Софи Бассиньяк - Освещенные аквариумы Страница 2

— Взгляните, — сказала она. — Они спят, но, прежде чем сомкнуть глаза, они не забыли покрепче ухватиться за свои вещички. Мы всегда так делаем: зажимаем рюкзак ногами, наматываем на руку ремень сумки. Мы не умеем расслабляться. Потому что боимся их потерять, если рядом чужие. Вам так не кажется?

Зазвонивший — очень кстати — телефон прервал этот разговор, продолжения которого Ишида уже побаивался, не желая вдаваться в излишние тонкости. Он поднялся с гибкостью, которую Клер приписала его ежеутренней гимнастике, подсмотренной ею через окно. Он повернулся к ней спиной и заговорил по-японски. В этот вечер ее не покидало странное ощущение дискомфорта, как будто терпкий и слишком крепкий чай отравил их близость. Что-то было не так, но что именно — она не понимала. Может, это начало очередной фобии? Приступ паранойи? Предчувствие неудачи? Предвестие долгого периода черной меланхолии? Она сморгнула, изгоняя вон всех своих демонов, и окинула взглядом спину Ишиды, сверху вниз. Он — мужчина, но о его личной жизни она не знала ничего. Она вообще ничего не знала о сексуальной жизни мужчин-японцев. Ей вспомнилось, как подростком она встречалась с приятелем-камерунцем. В последний момент, поддавшись страху, она отказалась с ним переспать, тут же обругав себя расисткой. Он повел себя очень мило, как будто уже привык к таким фокусам. Но в ее памяти этот эпизод так и остался нерешенной проблемой, окрашенной стыдом за неспособность к преодолению определенных барьеров. Мускулистое, подобранное тело японца внушало ей беспокойство. Не красавец, но исходящая от него сила парализовала Клер, заставляя замереть в сладком ступоре. Ишида двигался так же, как разговаривал, — останавливаясь ровно в той точке, за которой дальнейшие слова и жесты не имели практической пользы. Все его тело тогда застывало, потрясая ее своей грацией.

Он положил трубку и вернулся к столу. Выглядел он озабоченным.

— Что-нибудь случилось? — спросила Клер.

Он отрицательно покачал головой и улыбнулся уголком рта.

— У вас сейчас много работы? — продолжала расспрашивать Клер.

На вопрос, чем он занимается, заданный во время первой встречи, он ответил ей, что служит атташе в посольстве Японии, добавив, что воспринимает свое назначение в Париж как огромную честь, потому что очень любит Францию.

— А во вторник вас не было, — небрежно бросила она.

Ишида не удивился. Он знал, что за ним наблюдают. Время от времени он различал в темноте квартиры силуэт Клер, неподвижно застывшей за шторой в полной уверенности, что ее никто не видит.

— Мы устраиваем в Тулузе выставку японской архитектуры. Я ездил на ее открытие.

Клер почувствовала, что после телефонного звонка в Ишиде произошла какая-то перемена. Его мысли витали где-то далеко: Ишида и Клер немного посидели молча, глядя глаза в глаза, но не видя друг друга. Ишида приподнялся, чтобы налить им еще чаю, и тут Клер вдруг вскочила на ноги.

— Смотрите! Смотрите скорее! Вон, напротив! Ну надо же! — воскликнула она.

Триумф в ее голосе мешался с гневом. Пальцем она указывала во двор, где в этот миг разворачивалась давно ожидаемая ею катастрофа. Действительно, в одном из окон загорелся свет. С тех пор как она сюда въехала, квартира прямо над ней оставалась незанятой, но она сознавала, что долго это блаженство не продлится. Зная, что Клер болезненно боится любого шума, Ишида понимал, что для его соседки это действительно событие чрезвычайной важности. Стоя рядом с ней возле окна, он тоже смотрел во двор. Окно распахнулось, потом какой-то мужчина вышел на балкон и принялся внимательно оглядывать фасады напротив. Им показалось, что на гостиной японца он задержался дольше, чем на остальных окнах. Клер и Ишида сейчас же отпрянули прочь и скрылись в глубине комнаты.

— Это было слишком хорошо! — с тяжким вздохом произнесла Клер и без сил опустилась на пол, словно солдат побежденной армии.

Она окинула взглядом тихую светлую комнату и почувствовала горькое сожаление о канувших в вечность сладостных минутах нормального существования. Она уже измучилась от собственной беспомощности перед лицом реальной жизни со всеми ее каверзами.

С горящим взором, уставившись в одну точку где-то над головой Ишиды, Клер заговорила — быстро, зло, с сумасшедшими нотками:

— Откуда он только взялся? Как вы думаете, он один? Надеюсь, он не приволок с собой целый выводок детворы и жену в придачу! Потому что мне тогда придется съехать. Не понимаю! Обычно консьержка точно знает, если кто-нибудь новенький вселяется, а тут… Ни сном ни духом!

