Феликс Кривин - Сегодняшние сказки (Земля обетованная вокруг нас) Страница 2

Четверо их было. Четверо сыновей. Стало четверо быков.

«Мальчики мои, – сказала им женщина, – наконец-то у вас будет своя земля, наконец-то вы заживете по-человечески. Но для того, чтобы вы могли жить по-человечески, вас нужно сначала превратить в быков. Это ненадолго, всего день и ночь, но зато потом у вас будет долгая жизнь, счастливая жизнь, человеческая…»

Поверили дети матери, стали быками. Целый день пахали, целую ночь пахали, очень много вспахали, можно было возвращаться в людей. Но мама сказала: «Мальчики, побудьте еще быками. Чтоб у нас не отняли нашу землю, нужно отделить ее от чужой земли, тогда будет видно всем, что эта земля – наша». Это была самая трудная работа. Еще никому не удавалось оторвать часть земли от материка. Мать стегала быков и плакала, стегала и плакала: «Мальчики, поднатужьтесь! Постарайтесь, мальчики мои!» Оторвали все-таки свою землю, но работа на этом не кончилась. Столько надо сделать, чтоб создать счастливую жизнь. И женщина стегала быков, а они, озверев от боли и напряжения, делали то, что им пригодится в их будущей жизни, когда они станут людьми…

Они никогда не станут людьми. Слишком изнурительной была работа, слишком долгой была ночь, слишком больно их стегали… Да и слишком часто нужен был труд быков, не людей, а быков… И им говорили: «Мальчики, побудьте еще быками!»

Сладкород

Во все времена люди дышали кислородом, но им хотелось изобрести сладкород. Потому что многим из них довольно кисло дышалось. И они всячески старались перекрыть друг другу кислород. Как будто если перекрыть кислород, можно будет дышать сладкородом.

Сегодня с сожалением нужно признать, что сладкород – это наше сладкое, но неосуществимое будущее. Перерабатывая кислород в сладкород, мы уже начинаем задыхаться.

И все равно нам хочется дышать сладкородом. За сладкород боролись наши отцы. Сладкород – это единственное, к чему нас научили стремиться.

Из наших загазованных воздушных замков мы приходим к воздушным замкам Дании. Это обыкновенные замки, просто воздуха много вокруг. И у подножья замков загорают датчане и датчанки, все в одних трусиках – не в том смысле, что у них на всех одни трусики, а в том, что, кроме трусиков, на них ничего не надето.

Они дышат кислородом. Всем телом дышат, за исключением узкой полоски, прикрытой трусиками. Какой после этого нужен сладкород?

Нет, что ни говорите, а нормальная жизнь имеет свои преимущества. Ненормально мы уже по-всякому пробовали, а нормально жить пока не приходилось. Потому что мы все время пытались изобрести сладкород.

А его нет. И никогда не будет. Ни в светлом, ни в сладком, ни в кондитерском будущем. Наши воздушные замки лежат в развалинах, и если мы хотим нормально жить, нам придется дышать кислородом.

Призрак коммунизма о построении капитализма в отдельно взятой стране

У меня вот какие сомнения относительно призрака коммунизма: как он ухитрился появиться раньше самого коммунизма?

Обычно сначала появляется человек, потом он живет, потом умирает, и лишь после этого появляется его призрак. А тут все наоборот. Все равно, что сначала появился бы труп, а потом стал бы развиваться в живого человека. Тут, мне кажется, поменялись местами причина и следствие, и только последствие осталось на своем месте. Следствие и причина – это теория, последствие – это жизнь.

Как сказал великий практик, теория без практики мертва. Но с практикой она еще больше мертва – – это он блестяще доказал своей практикой…

Бродит призрак по Европе, наблюдая европейскую жизнь, и все удивляется: как они здесь устроились. Вот эти два пенсионера, муж и жена, живут, горя не знаючи, благословляют свою счастливую старость. У них по две пенсии: одна за доблестную старость, другая – за доблестную трудовую жизнь. Получается по шести тысяч крон на человека, чуть ли не по тысяче долларов.

А как будет при коммунизме? Больше? Меньше?

Совсем ничего?

Все труднее тягаться с капитализмом. Он присвоил себе функции коммунизма – обеспечить для всех высокий жизненный уровень. Но, в отличие от коммунизма, он отделяет ленивых от работящих, бездарных от талантливых. Коммунизм же был рассчитан на одинаковое счастье для всех. Он был уверен, что при равных возможностях все люди станут талантливыми и трудолюбивыми, а они почему-то становятся ленивыми и бездарными. И еще преступными, хотя коммунизм был рассчитан исключительно на честных.

Призрак нервно бродит по Европе, взволнованный здешними достижениями. При таких достижениях капитализма каково строить коммунизм в отдельно взятой стране? Да и нужно ли?

