Марк Гиршин - Убийство эмигранта. (Случай в гостинице на 44-ой улице) Страница 2

Скорее всего, она и забрала мой справочник. Мне его дали в эмигрантской газете «Новая речь», куда я отнес свои рассказы, и я имел неосторожность оставить его с портфелем у Риты, когда она попросила сбегать вниз купить ей в автомате сигареты. А дома я обнаружил отсутствие справочника. Выходило, сигареты она придумала, чтобы порыться в моем портфеле. Справочника мне не жаль, там только объявления религиозных организаций, мне они ни к чему, просто неприятно чувствовать себя обманутым. Календарь там тоже был.

Рита сказала, что наша организация, которая перевозит советских евреев в Америку, должна содержать нас, пока не научит английскому и не предоставит работу по специальности. Здесь же демократия! Она спросила, сколько мне дают на питание. А когда я спросил, сколько ей, она ответила: «Алик, что?.. Вам легче станет, если вы узнаете?» Мне стало смешно: наверное она получает больше и боится, чтоб и другим не захотелось, Но мне вполне хватает.

А теперь из другой оперы. Рядом с моим в колодец выходит окно негритянки, уборщицы гостиницы, и я слышу по вечерам, как она смеется. В первый раз, услышав ее, я даже выглянул в окно, как бы надеясь увидеть за ним мой старый двор и ремонтных рабочих, плескающихся после смены под дворовым краном, настолько, оказывается, сильна была во мне иллюзия той, оставленной, жизни. А дворовый кран! Так вдруг захотелось увидеть.

Решил еще не звонить редактору «Новой Речи», потому что прошло мало времени с тех пор, как я отдал ему свои рассказы, и биржевой маклер может рассердиться, что я его тороплю, и вообще не захочет читать. Мне говорил Ган, старый эмигрант, у которого я брал напрокат пишущую машинку, чтобы перепечатать рассказы, что прежде, чем приобрести газету, этот редактор успешно сыграл на понижении акций «Кентукских цыплят». Теперь он будет решать судьбу моих рассказов. Вот так, Александр Батькович!

В этой эмигрантской газете, которую, не пожалев денег, я купил в киоске, печатаются воспоминания бывшей воспитанницы института благородных девиц о первом бале в присутствии государя, холодной коже кареты и желтом снеге у подъезда, дымящемся от конской мочи. Попытался представить МОЙ рассказ рядом с этими мемуарами, и вот теперь лежу и улыбаюсь красному от чужого света потолку. Мой друг Маслов, с которым я работал в издательстве до эмиграции, сказал бы: «Пылып, не туды влып!»

Долго не мог уснуть, а рано утром меня разбудил телефонный звонок. Оказалось, меня приглашала пообедать незнакомая женщина. Сказала, что мой телефон ей дал мистер Ган. Она давно уже живет в Америке и была бы рада поговорить со свежим эмигрантом. Приезжайте, мы будем обедать, она повторила. Я решил, может, она тоже какая-то дворянка, нельзя без цветов. Бегал по улицам искал цветы и опоздал. Она сделала мне замечание. Она старая, а намазана как молодая. За обедом она сказала, человека можно узнать по тому, как он считает деньги и ест. Я молчал. Было жарко. А обед вкусный. Но пришлось много оставить, чтоб она не подумала, что я как-то не так ел.

В Москве, она рассказала, она оставила обстановку несравненную, антик. А работала администраторшей в кино. Я подумал, значит, какие-то махинации с билетами. Откуда у служащей антик?

Пожалел, что оставил на тарелке, но она уже унесла.

На ней было открытое белое платье с красным поясом. На плечо вылезла застиранная бретель лифа. Она сказала, что обычно проводит дни в обществе друзей на пляже, где у нее абонировано место на весь сезон, но вечера у нее свободны, и она могла бы заниматься со мной. И всегда вас будет ждать хороший ужин, она пообещала.

Оторвался от записей, чтобы впустить владельца гостиницы и еще кого-то. Этот кто-то протянул мне руку и спросил, хорошо ли мне здесь. Когда они ушли, я вспомнил, что видел его в опекающей меня организации. Наверное, он решил проверить, как устроены его подопечные.

Потом Рита меня ругала: если бы вы пожаловались, что темный номер и нет кондишена, вас бы тут же переселили! Мне дали люксовый номер, сказала Рита. А что, я буду, как вы, молчать? Тут вы интеллигентностью ничего не возьмете. Если бы они мне не дали, что я хочу, я бы им такое устроила, что было бы слышно в Белом доме. Имейте в виду, на интеллигентности вы не уедете. Вот-вот, расхохоталась Рита, будете так само, как сейчас, улыбаться «шесть на девять» и останетесь на мели! Приходите вечером. Я вас приглашаю. Будет один хороший друг мужа из Москвы, вы увидите, какой у меня теперь номер. Я вам позвоню в восемь, о'кэй?

