Марек Хласко - Обращенный в Яффе Страница 2

Она взглянула на меня.

- Про мужчин трудно что-нибудь сказать, пока они не начнут говорить о своих женах. И о том, почему они с ними несчастливы. И о том…

- Погоди, - сказал я. - Еще они говорят, что разочаровались во всех философиях и идеологиях и что единственный грех - упустить счастливую минуту в жизни. Ну и, разумеется, добавляют, что имеют в виду не только секс, а вообще любой кусочек счастья, который можно урвать. Иногда это прогулка на моторной лодке, иногда- часы одиночества, которые проводишь с удочкой в руке. Но все это они выпаливают в тот момент, когда начинают тебя раздевать. Верно?

- Да, - сказала она.

- Ради бога, никогда такого не говори, - сказал Роберт, и я увидел на его лице страх. - Текст хороший, но к нашей ситуации абсолютно не подходит.

- К нашей? - спросил я. - Разве мы вместе их раздеваем? Я всегда это делал один. Но, пожалуйста, можешь попробовать. Прямо сейчас, в Тверии. Не исключено, что ты даже по-настоящему женишься и уедешь с ней за океан.

- Умоляю, не нервируй меня. Не мешай сосредоточиться. Тебе кажется, все это легко и вообще мы уже ничем не рискуем. А тут многое зависит от нюансов. Иногда можно на какой-нибудь ерунде поскользнуться, и все полетит к чертям.

- Ты мне надоел, - сказал я. - Хочешь думать о нюансах - думай. Для меня они все - клиентки. Случай из учебника психологии: врожденная тяга к богатым женщинам. -Я повернулся к девушке: - Дашь еще глотнуть?

- Это уже в последний раз, - сказал Роберт. - Если ты к завтрашнему утру распухнешь, даже после двух таблеток диамокса до вечера от тебя все равно не будет проку. Раньше ты вряд ли придешь в норму, и мы опять целый день потеряем. Вспомни, сколько стоит номер в гостинице. Тверия дороже Тель-Авива.

- Ну и что? Я пью с горя, - сказал я. - Пью, потому что не могу спать. Потому что снотворные мне больше не помогают. Потому что я столько их наглотался, что они перестали действовать. И лишь эта женщина подарит мне сон без таблеток и спиртного. Странно, что тебе такое не пришло в голову. Любая почувствует себя счастливой, если ей сказать, что она кому-то дарует сон. Нет такой идиотки, которая не зайдется от восторга услышав, что ее пышное тело… дальнейшее тебе известно. - Я помолчал немного, потом повторил: - Ее пышное тело.

- Знаешь, а ты сказал умную вещь. Конечно, любая женщина придет в восторг, узнав, что она дарует сон. Особенно здорово ты придумал про снотворные. И про то, что они на тебя уже совершенно не действуют. Пожалуй, тебе придется пальнуть себе в голову. Но как сделать, чтобы ты промазал, стреляя из пистолета девятимиллиметрового калибра, приставленного к виску? Это еще надо обдумать. А дальше все пойдет гладко. - Он перегнулся через мое плечо к девушке и сказал: - Головастый малый, верно? И все равно диву даешься, когда случается время от времени заработать. Но никто не знает, что я переживаю, оставляя его наедине с какой-нибудь из них. Это известно только Богу и мне.

- Позволь ему выпить, - сказала девушка.

- Ладно, пускай пьет. Кстати, он давно не пил. Может, и не опухнет. - Он мазнул меня рукой по щеке и сказал: - К тому же его ждет бессонная ночь. После бессонной ночи он будет смахивать на привидение.

- Вы не ночуете в Хайфе? - спросила девушка.

- Нет. Только купим ему в ночной аптеке таблетки. В Тель-Авиве нам в аптеки ход заказан. Потому и едем кружным путем. Каждый рецепт обходится вдвое дороже.

- И, естественно, выписывается на чужую фамилию.

- Нет, - сказал Роберт. - Как раз наоборот. Рецепты на его фамилию. Ведь вся трагедия в том, что он не спит: таблеток этих у него навалом. Не будь их, он бы и выстрелить в себя мог.

- Можно сперва застрелить собаку и приберечь одну пулю для себя.

- Умоляю, не учи меня. Стреляя в собак, он об этом не думает. Он же депрессивный маньяк, съехавший с катушек. Убивает любимое животное, а потом терзается от стыда. Но пистолет уже разряжен. Единственный выход - таблетки.

- А почему бы ему не повеситься?

- Не давай мне умных советов. У всякого самоубийцы свое представление о смерти. Один способен только отравиться, второй - застрелиться, а третий вешается на дверной ручке. Для депрессивных маньяков универсальных методов не существует. Любой врач тебе это скажет. В том-то и штука, что за ними невозможно уследить: каждый норовит откинуть копыта на свой манер.

- Есть такие, что кончают с собой в приступе отчаяния, - этим все равно.

- Да, которые обезумели или убиты горем. Эти выпрыгивают из окон и вскрывают себе вены. У нас не тот случай. Многолетние несчастья раздавили его. И вот теперь он встретил женщину, с которой не может соединиться… Остальное тебе понятно.

