Роальд Даль - Шея Страница 2

По долгу службы я постоянно оказываюсь в выходные в разъездах. По пятьдесят раз в году я провожу субботу и воскресенье в разных компаниях, и в результате у меня развилось безошибочное чутьё на обстановку. Едва входя в дом, я уже знаю, всё ли внутри в порядке или неладно что-то. И в этом доме мне не понравилось. В нём дурно пахло. Слабое, еле уловимое дыхание гнили в воздухе не проходило, пока я нежился в горячей мраморной ванне. Я только надеялся, что сумею избежать неприятных ситуаций до понедельника.

Первая из них поджидала меня через десять минут, хотя и вызвала скорее удивление, чем неловкость. Я натягивал, сидя на кровати, носки, когда отворилась дверь и в комнату проник старый косолапый гном в чёрном фраке. Он тут дворецкий, пояснил он, его зовут Джелкс, и он хотел бы лично удостовериться, что я не испытываю недостатка ни в чём и чувствую себя комфортно.

Я отвечал утвердительно.

Он сообщил, что приложит со своей стороны все усилия, чтобы визит прошёл для меня наилучшим образом. Я поблагодарил. Вместо того чтоб выйти, он потоптался и медоточивым голосом спросил разрешения коснуться несколько деликатной темы. Я разрешил.

В общем-то, это насчёт чаевых. Всё, что касается чаевых, приводит его в отчаяние.

Да? Почему же?

Ну, если я спрашиваю всерьёз, то ему не нравится, что, уезжая, гости полагают необходимым оставить ему на чай. Так происходит всегда, и это унизительно и для него, и для гостя. Более того, он понимает, как чувствует себя гость, вынужденный давать на чай больше, чем он может себе позволить.

Он сделал паузу, и два хитрых глаза впились в моё лицо в ожидании реакции. Я пробормотал, что со мной он может об этом не беспокоиться.

Напротив, ответил он, он попросил бы вообще не давать ему чаевых.

— Ладно, — сказал я. — Не будем сейчас это обсуждать. Когда дойдёт до дела, посмотрим.

— Нет-нет, пожалуйста, сэр, — вскричал он. — Я очень прошу!

Я согласился.

Он выразил благодарность и, шаркая подошвами по полу, подошёл ближе. Затем склонил голову набок, сцепил руки у груди на манер проповедника и виновато передёрнул плечами. Он не спускал с меня колючих маленьких глаз, а я сидел в одном носке и гадал, что будет дальше.

Единственное, о чём бы он попросил, сказал он тихо, так тихо, что его голос таял, как музыкальный аккорд, доносящийся из-за закрытых дверей концертного зала, единственное, о чём бы он попросил, — это уделить ему тридцать три и одну треть процента от карточного выигрыша за выходные. Если я проиграю, платить ничего не надо.

Его слова прозвучали так тихо, слитно и неожиданно, что я не успел удивиться.

— Скажите, Джелкс, здесь принято помногу играть в карты?

— Да, сэр, помногу.

— А тридцать три с третью процента не многовато?

— Не думаю, сэр.

— Я вам отдам десять процентов.

— Нет, сэр, на это я никак не могу согласиться.

С терпеливо сдвинутыми бровями он изучал у себя ногти на левой руке.

— Пятнадцать. Идёт?

— Тридцать три и одна треть, сэр. Это нормальная ставка. В конце концов, я даже не знаю, хороший ли вы игрок, сэр, и, не переходя на личности, я, стало быть, седлаю для себя лошадь, ни разу не видав, как она скачет.

Вы скажете, разумеется, что нечего мне было, прежде всего, вступать в пререкания с дворецким, и будете абсолютно правы. Но, числя себя либералом, я всегда стараюсь наладить контакт с прислугой. Кроме того, чем больше я думал, тем больше приходил к выводу, что отвергнуть его предложение было бы неспортивно.

— Договорились, Джелкс. Будь по-вашему.

— Благодарю вас, сэр.

Он двинулся, пятясь боком, по-крабьи, к выходу и снова остановился у двери, взявшись за ручку.

— Могу ли я дать вам один совет, сэр, — вы позволите?

— Да?

— Дело в том, что её светлости свойственно переоценивать свои шансы.

Вот это было уж слишком. Я уронил на пол второй носок. Одно дело заключить с дворецким азартное соглашение про чаевые, от которого никому ни жарко ни холодно, но, когда он втягивает вас в заговор против хозяйки дома, это уже не лезет ни в какие ворота.

— Хорошо, вы свободны, Джелкс.

— Не обижайтесь, сэр. Всё, что я имел в виду, — это что вы будете играть против её светлости. Она всегда берёт в партнёры майора Хэддока.

— Майора Хэддока? Вы говорите про майора Джека Хэддока?

— Да, сэр.

