Анатолий Алексин - Охранник Страница 2

— А кто вы… если не считать, что мама прекрасного Тома. Простите за любопытство.

— Раскрою секреты… Наша лаборатория ищет, определяет вредные для человеческой жизни вещества. Мы, так сказать, тоже охранники.

— И попутно с этими веществами общаетесь?

— Поверьте: я весьма осторожна и предусмотрительна. Не могу же подвести своего сына? Это было бы предательством… с моей стороны.

— А насколько вы, если не секрет, похудели? — спрашивала жена таким тоном, как если бы мать Тома пришла к ней на врачебный приём.

— Похудела? Примерно в два с половиной раза… Все платья на мне болтаются. В самом деле, перестаралась. Получилась какая-то патология…

— Давайте встретимся и более подробно поговорим дня через три. Я всё обдумаю — и постараюсь дать вам советы…

Когда мы остались вдвоём, жена медленно произнесла:

— Боюсь, тут не «патология», а онкология. Ты обратил внимание на цвет её лица?

— И что ты собираешься ей посоветовать?

— Немедленно лечь в больницу. Если уже не поздно…

— А что скажешь Тому?

Мы, и правда, полюбили её сына. Не только за умную вдумчивость и доброту, но даже за его имя. Потому что Том Сойер был незабываемым спутником нашего детства. Он не нуждался в охране, поскольку не был еврейским ребёнком.

Когда-то мы устраивали в ту давнюю пору домашние спектакли: я пытался изображать выдумки, лихие изобретения Тома, а моя будущая супруга Полина изображая тетю Полли — и стремилась командовать Томом. У неё это получалось успешней, чем у литературной тети Полли, так как Том в моём исполнении оказывался куда послушнее, чем Том Марка Твена. А тётя, то есть моя будущая жена Полина, уже тогда была по отношению ко мне гораздо строже и твёрже.

Полли, Полина… Какие случаются совпадения!

Наступил день, когда Полина доверила мне, как главному охраннику, свой игрушечный пистолет, предупредив бессчетное количество раз, чтобы я его не обнаруживал.

— Помни предупреждение нашего любимого Чехова о том, что, если на стене висит ружье, оно должно выстрелить.

— Во-первых, это касается театральных спектаклей, во-вторых, он имел в виду настоящее оружие, а не игрушку… Ну, а в третьих, клянусь даже твою игрушку не обнаруживать.

— Ибо мы внешняя, фактически показная охрана, — и оружие нам не положено. А тут пойдут слухи, которые, как писал Грибоедов, «страшнее пистолета».

Сама же Полина отправилась с Томом в больницу к его маме, куда, преодолев отчаянное сопротивление, её уложила.

Том согласился до возвращения мамы жить у нас дома. Но было заметно, как он внешне сдержанно, но непрестанно о ней думал… которая, согласно легенде, переусердствовала всё с теми же диетами и задуманным похуданием… А в результате, стала нуждаться в больнице.

Однако сдержанность наконец Тома покинула:

— А почему моя мама лежит в онкологическом отделении? Её ведь обещали избавить только от похудания…

Полине, которая обычно отрицала всякую возможность вранья, пришлось изворачиваться. Она растолковала, что в городе свирепствует вирус гриппа, что все отделения наглухо забиты заразными гриппозниками, а других пациентов, дабы не заразить, пришлось распихать по разным — в том числе, по совершенно несоответствующим их недугам! — отделениям. Маме Тома досталось онкологическое…

Том ей не поверил, так как был догадлив, не по возрасту прозорлив. Но это мучительное недоверие гнал от себя. В палате он умел сделать вид, что абсолютно спокоен. Не ради Полины, конечно, а чтобы мама не углядела испуга и тревоги на его лице.

Он был еще сострадательней и осмотрительней своего бессмертного тёзки, в честь которого удостоился своего имени.

Дети в какой-то степени защищены возрастом от «полновесного» восприятия горестных ситуаций. Но это не относилось к Тому.

Похороны мамы стали кошмаром, заставившим его окаменеть. Он и там не плакал и ни слова не произнес. Казалось, что и для него жизнь, не так давно начавшаяся, уже завершилась. Утешать Тома было бесполезно. Но мы всё-таки принялись утешать… Говорили, что мама не могла покинуть его. Что она, пусть и незримо, останется вместе с ним, что потом, через многие десятилетия, не на земле, это станет зримо и вечно.

Наверно, привычные в таких случаях фразы могли звучать для всё понимающего Тома неубедительно. Но есть мгновения, дни, когда таким заверениям, вопреки всему, хочется верить.