- Дай еще глоток, - попросил я.

- Я тебе дам целую бутылку, только не мешай спать.

- Не хочу, чтобы ты спала, - сказал я. - Хочу с тобой трепаться. И хочу, чтобы ты ко мне повернулась.

Она повернулась, и опять я волей-неволей смотрел на ее прямой нос, и ее сильную шею, и маленький шрам.

- Про тебя написан рассказ «И эти губы, и глаза зеленые» [1]? - спросил я.

- Я тебе сказала, куда еду. И сказала, почему там останусь. И сказала, почему смогу остаться.

Я уже захорошел. Позади у меня были три дня в больнице и тяжелый день хамсина, и сегодня я почти ничего не ел, так что теперь этот крепкий израильский коньяк как огонь тек у меня по жилам.

- Это про тебя рассказ «И эти губы, и глаза зеленые»? - повторил я. - А если про тебя, где этот человек тебя видел? Тот, который написал рассказ. Наверное, ты тогда тоже ехала в Тверию и еще не знала, надолго ли там застрянешь, да?

Она мне не ответила, а я почувствовал, что засыпаю. Я выпил больше половины бутылки, и, как уже говорил, позади у меня были три дня в больнице и день хамсина в Тель-Авиве, ну и эта моя невеста, которая в данный момент летела на самолете «Боинг-7» в Калифорнию, где собиралась меня ждать; а до того, как мы с ней познакомились, у меня было много других невест и я провел много дней в разных больницах. А перед тем была полоса голодухи и безработицы. А еще раньше - психушка; а еще раньше - тюрьма. И сейчас, катя на автобусе в Тверию через Хайфу, я подумал, что не ищу себе оправдания: нищета в этом не нуждается, человек не должен оправдываться, что нет денег на гостиницу, чашку кофе или бифштекс.

- Роберт, - сказал я. - Почему нищета не нуждается в оправдании? Почему проигравшего никогда не спрашивают, отчего ему не повезло?

- Не думай об этом.

- А мне хочется об этом думать.

- Человек должен оправдываться, только если добьется успеха, - сказал Роберт.

- Зачем?

- Чтобы другие следовали его примеру.

- И чтоб проигрывали?

- Неважно. Не думай об этом. Думай о своей невесте.

Я повернулся к девушке, которая дала мне бутылку. Она все еще не спала, но на лице ее не было ни тени усталости - я это видел, когда мы проезжали мимо бензоколонок и освещенных перекрестков.

- Тебе надо бы зваться Эстер, - сказал я. - У меня была когда-то девушка, которую звали Эстер. А потом она забеременела, и родители велели ей сделать аборт, потому что терпеть меня не могли. Но она не решалась, и какая-то из ее подружек сказала, что если переспать с другим мужчиной, его сперма убьет мою. И она так и сделала, потому что ужасно боялась врачей. А потом все мне рассказала, и я ее бросил. Это была моя последняя девушка.

- У тебя потом были еще женщины, - сказала она. - И столько же собак.

- Неправда, - сказал я. - Никакие они не женщины. Просто клиентки. И всегда одна и та же собака.

- Здесь женщины и дети, - произнес чей-то голос сзади. - В автобусе о таких вещах не разговаривают.

- А о чем разговаривают в автобусе? - спросил я, не поворачивая головы. - Скажи мне, ты, мразь.

- Я тебе скажу на автовокзале в Хайфе, - ответил голос. - Там всегда дежурит полицейский.

Водитель остановил автобус и обернулся к нам. Он, видимо, был родом из Марокко; впрочем, один Бог знает, откуда он был. Глядя в его резко очерченное лицо и холодные глаза, я подумал, что не хотел бы с ним повстречаться на узкой дорожке.

- Мне б не хотелось с тобой повстречаться на узкой дорожке, - сказал я.

Он даже на меня не взглянул; лицо его было невозмутимо, и я не видел на нем ни капли пота, а у нас рубашки насквозь промокли и под мышками побелели от соли, а он был в плотной рубахе и фуражке с твердым околышем.

- Хайфа, - сказал он.

Я взял собаку и первым пошел к двери, а Роберт с девушкой шли за мной. У нас было два часа времени; в аптеке напротив Роберт купил две большие пачки амитала натрия; потом мы втроем пошли выпить пива. В баре не было ни души, и, когда мы вошли, официант включил вентилятор.

- Интересно, что было бы, если б мы не пришли сегодня ночью, - сказал ему Роберт. - Работал бы без вентилятора? Что ты экономишь? Воздух или электричество?

- И воздух, и электричество. Чего хотите?

- Три раза «Голд стар», - сказал Роберт.

Официант даже не шелохнулся; он разглядывал вначале меня, а затем нашего пса, которого я держал на поводке. Потом вытащил из-под стойки какую-то газету; я видел, что он не читает ее, а только рассматривает фото. Это продолжалось довольно долго; наконец он аккуратно сложил газету, спрятал в ящик, не посмотрев на нас, подошел к стене и повернул выключатель; лопасти вентилятора замерли.