Роман Солнцев - Минус Лавриков. Книга блаженного созерцания Страница 2

— Так по всей стране, — сказал он.

Причем он советовал предлагать самую мизерную цену. Например, начинать с червонца. И не выше «стольника». Верная цена металлургической бумажки — «полтинник». А если кто–то из других ловцов счастья начнет перебивать цену, сурово ему цыкнуть в упор: жить хочешь — отвянь.

— Так и сказать? — спросил, помнится, Миня, холодея от страха и восторга.

— Так и сказать, — хмыкнул бывший однокурсник Берестнёва по МГРИ.

— А если он из какой–нибудь недоброй компании?

Однокурсник Берестнёва, чтобы подчеркнуть важность момента, надел очки и очень строго объяснил:

— Никто из никакой компании, не посоветовавшись со своей компанией, не станет нарываться на неизвестность. Смелей и больше. Куйте железо, пока горячо.

Веселый автобус с размаху остановился на кольцевой, все высыпали под палящее зеленое солнце, в пыль и гам голубей. Миня побрел в сторону от завода (так советовали) скучающей походкой мимо бабуль, продающих огурцы и малину, постоял, нарочито зевая, купил, подсчитав на ладони мелочь, бутылку минеральной и принялся пить из горлышка. Пил и поглядывал на наручные часы, как если бы он тут ждал кого–то.

Кстати, а где же Санька Берестнёв?!. Странно, что не договорились быть в одно время рядом. Уж больно тревожно с такими большими деньгами стоять даже среди дня. В сумке стоимость двухкомнатной квартиры и еще полстолька. Не слабо?

Скоро выйдут и рабочие на жаркую площадь. Еще минут пять. Даже три. И вдруг сзади кто–то тихо произнес:

— Стоять.

— Что? — тихо спросил Лавриков. И, кажется, засмеялся от страха. Или не засмеялся?

И почувствовал, как железные пальцы двоих, кажется, людей (одна кисть потоньше и слабей) хватают его под локотки и заталкивают в низенький, раскаленный на солнце «жигуленок».

— Напялил очки, думаешь, не узнают? Это преступник, граждане… посторонитесь.

— Вы что делаете?.. — вспомнив о людях вокруг, тихо заныл–заскулил Миня, пытаясь вырваться. Ах, почему он не может заорать во все горло, ведь орал же когда–то в детстве с одного берега на другой друзьям? И в армии вместе со всеми: «Ур–ра!!!» А вот тут не получается, и все… Но зато Лавриков сам пригнулся и нырнул головой вперед, надеясь мгновенно выскочить из легковушки с другой стороны. Но на переднем кресле кто–то уже сидел, он обернулся — в черном чулке (или в спецназовской маске?) — и быстро стукнул Миню по голове, и тот с мутящимся сознанием свалился, как мешок, на кожаное вонючее сиденье…

А через какое–то время Лавриков очнулся — лежит в душной траве, среди доцветающих одуванчиков, в лесу, возле шоссе. Череп в области темени свербит. И словно темно вокруг, хотя в небе светит солнце. Поморгал глазами — кажется, глаза целы. Пошарил вокруг — нет сумки. Ужас! Значит, нету всех денег???

Поднялся на дрожащих ногах. Нету сумки, нету!!! Значит, за ним следили? Знали? Откуда? Или просто по лицу вычислили? С чего бы это в знойный день человек с сумкой торчит недалеко от проходной завода?.. Не он, видимо, первый и не он последний охотник за дешевыми акциями…

А где же Саня Берестнёв? Под носом кожу стягивало. Поскреб ногтем — это засохла кровь. И к щеке словно кузнечик прилип?.. Тоже корочка крови.

— Сволочи!.. Туки!.. — Миня почему–то вскинул руки к небесам, словно взывая к Высшей справедливости… тряхнул ими и поплелся, сам не ведая куда, по обочине дороги. Время от времени мимо проносились машины. Попроситься на попутную? А чем заплатишь? В карманах только мелочь на автобус. Охота было лечь и уснуть…

Да и куда он плетется? Может, надо в обратную сторону? Вот какие–то деревянные дома и красные кирпичные коттеджи. Удивленно прочел: «Собакино». Послушайте, это же черт знает где, за аэропортом!

А вот и, как некий соляной столб в Библии, телефон–автоматная будка сверкает стеклами во все стороны. Пошарил по карманам, нужен пятак. Есть пятак.

Кому позвонить? Конечно, Берестнёву.

Трубку в городе сняли. Миня забормотал в пластмассу жалобным голосом:

— А Саню мозно? Это Миня. Как? Куда уехал? Потему в Сочи?.. — Но трубку уже бросили, послышались короткие гудки.