Вдобавок Полина, почти не отрываясь, по-матерински обнимала Тома, целовала и полушёпотом сообщала, что мама доверила нам быть с ним неразлучно… не заменяя себя, а продолжая своё служение сыну. О том, что его фактическое усыновление еще требовало хождения по бюрократическим инстанциям, мы Тома не уведомляли…

Он, вроде бы, начал к Полине прислушиваться. А что ему оставалось? Она и сама воспринимала каждую свою утешительную фразу за истину.

Том окончательно переселился в наш дом. Наконец мы обрели сына. Но какою ценой…

Здание «храма заботы» было окружено полянами, клумбами, парком, качелями, каруселями и беззаботным смехом. Я понимал, что охрана, которую мы с Полиной несли, — это тоже проявленье «заботы». Для того, чтобы дети обладали своей беззаботностью.

— Почему они всё время хохочут? — спросил меня Том.

— Просто у них хорошее настроение, — предположил я. У Тома повод для такого настроения отсутствовал. — И еще у них стопроцентная уверенность в своей безопасности… которую мы обеспечиваем.

— Ну, от болезней-то не застрахован никто, — мрачно возразил он. И добавил, что бессмысленным забавам предпочитает игру в шахматы.

— Вот, помню, я в детстве… — не раз начинал он так свои воспоминания, будто с детством у него было покончено. — Вот, помню, я в детстве любил играть в лапту, а мама убедила меня, что шахматы интересней лапты. И даже увлекательней беготни на перегонки, которой я тоже увлекался.

«Перегоняй разумом, а не ногами!» — посоветовала ему мама. Которая — что он также для нас открыл — играла в шахматы не как обыкновенная любительница, а по «высокой категории».

… Мы с Полиной на следующий же день подкатили ко входу в «храм», где располагался наш «охранный пост», шахматный столик. Мы вообще стремились без промедления исполнять желания Тома, чтобы он — пусть не сразу — начал ощущать нас своими родителями. Если это было возможно…

По воскресеньям мы втроем приходили на кладбище.

«Здравствуй, мама…» — еле слышно произносил Том.

И больше в этот день мы с его голосом не встречались. Я понял, что маму ему заменить не сможет никто. Отца же своего он ни разу не видел.

И это пустующее в его биографии место мог бы занять я…

Мы с Томом начали шахматные борения. Разумеется после того, как он освобождался от занятий, кои были весьма обильны: долг «храма» заключался в том, чтобы взращивать вундеркиндов и, уж непременно, образованных, гуманных личностей.

Пусть до поры и чрезмерно весёлых, — взрослость, увы, беззаботные радости утихомиривает…

Директор, увидев, что я, отрешившись от всего, склонился над шахматами, осуждающе покачал головой. А пальцем одобряюще показал на Полину, как на пример, достойный подражания: она бдительно оберегала вход.

С того дня дома — уже не на столиком, а над шахматной доской — мы с Томом продолжали сражаться.

Впрочем, никаких «сражений» в буквальном смысле не было: я активно и с удовольствием партию за партией ему проигрывал. До тех пор, пока он мне не сказал:

— Вы нарочно проигрываете. Так неинтересно. Мама играла со мной по-другому… И я один раз у неё даже выиграл.

Упомянув вслух про маму, он потом по-прежнему на весь день умолкал. И Полина приказала мне не нарушать эти молчания.

— Дети предпочитают, чтобы с ними общались «на равных» — поздним вечером поучала меня Полина.

Она, видимо, перенимала опыт Томиной мамы.

«Умные дети вообще хотят, чтобы им не предоставляли скидку, некую „фору“ на возраст», — наконец, дошли до меня, неопытного, запоздалого отца, слова жены.

— Давай-ка и я с ним буду играть, — предложила Полина. — Поддаваться не стану, чтоб не обидеть Тома. Игра в поддавки ему не нужна…

Её сближало с мамою Тома и то, что Полина ничего не делала поверхностно. И в шахматы тоже играла мастерски. Когда-то, в юные годы, она обучалась в шахматном кружке. Вместе со мной, но куда более преуспела. Кажется, как и во всём остальном…

Будучи онкологом, Полина играла в шахматы и со своими пациентами прямо в больничных палатах. Она увлекала их игрой, считая, что такое увлечение — тоже болеутоляющее средство. Полина изобрела немало способов облегчать человеческие страдания.

Но на новом месте нашего пребывания этими её умениями пока не заинтересовались…

Беда обычно не удовлетворяется одним ударом. Она имеет беспощадную склонность ошарашивать новыми потрясениями.