Евгений Антонов - Большая река Страница 2

Этот день казался Андрюхе странным.

«Наверное так всегда бывает после долгого одиночества», — думал он. Внутренние диалоги с самим собой наслаивались на диалоги с Михалычем. И что было еще более странным, тот, казалось бы, понимал Андрюхино состояние и даже иногда подхватывал вслух его мысли, болтая вроде бы просто так, ни о чем.

Только сейчас, едва поспевая за этим шустрым мужичонкой, он понял, что заметно ослаб. А когда к вечеру они добрались обратно до избушки бакенщика, он совсем выбился из сил, хоть и старался не подавать виду.

Ко всему прочему, это был еще и везучий день: возвращаясь обратно от железно-дорожного переезда, где они прикупили кое-что поесть у одного из живущих там «аборигенов», они обнаружили в своих ловушках двух рябчиков. На переезде, кстати сказать, Андрюху уже знали и даже привозили кое-что на заказ. Пока закипала вода в котелке, Михалыч так ловко разделал добычу, что Андрюха только диву дался.

«Ну и жаден же этот Иван!» — Михалыч вновь вернулся к тому мужику, у которого они закупились. «Знавал я его раньше, но уж никак не думал, что он такой крохобор. Эх, Ваня-Ваня, погубит тебя жадность! Это ж надо, а?! Да за те деньги у нас в деревне можно три „пузыря“ взять!»

Впервые за все время своего пребывания здесь, по особому случаю, Андрюха купил на разъезде бутылку водки.

«А когда деньги кончатся что делать будешь?»

«Не знаю. Вообще-то я экономно трачу. Беру самое нужное, без чего не обойтись: хлеб, картошку, соль. Чай уже из трав привык заваривать. Да и грибов сейчас много. А скоро и ягоды пойдут».

«От кого же ты, парень, все таки прячешься?»

Андрюха в ответ только вздохнул и принялся подкладывать в костер дрова. Печку, пока было тепло он не топил.

После того, как они выпили, чокнувшись железными кружками, «за встречу и за удачный день», разговор их оживился и принял не то, чтобы философское направление, но где-то возле того. Андрюха, отвыкший от водки, уставший и ослабевший, заметно окосел после первой же дозы. Он почувствовал, что его начинает сносить в область наверняка Михалычу неизведанную, и что он сейчас начнет говорить на языке тому не понятном, мысля категориями своего собственного внутреннего мира, воставшего перед неотвратимой близостью смерти.

«Вот ты говоришь, Михалыч, что невозможно отнять у человека то, что у него в голове. А что, собственно, находится у нас в голове? Да та же плоть, что и в остальных местах. Ты узко берешь, Михалыч. У нас есть душа. А душа наша — бездна. Я не знаю, понимаешь ты меня или нет. Хотя, ты знаешь, мне на это наплевать. Ты уж не обижайся».

Михалыч только хмыкнул и покачал головой. Выпили еще по одной, «за душу».

«Вот ты говоришь, смерть человека — дело обычное. Это да. Но ведь с другой-то стороны что получается? Со смертью человека закрывается, исчезает и эта бездна, этот безграничный мир, обладающий такими возможностями, о которых мы и не подозреваем. В нем можно даже путешествовать и что-то открывать для себя. Нужно только научиться попадать туда».

Андрюха замолк, ожидая ответной реакции в виде протестов, жалоб на скучность разговора и требований сменить тему. Однако Михалыч молчал, и словно бы думал о чем-то своем, неподвижно глядя на водные блики на лунной дорожке, бегущей прямо поперек реки, лишь изредко отбиваясь то наседавших комаров.

«Вот и получается, дорогой мой Павел Михайлович, что убивая человека, мы убиваем этот огромный и бесценный мир, что скрывается под внешней оболочкой тела».

«Все так, Андрюха», — наконец проронил Михалыч. «Все так. Понимать-то я это понимаю. Зря ты говоришь, что не понять. Говорить вот только как ты не умею… Тут я с тобой согласный: душа человеческая — потемки. Каких я только людей не встречал за жизнь-то. У-у-у… Иной кажется ну мужик мужиком, простяга. А ведь какие вещи может делать: хоть в музей сдавай! Другой же наоборот: с виду милейший человек, а внутри — зверюга, как только самому себя не страшно. Только вот не верится мне, Андрюха, что все это даром пропадает, что помрем мы и все на этом! Нет, парень, зря ты говоришь. Не может все это, что во внутрях, душа значит, взять вот так вот и совсем исчезнуть. Уж на что я в Бога не верую, а не может такого быть. Иначе зачем же мы столько по жизни терпим, в себе все копим? Да ты меня неверное понял. Что тут говорить? Не умею я этого сказать. Да и знаешь что, Андрюха?»

«Ну?»

«Ни к чему это, мне кажется, говорить об этом».

«Как это ни к чему?»

«Да вот чувствую я, что чем больше говоришь об этом, тем оно все сильней запутывается».