Когда он говорил про майора Хэддока, у его носа появлялись презрительные складки. С леди Тертон обстояло ещё хуже. Слова «её светлость» он произносил внешними краями губ, как будто сосал лимон, а в голосе слышались непочтительные модуляции.

— Я должен откланяться, сэр. Её светлость спустится ровно в семь, так же как майор Хэддок и остальные гости.

Он испарился, оставив после себя в воздухе липкий сырой туман.

В начале восьмого я вошёл в гостиную, и ослепительная леди Тертон встала, чтобы приветствовать меня.

— Я не была уверена, что вы приедете, — сказала она переливчатым, незабываемым голосом. — Простите, как вас зовут?

— Боюсь, что я поймал вас на слове, леди Тертон. Надеюсь, мой грех не слишком велик.

— Нет, в этом доме сорок семь спальных комнат. А это мой муж.

Невысокий человек вышел из-за её спины со словами:

— Поверьте, я искренне рад вас видеть.

Он тепло улыбнулся, и, пожимая руку, я ощутил дружелюбие в касании его пальцев.

— А это Кармен ля-Роза, — перебила леди Тертон.

Женщина была сложена мощно и имела такой вид, как будто привыкла управляться с лошадьми. Она кивнула мне и не протянула руки, хотя я уже подал свою. Мне пришлось перенаправить движение: я вытащил носовой платок и высморкался.

— Простужены? — поинтересовалась Кармен ля-Роза. — Берегите себя.

— А это Джек Хэддок.

Его я знал. Он «возглавлял», что бы под этим ни подразумевалось, различные фирмы и был принят в обществе. Я несколько раз писал о нём в хронике, но не любил его. Я не люблю людей, щеголяющих военными чинами в обычной жизни, особенно полковников и майоров. В обеденном жилете, с мясистым лицом, густыми бровями и белозубым ртом, он обладал до непристойности яркой мужской красотой. В улыбке он приподнимал верхнюю губу и обнажал зубы. Смуглую, поросшую шерстью руку он протянул мне с улыбкой:

— Надеюсь, вы о нас напишете что-нибудь хорошее в вашей хронике.

— Да уж, — сказала леди Тертон, — а не то я напишу о нём что-нибудь плохое прямо на первой странице у себя.

Я рассмеялся, но все трое уже отвернулись и отошли к дивану. Джелкс подал мне коктейль, и сэр Бэзил увёл меня в другой конец комнаты, чтобы спокойно поговорить. То и дело жена окликала его с распоряжениями — ещё бокал мартини, сигарету, пепельницу, платок. Он привставал, но бдительный Джелкс перехватывал его движение и подносил требуемое сам.

Джелкс откровенно любил хозяина и откровенно ненавидел его жену. Всякий раз, когда он оказывал ей услугу, он выпускал брезгливую морщину на нос и сжимал губы в подобие индюшачьей гузки.

За столом хозяйка поместилась между майором Хэддоком и ля-Розой, благодаря чему мы с сэром Бэзилом сели на противоположном конце стола и продолжали приятную беседу про живопись и скульптуру. Майор Хэддок не скрывал, что страстно влюблён в хозяйку, и хоть мне противно об этом говорить, но сомневаться не приходилось — мадам ля-Роза охотилась за той же дичью.

Хозяйка пребывала в упоении от сложности дурацкой интриги, но муж видел всё в ином свете. Он неотрывно следил за ними и часто терял нить нашего разговора, спотыкался на полуслове и с грустью останавливал взор на черноволосой красавице с раздутыми яркими ноздрями. От него не укрылось ни её возбуждение, ни то, как она накрывала ладонью руку майора, ни тон, которым женщина с повадками конюха выпевала:

— Ната-ли-я! Послушайте же меня, Ната-ли-я!

Я спросил:

— Завтра проведёте меня по парку, покажете мне скульптуры?

— О, — сказал он, — с удовольствием.

Он снова жалобно и умоляюще посмотрел на жену. Он был столь мягок и деликатен, что и сейчас в нём не чувствовалось ни гнева, ни малейшей опасности, что он взорвётся или устроит скандал.

После обеда мне приказали занять место за ломберным столиком в паре с Кармен ля-Розой против майора Хэддока и леди Тертон. Сэр Бэзил вернулся на диван с книжкой.

Игра была стандартной и скучной. Джелкс только постоянно мешал. Он беспрестанно сновал вокруг, приносил коктейли и выносил пепельницу и не спускал глаз с наших рук. Он был близорук и вряд ли многое различал, так как — не знаю, известно ли вам, — в Англии ни один дворецкий не носит ни очков, ни, между прочим, усов. Правило золотое, не подлежащее обсуждению и очень разумное. Бог знает, правда, откуда оно взялось. По-видимому, усы придали бы дворецкому внешность джентльмена, очки же — американца. Что стало б с нами тогда? Так или иначе, Джелкс всё время мешал играть, он и её светлость тоже. Её без конца звали к телефону по поводу газетных дел.