Пол Тот - Обратный отсчет Страница 2

– Чего в затылке чешешь? – спросила она. – Ничего ты не думаешь. Уже все решил.

Рози шмыгнула мимо меня в спальню, оставив дверь открытой. Правда, я уже решил. Развернул атлас, отыскал прямой путь к Сан-Диего.

– Сюда иди! – крикнула она из спальни. – Без секса от меня не уйдешь.

Через пару секунд подмяла, оседлала меня, настоящей горой взгромоздилась над залитым солнцем каньоном, стянула ночной рубашкой запястья – я не успел опомниться, как руки были привязаны к спинке кровати.

– Теперь куда денешься?

Хорошо, что у нас нет соседей, при всех ее воплях и стонах.

– Давай, ну, Господи Иисусе, давай!

Геометрия перекосилась, плоть принимала сотни форм, пузырилась, висела в воздухе в окружении спутников из целлюлита. А я все время думал, что с собой надо взять, зачем ехать, что будет по возвращении…

– О чем задумался, черт побери? – рявкнула Рози, отвесив мне пощечину, словно разъяренная мамаша на ярмарочной распродаже.

– Извини.

Я всегда так глубоко проникал в Рози, что практически превращался в нее, больше думая не о собственном удовольствии, а о том, что она чувствует. Постоянно испытываю подобное двойственное ощущение, из-за чего подружки вечно уверяли, будто в сексуальных играх я отличаюсь от других парней. Я считал такое ощущение интуитивным, однако на этот раз оно не возникло. Рози вполне могла скакать и ёрзать в полном одиночестве. Я позволил себе от нее отдалиться, превратившись в пациента, которого вкатывают в «скорую» на носилках, только подозревал, что «скорая» направляется не в больницу, а, наверно, в психушку. Одновременно лежал в фургоне и сидел за рулем.

Она отвалилась, не позаботившись отвязать мои руки.

– Готово, мать твою.

– Может, отпустишь меня? – спросил я.

– Ох, Том, я тебя отпускаю. Вернувшись, возможно, найдешь меня здесь, а возможно, и нет. Не волнуйся, оставлю стенную обшивку под дерево, дерьмовый ковер, дерьмовый телевизор и чертов компьютер. Заберу только книги.

– Может быть, тебе надо было выйти за чернокожего, Рози. В культурном смысле, я имею в виду.

– А что я тебе, дядя Том, говорила минут пять назад?

– Слушай, я белый, как альбинос.

– Аль… чего? В тех книгах обо мне говорится. К тебе они ни малейшего отношения не имеют.

– Ну давай, развяжи, – попросил я.

– Если встанешь на колени и помолишься вместе со мной.

– Ты же знаешь, что я не молюсь.

– Советую начать. Будь послушным мальчиком, становись на колени, или я позвоню твоей маме.

Она развязала узлы на спинке кровати, через голову натянула ночную рубашку, расправила на груди, опустила до щиколоток, вдвое толще обычных. Мы скатились с кровати, встали на колени.

– Черт побери, Иисусе, лучше верни обратно трахнутого болвана, пока не уехал. У меня в жизни осталось не так много времени, чтобы тратить его на сукиного сына, поэтому, если Тебе до чертиков не безразлична дальнейшая судьба старушки Рози, принимайся за дело, о Господи.

Я скрестил на груди руки, но, даже будучи убежденным агностиком, боялся заканчивать эту молитву.

– Ну? – бросила она.

– Аминь, – пробормотал я.

– Правильно, черт побери, аминь. Теперь уноси отсюда свою задницу. Сегодня я одна буду спать. Хорошенько высплюсь, а когда проснусь, чтобы духу твоего тут не было. Не возвращайся, пока не перестанешь изображать из себя частного сыщика.