Помолчали.

«Да, ты наверное прав», — сказал Андрюха поднимаясь. «Все это чувствовать надо». И он принялся, было, складывать нехитрую посуду в котелок с тем, что бы спуститься к реке и помыть ее, как неожиданный в тот момент вопрос Михалыча заставил его снова сесть на место.

«Так что же тебя, парень, сюда загнало?»

Теперь он уже звучал не праздно, а настойчиво и даже требовательно, словно от ответа на него зависело нечто, что должно случиться дальше. Ответ, последовавший на него, был гораздо более весомым по своей значимости, чем того ожидал Михалыч.

«СПИД».

Реакцией на него было молчание. Чисто внешне Михалыч выглядел так, как будто и не расслышал ответа, но в голове его творилось нечто, к чему он не был приучен: мысли мелькали одна за другой, путаясь и межуясь с командами к действию, которые меняли друг друга, так и не успев реализоваться. Первой из оформившихся была мысль о том, что речь идет не о той ужасной болезни, которая существует где-то там, в далеких странах или, по крайней мере, не здесь, на севере, в самой глуши, а о чем-то не имеющем к этому никакого отношения, кроме созвучия в названии. Затем ему подумалось, что Андрюха, имея своеобразное чувство юмора, просто отшучивается дабы скрыть истинную причину своего бегства в леса, но взглянув на него он понял, что ни о каких шутках речи быть не может.

У Михалыча запершило в горле и он закашлялся, весьма кстати, что бы разрядить напряженное пространство.

«Ты наверное не веришь, — проговорил Андрюха переводя взгляд от горящих углей в черное, и от этого кажущееся пустым пространство над костром, — как и я по началу. Думал: ошибка, быть того не может. Проверился еще раз и поскорее „сделал ноги“, пока не свинтили. Уехал, бросив все дела, из того большого и красивого города, где я тогда был. Потом мне пришлось выбирать: или я просто куда-то исчезну, или все об этом потихоньку узнают и тогда не будет жизни не только мне, но и моим родным. Так что, вот так вот…»

Вновь возникла напряженная пауза.

«Да-а, попал ты, парень…»- Михалыч неловко заерзал, потом не зная, что сказать или предпринять, привстал и разлил по кружкам остатки водки. Не дожидаясь и уже не надеясь, что хоть маленько «заберет», выпил свою.

«У тебя что же, и жена есть?»

«Есть».

«И дети?»

«И дети».

«Попал ты, парень, нечего сказать».

«Да и не надо говорить. Я уже свыкся с этим».

«А дальше что будешь делать?»

«Не знаю. Время покажет. Поживу пока здесь, сколько смогу… Вообще-то я умирать сюда приехал», — и Андрюха одним глотком выпил содержимое своей кружки.

«А лет-то тебе сколько?»

«Тридцать три».

Как ни странно, но в эту ночь Андрюха спал спокойно. Однако этого нельзя было сказать о Михалыче. Он постоянно просыпался и никак не мог избавиться от ощущения, что ему нужно куда-то бежать. Под утро, все же, он успокоился и проснулся когда солнце стояло уже высоко, обнаружив, что Андрюхи в избушке нет. Тот сидел у костра все на том же месте, как будто и не уходил.

«Привет, Михалыч. Присаживайся, чайку попей. Ты чего такой кислый?»

Михалыч и впрямь выглядел уже не таким живчиком, как на кануне.

«В Китай не могу попасть», — ответил тот, наливая себе в кружку чай из стоящего на углях закопченного чайника и усаживаясь рядом. Андрюха чуть не поперхнулся, поняв, что пришла пора удивляться и ему.

«В какой Китай?»

«Да сон мне такой приснился: будто мы, „зеки“, всем отрядом нашим на корабле плывем. Ага, вокруг света значит. И что главное интересно, суша будь-то — острова и эти, как их … материки — все в кучу собрано. Вот мы вокруг этой суши кругами плаваем, а пристать нигде не можем, потому как берег — сплошные скалы, и волны штормовые. Вот. И вроде как есть одно место пологое, равнина, такая знаешь смурная, унылая с виду, к морю спускается, а нас каждый раз мимо нее течением проносит. И течение-то ведь какое интересное: вокруг суши бегает. Быстрое. Ну вот и надоело все это нашему Николай Иванычу, бригадиру. Он возьми и высадись на скалу, напротив той равнины. И ведь что интересно, никто даже заметить не успел, как это он умудрился сделать, а только когда мы в следующий раз мимо того места проплывали, смотрим: сидит, радостный, руками нам машет и кричит, мол это место „Китай“ называется, и что он попробует, мол, сейчас до берега добраться. Дурак. А мы, главное, и снять-то его оттуда не можем, и без него нам тоже нельзя вертаться. И вот надо нам теперь в этот самый Китай попасть, хоть ты сдохни. А никак… Так и проснулся».