Я пошел погулять по Нью-Йорку, но застрял в книжном магазине. Около восьми я опомнился и, весь мокрый, прибежал в номер. Не хотелось подводить Риту, раз я обещал быть. Но она мне не звонила, тогда я сам ей позвонил. Она спросила, где я был и что делаю, но зайти не предложила. В трубку была слышна музыка и голоса, по-видимому, она передумала меня звать, и мне ничего не оставалось, как попрощаться и положить трубку. А так не хотелось уходить из магазина! Но возвращаться было уже поздно, Они уже закрыли. Очень досадно. Включил телевизор.

Это понедельник, а по понедельникам опекающая меня организация, буду называть ее сокращенно ОМО, выдает деньги. Когда я пришел, в приемной уже сидело немало людей.

Я тоже сел, ожидая вызова. Вдруг женщина рядом спросила, не помню ли я ее. Я не мог вспомнить, но лицо мальчика с ней показалось мне знакомым. Тогда она сказала, что помогла мне найти мой чемодан в аэропорту, когда я сюда прилетел. При этих словах мальчик улыбнулся мне, как знакомому, покраснел и тут же опустил глаза. В эту минуту женщину вызвали. Она дала мне свой телефон и сказала, что я всегда смогу с ней проконсультироваться, потому что она в Америке уже три года и знает язык, а Америка сложная страна.

Чтобы скоротать время, я взял один из лежащих на стуле старых номеров «Новой Речи» и наткнулся на объявление: «Интересная блондинка ищет знакомства с серьезным интеллигентным господином, любящего музыку, искусство и путешествии. Отвечать только с приложением фотографии». Опять упрекал себя. Зачем возил рассказы за тридевять земель, чтобы отдать их эмигрантской газете, любящую искусство?

Затем моим вниманием завладел один посетитель ОМО, шумный, самоуверенный и с бойким московским акцентом. Он сказал, что никогда не изучал и не будет учить английский, потому что ему как писателю-сатирику начхать на все языки, кроме того, на котором он пишет. Узнав, что он сатирик, я стал слушать его, мне показалось, что и другие посетители прислушивались к нему по той же причине. Я спросил, знаком ли он с одним московским писателем, и назвал имя писателя. На это сатирик неожиданно грубо ответил, что с нашей эмиграцией в Америку они стали для нас трупы. После этого ответа я почувствовал к нему неприязнь, поскольку им сатирик как бы перечеркивал значение моего знакомства. А он, не обращая на меня больше никакого внимания, рассказал, какой успех имело недавнее его выступление перед читателями, и что из нескольких городов он уже получил приглашение выступить. У сатирика было несвежее лицо, как будто он забыл умыться утром после сна, и одет он был тоже неряшливо. Несмотря на свой вид, он производил впечатление. И думаю, потому что из него так и перли самоуверенность и нахальство.

Когда же он сказал, что один известный американский писатель лучше в переводе, чем в оригинале, и стало быть, переводчик важнее писателя, я, чтобы позлить его, выпалил, а все-таки собака вертит хвостом, а не наоборот! Вдруг он стал кричать на меня, нагло, беззастенчиво, я был совсем ошарашен, а он кричал и размахивал руками, как у себя дома. Наверное, моего голоса совсем не было слышно. А эмигранты в приемной одобрительно кивали сатирику, ведь в существе спора они не в состоянии были разобраться.

Мне было стыдно, но я не мог заставить себя встать и выйти. А ожидающие в приемной улыбались, наслаждаясь моим растерянным видом. Только одна секретарша мне посочувствовала, она объявила, что меня вызывают, таким голосом, как будто это известие должно было принести мне облегчение. И правда, я был рад поводу уйти.

Служащий ОМО, который мною занимается, каждый раз меняет рубашку и галстук. Всегда, когда я прихожу, на нем другие. Красивые. Я в Союзе таких достать не мог. Костюмы, по-моему, тоже. Разговаривает и все время пыхтит сигарой. Не знаю, эмигрант он или американец, по-русски он говорит, как я. Но наверное все-таки американец, эмигранты сигар не курят и так не одеваются. И видно, каждый день принимает душ, пахнет от него какой-то освежающей эссенцией. Мне Рита говорила, как она называется, но я забыл.

Когда я закончил разговор и вышел в коридор, я опять увидел сатирика. Теперь он возмущался, что приходиться каждый раз сюда ходить просить деньги, а в Москве, он сказал, у меня были месяцы, когда знаете, сколько я получал. Вот! Он широко развел руки и назвал огромную сумму. Мне уже так была неприятна эта потная небритая морда, что я отошел в сторону, чтобы не видеть и не слышать его. Тут юркий паренек в курточке и смешной кожаной кепке подмигнул мне: он меня забыл, мы с ним когда-то в концерте выступали. Мне было приятно, что кожаный паренек, свидетель моей стычки с сатириком, обратился ко мне, не проявляя интереса к моему врагу. Мы еще поговорили с пареньком, я попросил у него телефон и дал ему свой, потому что думал, что мы с ним можем подружиться.