Клер умолкла и глубоко вздохнула, силясь успокоиться. Пока она сидела, прикрыв веки, и размышляла, как ей выжить в этой катастрофе личного масштаба, Ишида продолжал сосредоточенно изучать освещенное окно. При виде мужчины на него навалилась внезапная усталость — так тело протестует против застарелой боли, о которой успело благополучно забыть. Клер открыла глаза и вздрогнула, наткнувшись на жесткий взгляд соседа. Ишида спохватился и с ласковой улыбкой проговорил:

— А вы пробовали…

Она не дала ему договорить. В том, как скривился ее рот, Ишида узнал признак чисто западного безумия — прогрессирующее безволие, предвещающее нервный срыв.

— Я все перепробовала! — напряженно выкрикнула она и принялась загибать пальцы. — Дыхательные упражнения, которые вы мне показали. Гимнастику, которую прописал мне мой мануальщик. Йогу. Ничего не помогает. Ничего! Ну что я могу поделать? Я не выношу шума, просто не выношу. И я права, я уверена. Тишина восхитительна. Она бывает безжалостной, это верно, но она всегда возвращает то, что забрала. И возвращает преображенным.

Клер закашлялась, словно испугавшись собственных слов. Как под гипнозом она повернула голову к освещенному окну, мечтая, чтобы увиденное оказалось сном. Но нет, с реальностью не поторгуешься — в квартиру точно кто-то вселился. Ишида встал, взял чайник и исчез на кухне.

Клер охватило ужасное беспокойство. Перспектива вечного шума, назойливо вторгающегося в ее бытие сквозь стены и потолок, мучительно сжимала виски жестким металлическим обручем.

— Не заваривайте чай! — крикнула Клер. — Я ухожу. У меня голова разболелась.

Она должна немедленно пойти послушать и проверить. Ишида проводил ее до двери. Они попрощались по-японски, легким полупоклоном, что так нравилось Клер. Голова наклоняется вперед, следуя причудливой симметрии, подчиняясь собственному ритму, не обязательно совпадающему с ритмом собеседника, и придавая движению характер непредсказуемости, так ее веселивший. Эта манера приветствия, исключающая всякий физический контакт, подумалось ей, вся проникнутая бесконечным благородством и духом самопожертвования, не имеет аналога на Западе, где люди кланяются другим людям не для того, чтобы выразить взаимное уважение, а для того, чтобы принизить свое достоинство. Она шагнула в темноту лестничной площадки.

— Спокойной ночи! — крикнула она в лестничный пролет.

Ишида замер возле двери, невидящим взглядом уставившись на связку ключей, которая покачивалась в замочной скважине, словно гипнотизируя его. «Я не должен с ней видеться, — сказал он себе. — Я не имею права вовлекать ее во все это. Это слишком опасно для нас обоих».

Вытянувшись под одеялом на широкой двуспальной кровати, Клер неподвижно лежала на спине — точь-в-точь Элеонора Аквитанская, навеки застывшая в своем деревянном наряде. Широко распахнутыми глазами она смотрела в потолок, а ушами ловила каждый шорох — ни дать ни взять заяц, понимающий, что в тишине леса его выслеживает охотник. Медленно текли минуты, и она уже начала засыпать, когда вдруг услышала у себя над головой звук шагов. Желудок съежился болезненным спазмом, как будто его сжала чужая рука. Она различила далекий и едва слышный звонок мобильного телефона, еще шаги, приглушенный голос. И снова стало тихо. «Этот мужчина живет один, — подумала она. — Но когда же к нему успели завезти мебель? Тайна, покрытая мраком. Я сидела дома весь день, почему же я ничего не видела?», — терялась она в догадках. Потом положила ладонь себе на живот, в районе пупка, и принялась выполнять комплекс дыхательных упражнений. В голове ее звучал голос Кристиана Дитриха, ее мануального терапевта, дававший ей указания: «Глубокий вдох всей грудной клеткой. Выдох. Медленно, на уровне брюшного пресса. Выдох должен быть длиннее вдоха. Представь себе воздушный шарик, из которого потихоньку выходит воздух». Дитрих потратил массу времени, пытаясь внушить ей все эти образы — воздушный шарик, поток воздуха, струящийся через все тело, от макушки до щиколоток, и особенно «молчание органов», про которое он без конца твердил и смысла которого она не понимала. Постепенно она успокоилась. Мозг напитался кислородом, и страх из него ушел, переместившись в тяжелый, тревожный, изобилующий странными символами сон.