Сергей Носов - Полтора кролика (сборник) Страница 2

Дальше дело так обстоит. Она в книгу смотрит, а я на нее; вдруг она прерывает чтение, словно чувствует, что за ней наблюдают, и метко, без всякой наводки выстреливает взглядом в меня. А что делаю я? А я ей знак подаю рукой, мол, можно стать здесь, передо мной, – пожалуйста, пропускаю. И вот она после секундных, как мне кажется, сомнений переходит в нашу очередь и становится передо мной, посылая мне глазами «спасибо», а я, окунаясь в ее глаза, говорю кому-то в пустоту «мы вместе» и, вынырнув наружу, замечаю, как она убирает книгу в сумочку, а там, знаете ли, какой-то урод на обложке и надпись типа «Расчленитель придет в понедельник». Спрашиваю: «Интересно?» – «Ну что вы, отвечает, чушь невообразимая!» – «А зачем читаете?» И знаете, что она на это ответила? Она ответила: «Смешно».

Ей долго оформляли билет до ее Первомайска, тогда еще в Глинске компьютеров не было в железнодорожных кассах, не уверен, что сейчас они есть; кассирша все звонила куда-то, справлялась о свободных местах, а я стоял у нее за спиной… да нет же, не у кассирши, ну зачем же глупости спрашивать?… стоял у нее за спиной и с трудом сдерживал себя, чтобы не обнять ее, чтобы не коснуться шеи губами.

Видите, я с вами как на духу. А иначе у нас рассказ не получится.

Ну так вот. Мы с ней вышли на перрон, заходим в садик такой привокзальный, там пивные ларьки, бетонный тюльпан-фонтан в смысле бывший, клены растут, она мне говорит: «Зачем вы грустный, не надо грустить». Я держусь бодрячком: «Это кто вам сказал, что я грустный?» Она говорит: «Так ведь это же видно». А у меня действительно тогда полоса была неудач, я весь белый свет возненавидел, жить не хотелось. Пациенток своих ненавидел, молочные железы, да у меня и практики в те месяцы было с гулькин нос… «Не грустите, посмотрите, как хорошо». А было и впрямь хорошо: осень, листопад (если, конечно, абстрагироваться от заплеванного перрона). И тут я вдруг разоткровенничался как-то, стал о себе рассказывать. Что это на меня нашло? Потом на отвлеченное меня потянуло: счастье, судьба, но что именно нес, не помню, – банальности наверняка. Однако слушала она меня очень внимательно, я потому и говорил, что видел, как она меня слушает.

Не знаю, какие особые чары на меня напускались, но и общедоступным одним приемчиком она не пренебрегла, голубушка. Он вам, милые дамы, хорошо знаком: нашего брата проще всего увлечь, если сообщить ему о его исключительности. Предельный случай, когда «ах, дорогой, ни с кем так хорошо не было, как с тобой», но и меньшие наши достоинства, когда им льстят, побуждают к ответной привязанности. Я весь так и растаял, когда она мою манеру мысль выражать нашла, так сказать, исключительной. То есть за мной признала талант какой-никакой, остроту ума как бы, парадоксальность. Дескать, никогда ни от кого не слышала ничего подобного. Что чуть ли не глаза ей раскрыл на человеческую природу. Чуть ли не спасибо за то, что есть я на свете.

А что я мог тогда сказать такого? Да ничего. Но чем-то как будто тронул ее, так получилось. Как бы.

Не помню, как мы с ней телефонами обменялись, да и было ли это? – как бы то ни было, но мой бумажник с ее адресом и телефоном в поезде на Москву слямзили у меня, а вот у нее мой телефон, значит, все же остался.

Да-с, все общение длилось у нас минут сорок, ну час. Поезд ее подошел, проводил я ее до вагона. Прощаясь, она меня поцеловала, как родного. Поманила бы, я бы так и поехал за ней в Первомайск. Удивительно, что не поехал, – в Москве у меня особых дел тогда не было.

Вероятно, уготовлен я был на другое число.

Загипнотизировала она меня, так вам скажу. Ну не мог я влюбиться, не мог. Не мой стиль. Я ж знаю себя.

Между тем со мною такое происходило!..

В Москву приезжаю – словно подменили меня – сам не свой, другой человек. Женщины как женщины меня вообще интересовать перестали – все, кроме одной, этой из Первомайска. И при том на меня, извините, такой сексуальный жор напал, или жар?… что лучше и не говорить об этом, а то не избежать скабрезностей. Вы же сами знаете, врачи циники, и я не исключение, но тут просто наваждение какое-то!.. О, как я распалял свое воображение! Словно я был гимназист прыщавый, а не тридцатипятилетний кандидат медицинских наук! Ну и скажите на милость, не сатана ли она после этого?

Скоро, правда, оно прекратилось.

Но ненадолго.

В двадцатых числах декабря телефонный звонок. Ушам не верю: Фаина! Приглашает меня в Первомайск встретить Новый год с ее младшим братом. Просто так приглашает. Словно на соседнюю улицу.