Надо было представиться, хотя это вряд ли бы помогло Мине узнать точнее про друга. Мать у Сани, усатая, грудастая Ираида Николаевна, со странностями, друзей Сани недолюбливает, а про Лаврикова говорит: легкомыслый, слишком много смеется. Нечего радоваться, если СССР разрушили, электричество и транспорт отдали олигархам, а соседи собак развели — целых три штуки…

Лавриков повесил трубку и решил так: Саня скупил много акций и улетел, счастливый, отдыхать в Сочи. И только ему, Мине, как всегда, не повезло…

2

Прикрыв ладонью темя от жгучего солнца, он плелся пешком в город. На междугородный автобус не хватает. Ах, надо было часть денег рассовать по карманам, сунуть в носки, к щиколоткам, как делают азербайджанцы на базаре, Миня видел. Ах, да ладно! Идти километров сорок. Как–нибудь.

Не это главное. Главное — как быть дальше?

Основную часть утраченной суммы он занял под залог квартиры у Вячеслава Каргаполова, старого знакомого, который еще лет пятнадцать назад, в студенческие времена, предлагал свою любовь Татьяне, жене Лаврикова. Наверное, уж из квартиры ее не выгонит. А Миня заработает, отдаст.

Только вот беда — паспорт дома. А куда без паспорта? А появиться сейчас там невозможно. Какое же ты чудо в перьях, скажет жена. Какой же ты рассеянный с улицы Бассейной, хихикнет дочь.

Почему ему так в жизни не везет? А когда ему везло? Он когда и родился–то, рассказывала акушер тетя Зина, не шибко хотел на свет божий вылезать — ножкой дрыгал… Спасибо покойному отцу: научил смеяться, когда больно. Отец работал в механической мастерской при совхозе, клал, бывало, при маленьком сыне рыжую от курева и огня ладонь на наковальню и, отвернувшись, ловко прострачивал острым кончиком молотка между пальцами.

— А если промахнешься, надо хохотать. Попробуй!

Миня сразу же влепил по пальцу и захныкал.

— Еще раз! — закричал отец, шевеля, как таракан, усищами.

Миня попробовал еще раз, попал по ногтю. Ноготь к вечеру посинел, но Миня на расспросы матери соврал, что на палец с полки выпал том Пушкина (у них дома имелась книга Пушкина размером с полпатефона). И не раз, и не два приходил потом сынишка к отцу и научился бить меж пальцев, не глядя, и надрывно смеяться, смаргивая слезы, когда попадал по живому…

Может быть, поэтому он позже, во взрослой жизни, будет смеяться по любому поводу. А скорее всего — у Мини легкий характер, это от матери. Она, что бы ни случилось, говорила: «Ну, мы живы? Руки–ноги целы? Уши на месте? Дом наш не сгорел? И слава богу!» Бедная мама, Царство ей Небесное!.. Заболела энцефалитом и истаяла за месяц, когда Минька в десятом классе учился…

«А я жив. И уши на месте. Только куда мне теперь идти?»

Он остановился. Каждую секунду Миню с левой стороны обдавало жаркой бензиновой вонью проносящихся в город машин. Тьфу! Миня повернулся и пошел в обратную сторону.

С самого детства он не знал никогда доподлинно, куда бы хотел пойти и кем желал бы стать. Учился легко, увлекался то физикой (смастерил, например, детекторный приемник), то химией (устраивал маленькие взрывы в овраге за церковью, настрогав спичечных головок в порох из ружейного патрона, — слямзил у отца…), то к старшим классам в стихи влюбился, в высокие слова, и читал их нараспев девочкам на улице, пока над ним красавица Ксения из его класса не посмеялась:

— У тебя своих слов нет? Ты не мужчина? Сю–сю сю–сю. Любить хосю.

В ответ на этот вызов Миня примкнул к пацанам на полустанке, и к осени уже знал сто матерных анекдотов и десятка два ужасных песен, где даже не обязательно все слова произносить — некоторые угадываются в рифму.

А другая девочка, Эмма, они сидели рядом за партой, его устыдила. Она мягко сказала:

— Мне, конечно, все равно, но жаль: ты, Лавриков, замаран. С тобой ни одна интеллигентная компания знаться не будет. А ведь из приличной семьи. Хорошо картавишь. Мама библиотекарь, папа почти инженер. Это дорогого стоит.

В ответ на сии слова Миня замкнулся, стал таинственно молчалив, чем долго вызывал интерес и той, и этой стороны, но надо же было когда–то и рот открыть, и что–то сказать. Но что?..

И он ударился в изучение немецкого языка. Собственно, немецкому и так учили в школе, язык казался безумно скучным, но Миня мог теперь продекламировать с умным видом длиннющие тексты, почти не понимая их смысла, — просто память у него всегда была отменная.

Закончив школу, хотел поступить на геологию, но отец напомнил про энцефалитных клещей в тайге (мол, хватит с нас и мамы…), и друзья потащили Миню в политехнический. Он, улыбаясь, здоровался буквально со всеми, и его сразу избрали комсоргом. Лавриков был послан на факультет иностранных языков университета крепить дружбу между комсомольскими организациями по поводу предстоящего новогоднего концерта и там встретил Татьяну Крымову, свободно говорившую по–английски, и, влюбившись в нее, Миня срочно перевелся из немецкой группы и стал учить английский.