Рене Френи - Лето Страница 2

Я поцеловал их обоих и поднялся к себе. Я живу в том же доме, над рестораном, под самой крышей. Из окна я снова увидел их вместе, они продолжали о чем-то болтать, и каждые тридцать секунд разбивался об уснувшие фасады домов смех Сесиль. Прямо подо мной в желтой листве платанов спали сороки, похожие на свернувшихся в клубок черных кошек.

Апрель — жестокий месяц для легковерных. В том году апрель был ясным и ветреным. В городе уже появились первые туристы, их выдавал взгляд, устремленный в прозрачное небо. Ветер кружил золотистую пыль, и каждый день я выносил на террасу все больше голубых полотняных кресел. Эти кресла я подбирал сам, в тон небу, словно кусочки неба, вырванные мистралем.

Как-то субботним вечером, пока мы обслуживали посетителей, я увидел особый блеск в глазах Тони. Всякий раз, когда я заходил на кухню за очередным блюдом, он что-то напевал, смеялся, отпускал разные шутки. И потому я совсем не удивился, когда после ухода последнего посетителя он сказал: «Послушай, у нас была замечательная неделя, особенно если учесть, что сезон еще не начался. Нам нужно чуть-чуть расслабиться, пойдем в казино! А иначе ради чего так вкалывать?» В чем наши демоны постоянны, так это в том, что они всегда возвращаются. Он залез под паровой котел и достал оттуда всю недельную выручку. Мы всегда ходим в банк только по вторникам.

Через полчаса мы уже обменяли на жетоны десять тысяч франков. Для субботнего вечера в казино было довольно спокойно. Мы устроились возле французской рулетки и заказали два виски с ананасовым соком.

Тони начал играть, ставя на 23 и 32, два его счастливых числа. Сначала он ставил только на них, затем начал ставить на смежные числа, потом на серии.

За час мы выпили по пять или шесть порций виски с ананасовым соком и проиграли почти все. Тогда мы решили испытать судьбу в блэк-джек. Там дела пошли не лучше. Какие-то два ничего не умеющих игрока испортили нам всю игру.

Тем временем на рулетке выпало 32. В полном отчаянии мы вышли из казино.

Я понял, насколько мы оба пьяны, лишь когда обнаружил, что мы писаем на прекрасные цветочные клумбы в саду у казино, в двух шагах от стеклянной входной двери.

Так мы стояли и писали, пока не заметили изумленный взгляд портье, одетого в элегантный костюм жемчужно-серого цвета. Мы оба просто покатились со смеху. От такой наглости он просто онемел. Нам было так весело, что мы даже описали себе ботинки.

Вот тут Тони заявил мне с самым серьезным видом:

— Нет, так дело не пойдет. Сейчас мы туда вернемся и всех сделаем!

Я был не настолько пьян, чтобы позволить ему такое. «Послушай, — попытался я урезонить его, — мы и так уже проиграли десять тысяч, хватит, пойдем отсюда, ресторан все-таки принадлежит нам обоим».

— Мы делали слишком маленькие ставки, Поль. Не держи меня и не мешай, вот увидишь, сейчас мы их сделаем!

Он уже был внутри. Я хотел было отобрать у него сумку с деньгами, но он уже обменял на жетоны еще пятьдесят тысяч. Сумку он мне отдал, но там осталось только несколько монет. Наверное я все же был слишком пьян.

Он прямо прилип к столу с рулеткой, словно к игровому автомату. Не сводя глаз со стола, он начал кидать жетоны. Его ставки становились вес больше и больше.

Не поднимая головы, он заказал бутылку шампанского и бокалы для всех, кто играл рядом с нами. Он перестал ставить на свои счастливые числа и теперь ставил на красное. На красное и по максимуму. Я пытался обуздать его, но овладевший им демон бушевал в его крови, словно взбесившаяся лошадь.

Через два часа мы проиграли еще сорок тысяч франков и еще больше напились.

Он заказал еще одну бутылку шампанского. Большинство посетителей наблюдали уже только за нами, их это забавляло.

В конце концов он сказал одному из крупье: «Играйте за меня, я слишком пьян!»

И тут же начал выкрикивать номера, на которые хотел поставить, вместе со смежными числами и цветами. Он так торопился, что крупье никак не поспевал за ним, совсем растерялся, и жетоны попадали у него из рук. Управляющий дал знак другому крупье сменить его.

Мы выиграли, проиграли, опять выиграли и опять проиграли. Еще раз угостили всех шампанским. Каждый раз, когда мы выигрывали, Тони швырял стопку жетонов и кричал: «Эй, кто-нибудь!» Наверное, именно это он называл «сделать их всех».