И вот я спрошу вас: что сей жест означает? Явно он означает нечто большее, чем приглашение в гости. Прекрасно помню, как удивила меня – и надо сознаться, весьма приятно – моя же решительность, потому что я ни одной минуты не сомневался, надо ли ехать. Да и вообще, получалось, что это я проявлял инициативу, а не она. Она ведь как сказала? «А почему бы, сказала, нам не встретить Новый год вместе с моим младшим братом?» Понимаете, был вопрос, всего лишь вопрос. И тут я торопливо: «О, говорю, какая замечательная идея!» – «Так приезжайте, мы будем очень вам рады».

Я и поехал. Тридцать первого декабря. Да что поехал – не поехал – рванул! И сказал бы кто-нибудь мне тогда, что я околдован, я бы плюнул в лицо дураку, настолько мой порыв казался мне естественным.

Нет, вру. Когда подъезжал к Первомайску, были сомнения, были. Уж больно все гладко у меня получалось. Возможно, я позже себе нафантазировал это, но, по-моему, нет, – была тревожная мысль-дразнилка, самодразнилка: дескать, ступишь сейчас на перрон, а вместо черноокой красавицы беззубая горбатая старуха будет стоять с длинным носом: «Что, голубчик, добрался?»

И знаете, если мне тогда действительно такая нелепая мысль могла прийти в голову, то с учетом пережитого, надо признать, она была неспроста мне навеяна… Но все по порядку!

Был я встречаем. Я ступил на перрон и увидел ее, и показалась она мне еще привлекательней, чем тогда в Глинске. На ней было длинное черное пальто с двумя рядами гигантских пуговиц, а головного убора не было, и то омерзительное, что падало с неба, вовсе не похожее на снег, самым чудесным образом преображалось в очаровательно сияющие изумрудные росинки в ее роскошных черных густых волосах. А зима была совсем не зима, дрянь какая-то. Новый год и плюс четыре на улице!

«Познакомься, это мой брат Гоша». – То есть она перешла на ты со мной, без всяких там церемоний. И я подумал: отлично!

Из окна допотопной «Волги» первой модели, уже тогда годившейся в антиквариат, я глядел на вечерний Первомайск. Было около шести, уже стемнело. Гоша был за рулем. Ехать ему приходилось по жуткой слякоти, все таяло и текло. Он смешно разговаривал с машиной, обращаясь к ней по имени, ласково так – Бронька, Бронечка, Броняша. «От слова броневик», – сказала Фаина.

Мне было с ними легко.

Они завезли меня на край города. Жили они в двухэтажном деревянном доме, доставшемся им от родителей. Комнат в нем было бесчисленное количество – во всяком случае, не менее шести. Фаина повела меня на экскурсию. Вот комната покойных родителей, туда не надо входить, вот Гошина комната, вот Гошина фотомастерская, с огромным фотоувеличителем, напоминавшим старинный рентгеновский аппарат… Надо заметить, я так и не успел посмотреть Гошины фотоработы (могу представить, какие там были кадры!).

Нет, Гоша мне тогда в целом понравился, но теперь я могу со всей определенностью утверждать, что на маньяка он был больше похож, чем она. Во-первых, как-то слишком заметно выражал он свое ко мне расположение. Во-вторых, вид у него был довольно многозначительный, словно он что-то знал, но скрывал. В-третьих, он сильно косоглазил, что, впрочем, не помешало ему справиться с управлением автомобиля, но все же мешало мне с ним общаться, – я не мог понять, на какой мне глаз глядеть, когда я с ним разговаривал; по идее, на тот, который на тебя смотрит, но ведь оба мимо смотрели.

Справедливости ради надо заметить, я с Гошей не много общался; он все норовил оставить меня наедине с Фаиной. По тогдашнему моему ощущению, все у меня с Фаиной изумительным ходом само собой получалось, без напряга с обеих сторон. Словно мы до того не один только час провели, а полжизни совместно. Определенно, без гипноза тут не обошлось. Я хоть и врач маммолог, но в психологии кое-что понимаю. Есть у меня даже теория по сему случаю, но не буду сейчас излагать. Я не чувствовал себя в их доме стесненным. И она не была стеснена моим появлением. Как будто муж к жене приехал после долгой разлуки. Причем, долгожданный. Был я своим в этом доме, пусть и видел все в доме впервые.

Гоша гремел на кухне кастрюлями, когда она повела меня в комнату для меня. Все прибрано для меня, все чисто. Несколько смутило, помню, ярко красное покрывало: мог ли что означать красный цвет? – но, признаюсь, в тот момент занимала меня более ширина кровати, ибо по величине этого параметра можно было косвенно судить о намерениях самой хозяйки. А кровать была отнюдь не односпальной… Мне показалось, что Фаина читает мои мысли, тут я быстренько – глядь на нее! – и усмотрел-таки, усмотрел: словно тень мотылька на губах… Чуть-чуть не проговорилась. И вот она взяла меня за руку и вывела в коридор. И шепнула мне на ухо: «Знаешь, я очень рада, что ты приехал». Она пошла по коридору, а я за ней, и тут я поспешил сделать то, что не посмел тогда, у железнодорожной кассы: я обнял Фаину, остановив. Вот так, за живот. Она нежно, не оборачиваясь, освободилась от моего объятья, сказав: «Надо на стол», то есть надо было сказать: «Надо собирать на стол», – и отправилась дальше, увлекая меня за собой своим неопознанным полем чудовищного притяжения.