пространства, любые расстояния, для мысли невозможного нет; парсеки, световые года, черные дыры, красные карлики — ничто не может послужить для нас препятствием; находясь дома, мы — во всяком случае, наиболее выдающиеся индивидуумы, к каковым относился и мой амоалоа Льян, — можем незримо присутствовать рядом с вами, видеть ваши действия, воспринимать ваши чувства и отчасти понимать ваши мысли; вы довольно неточно называете такую способность телепатией. (Почему бы в таком случае нам не удовлетвориться этими ментальными путешествиями и для чего нужно стремиться к настоящим полетам, спросите вы меня; а я вас в ответ спрошу: разве для вас видеть по телевизору передачу об Амазонке и самим плыть в лодке по ее течению — одно и то же?)

Итак, нам было известно, что с древности на Земле многие люди, подобно нам, мечтали о полетах к иным планетам, но мечты эти очень долго не соответствовали уровню развития ваших знаний; когда же до нас дошел сигнал о том, что некто Ц., похоже, в своих изысканиях близок к тому, чтобы мечта о космических крыльях наконец сделалась реальностью, восторгу нашему, как и любви нашей к вам, не было предела. Невозможно описать наше волнение, наши страхи — вдруг у вас ничего не получится? И тогда руководством нашей планеты было принято решение отправить на Землю — отправить, разумеется, не телесно, а духовно — нескольких наблюдателей, которые могли бы постоянно держать нас в курсе дела, а в случае неблагоприятного развития событий, быть может, даже предпринять попытку вмешаться в их ход, ведь при крайних обстоятельствах и ценою гигантских усилий мы, марсиане, можем на краткий миг превратить нашу способность телепатического восприятия в ее активную форму, то есть в телепатическое воздействие, тем самым оказывая влияние на мысли и поступки какого-либо живого, обладающего психикой существа…