В четыре часа утра мы наконец вышли из казино, унося с собой сто двадцать тысяч франков, натянутые поздравления управляющего и не знаю какое содержание алкоголя в крови.

— Сядь за руль, — сказал мне Тони, — а то я даже машины не вижу.

В тот вечер я понял, как можно проиграть свой дом, жену и последнюю рубашку. Моцарт ждал нас в машине, он сидел на водительском месте. Несомненно, он был единственным, кто мог повести машину.

Апрель — жестокий месяц не только для легковерных, но и для моих ног. Я подал сотни порций фаршированных мидий, маринованной семги, антрекотов под зеленым соусом или соусом из сыра рокфор. Это еще ничего, вот в прошлом году я разодрал две пары туфель, мои ноги так отекли, что стали больше на два размера. Никакие туфли не выдержат двести тарелок в день. Я все перепробовал, даже ортопедические.

С девяти утра до полуночи я только и делал, что открывал и закрывал кассу, запускал кофеварку. В два или три часа дня я закрывал ресторан и выходил передохнуть. Я лежал на траве, вместе с голубями, влюбленными и кошками, и передо мной было только голубое небо. Вечерами я тупо смотрел, как колыхается под платьем грудь Сесиль. До самой ночи. Тони в это время выглядел не намного лучше меня.

К часу ночи я поднимался к себе под крышу. Я принимал душ, валился на диван и утыкался в какой-нибудь детектив или триллер. Когда так выматываешься, необходимы секс, большое пространство и страх, желательно все вместе и сразу. Если фильм не зацепит вас чем-то самым примитивным, вы не досмотрите его и до половины. Мои веки совсем отяжелели, как и ноги. А стопкам книг, корешки которых пылились у стены, придется ждать до зимы.

В покере всего существует одиннадцать комбинаций карт.

II

Если бы мне не нужно было каждый день работать, я бы хотел писать книги. А так мне всегда не хватает времени и смелости, чтобы написать то, что я хочу. Получается, что мне нужно или серьезно болеть, или сильно страдать. А ничего такого со мной не происходит, каждую минуту моей жизни я испытываю страшную злобу. Смотрю на женщин, на солнце, на животных, на людей, которые по-настоящему работают, и не нахожу времени, чтобы написать то, о чем думаю. Хотя у меня в голове столько всего. Стоит мне только открыть глаза — и я начинаю мечтать. Иногда я думаю, что мечтать — это значит жить.

Она сидела чуть ниже меня, я заметил ее, когда любовался островами, блестевшими на солнце. Было, наверное, около семи часов вечера, она сидела на уступе скалы со школьной тетрадкой на коленях и писала. На ней было маленькое черное хлопчатобумажное платье, открывавшее ее ноги и спину.

Если бы я хотя бы на секунду мог представить, как удивительно прекрасно ее лицо, склоненное над тетрадкой, я бы никогда не осмелился преодолеть те несколько шагов, что отделяли меня от нее.

— Вы пишете мемуары?

Я произнес эти слова осторожно, чтобы не испугать ее.

— Продолжайте любоваться морем, — ответила она мне, не поднимая головы, — и не мешайте мне разбираться со своей жизнью.

Тон сухой. Легкий акцент человека не отсюда. Однако голос ее был все равно замечательный, я бы даже сказал какой-то утонченный.

— Вы приезжая?

— А вы полагаете, что вы у себя дома среди этих скал, которые всегда будут принадлежать только солнцу и ветру?

Ее слова были острее рифов, о которые разбивались внизу волны. Она захлопнула свою тетрадь и уставилась на мои ноги. Она медленно смерила меня взглядом с ног до головы, дерзко и вызывающе.

У меня перехватило дыхание. Ее лицо вызвало во мне такую бурю эмоций, о существовании которых я и не подозревал на протяжении своей бестолковой жизни. Сказать, что у нее были тонкие и правильные черты лица — значит ничего не сказать. Ее лицо ошеломляло. Отталкивало и притягивало. Мне улыбалось и меня унижало. «Я пишу роман, который называется „Спагетти под томатным соусом“, и у меня совершенно нет фантазии. Я итальянка, выросла в Ля-Рошели и каждый день ем спагетти. Вот, теперь вы знаете обо мне все, до свидания!»

Один ее глаз был необыкновенно живым и хитрым, а в другом притаилась бесконечная грусть. Солнце уже запрокинулось за остров, а я все не мог решить, какой из них мне нравится больше. Хитрый уже пугал меня. С каких же пор эти глаза вот так борются друг с другом? Из-за этого у нее было легкое косоглазие, которое делало ее еще очаровательней. Эта молодая женщина казалась совершенно измученной. Измученной, как человек, который нигде не может найти себе пристанище.