Раньше он точно знал, что нужно, но зачем – с годами забыл. Чтобы вспомнить, он садится к телевизору, – благо в эти дни Дания говорит на понятном ему языке Двадцать восьмого съезда. Может, на съезде ему напомнят, зачем нужно строить коммунизм? Или хотя бы социализм. Или их не строить совсем, а построить то, что построено в Дании?

Иван Кузьмич Полозков, выдающийся строитель коммунизма, на съезде отмалчивается. Другой Кузьмич-строитель говорит: будем строить. У него, оказывается, нет другого выбора, а тот выбор, который есть, его не устраивает. Ему нужен выбор не из того, что есть на земле, а из того, чего нет нигде и что вообще невозможно построить. Потому что он, строитель, получает за строительство, и чем дольше будет строить, тем дольше будет получать.

До пенсии наших внуков не построят. И до пенсии внуков наших внуков. Капиталистам легче, они не учили свою кухарку управлять государством, а парикмахеров варить обед, а металлургов стричь население. Им это невыгодно. А ведь капитализм прежде всего видит выгоду. Социализм же через выгоду переступит и дальше пойдет. Потому что он смотрит дальше. Может, потому наши магазины пустеют, а дома рушатся, что мы смотрим дальше и магазинов, и домов?

И тут выходит на экран телевизора Ельцин и говорит, что он выходит из партии. В зале съезда переполох. В квартире датских пенсионеров переполох. Они давние приверженцы социализма. В отдельно взятой, но не своей, конечно, стране.

Вот это новости! Столько лет строили, угробили столько человеческого материала… Борис Николаевич, что же это вы, дорогой? Ведь на вас надежда всех коммунистических призраков!

Генерал в зале съезда качает головой на мотив старой песни: ничего, броня наша еще крепка, и танки наши еще быстры. Мы вам еще по всей Европе наведем коммунизм. Призрак тут, конечно, вздрагивает: он ведь и сам в данный момент бродит по Европе. Но Михаил Сергеевич его успокаивает. Он делает свой знаменитый жест, означающий: давайте определимся, давайте будем рассуждать.

И призрак коммунизма начинает рассуждать. Судя по тому, что творится на съезде, коммунизма мы так и не построили. И социализма не построили. Что же нам теперь строить? Уж не капитализм ли строить в нашей отдельно взятой стране?

Он рассуждает дальше и приходит к выводу, что капитализм в отдельно взятой стране построить нельзя. Хотя бы потому, что его строит весь мир, и страна уже не будет отдельно взятой.

А коммунизм строить можно. Не построить, а строить. Потому что стоит начать в одной – и другим странам уже не захочется.

Эх, Европа, Европа! Дания, Дания! Здесь, в Дании, жил когда-то один призрак… Отца Гамлета… Жил нормально, после смерти, как и положено призраку… Как положено отцу, наставлял сына на борьбу с силами зла, за торжество справедливости…

И сын боролся. О, как он боролся! Посчитайте, сколько было вначале действующих лиц, а сколько их осталось к концу? Вот что значит борьба за светлые идеалы, за торжество справедливости!

Конечно, быть призраком конкретного отца – это совсем не то, что быть призраком абстрактного коммунизма. Да и зачем подчинять абстракции конкретную жизнь?

Бродит призрак по Европе… Может, кого-нибудь усыновить? Безнадежное это дело – быть призраком коммунизма…

Собираем сливки-мирабельки

Вглубине леса заброшенный сад. Как его туда забросило? Или эти деревья заблудились в лесу и пробились друг к другу сквозь непроходимую дикость? Они стоят и плодоносят. Культурные деревья, они привыкли давать хороший урожай, хотя рынок считает, что урожай не может быть хорошим: если он низкий, продавать нечего, если высокий, дорого не продашь. Но их урожай никто не продает, он просто осыпается, поэтому он может быть хорошим. И деревья стараются, изо всех сил стараются, чтоб урожай был получше, и дают его каждый год, хотя никто не интересуется их урожаем. Фруктов много, они заполонили страну – и какие фрукты! Из самых разных, из самых южных, из самых экзотических стран. Где с ними тягаться сливкам-мирабелькам!

А они плодоносят. Им все кажется, что они кому-то нужны.

Дикий лес внутри культурного города Копенгагена, а внутри дикого леса – культурный сад. Но он все больше дичает, привыкает жить в лесу, и ему начинает казаться, что дикость – это такой вид культуры. Те, которые падают, долго не могут прийти в себя: неужели так и будем лежать в грязи, среди этого гнилья и всякой нечисти? Но это только первое время. Потом они начинают подгнивать, успокаиваться, и им уже кажется, что эта пыль и грязь – нормальный, естественный уровень культуры. И теперь уже их не заманишь обратно на дерево: нет дураков болтаться в воздухе, ежеминутно рискуя упасть.