Она ушла молиться дальше. Я включил дерьмовый телевизор. По 52-му каналу крутили фильм «Почтальон всегда звонит дважды».[3] На экране плыло черно-белое изображение с полосами и пятнами. От меня до сих пор шел запах Рози. Надо признать, после доброго раунда Рози пахла далеко не розами. Телесные соки смешались в ближнем бою в отсутствие рефери, который вклинился бы между нами, разведя в стороны.

Тем временем я – частный сыщик – думал о письме и снова обдумывал идею поездки в целом. Фильм нисколько не помогал. Наверно, работники 52-го канала от души посмеялись бы, если б узнали что именно в тот момент я смотрю их программу. Может, кто-то из них сидит у меня на заднем дворе, прослушивая стетоскопом стену, звонит на студию и сообщает: «Вы даже не поверите, тут один тип… ну ладно. Крутите дальше «Почтальона», потом расскажу. Буквально обмочитесь со смеху».

Не столь невероятно, как то, что Мэри Уиткомб через столько лет написала письмо, откидывая со лба черные волосы, падавшие на запечатываемый конверт. Она носила длинные распущенные девичьи волосы, никогда не меняя стиль. Обкурилась бы до смерти, стараясь сойти за кинозвезду, и, если бы операторы прикатили камеры, чтоб снять ее кончину от эмфиземы легких, ей позавидовала бы сама Луиза Брукс.[4] Но когда Мэри никто не видел, она крепко тискала в объятиях любимых плюшевых зверушек, медведей и тигров, всхлипывая от умиления и похрипывая от избытка мокроты в бронхах.

Ох, боже, зачем я еду? Меня околдовали, загипнотизировали? Врать нет смысла. Я уже мечтаю разложить Мэри Уиткомб поперек кровати, как рулон бумаги, и завернуться в нее. Стать ее табаком, излив в него весь накопившийся во мне яд. А если Рози останется дома, по моем возвращении рядом с ней наверняка будет стоять Иисус с деревяшками два на четыре и гвоздями.

Захвачу с собой ноутбук. Я иногда заглядывал по ночам на сайты своих женщин. Все по-прежнему там, где я их оставил. Если кто-нибудь переедет, то из всякой белиберды в Интернете мне стало известно, что настоящий частный детектив «может найти любого в любом месте за 29 долларов 95 центов». Потому что, насколько я понял, кто-то хочет сыграть со мной шутку, заманивая с помощью Мэри Уиткомб в соблазнительную ловушку.

Когда я задремал на диване, поднялась Рози розовым облаком, дым оставшегося в прошлом завода закрутился спиралью на тысячу миль, хоть завода давно уж не было на месте. В голове пела заезженная пластинка: «О, Рози, о-о-о-о, Ро-о-о-о-зи, уйди незаметно, уйди…» Завод в моем воображении лопнул посередине, меня выплюнула образовавшаяся вагина в виде пулевого отверстия. Доставивший конверт почтальон не позаботился позвонить даже однажды.

– Вставай, сукин сын.

На плите жарилось никак не меньше восемнадцати яиц – два для меня, одно на трех хлебцах, по два на восьми половинках сосисок. Выдалось именно то редкое утро, когда в нашем доме пахло, как в блинной, но я завтрака нынче не ждал. Фактически, к тому моменту рассчитывал уехать.

– Иди ешь, Том.

Жизнь с Рози пробудила невиданный ранее аппетит. При нашем знакомстве я весил сто пятьдесят фунтов, а теперь двести. В профиль смахиваю на изголодавшуюся беременную – ноги по-прежнему тоненькие, а сверху мячик для пляжного волейбола. Впрочем, я уже запланировал после отъезда опять закурить. В дороге надо чем-нибудь заняться, никотин сэкономит расход на еду.

– Тащи свою жирную задницу к кухонному столу, – приказала она. – Набей в последний раз толстое брюхо.

Я склонился в молитвенной позе.

– Благодарю тебя, Боже, за пищу, которую, как нам известно, посчастливилось добывать ленивому ублюдку. Знаем, Ты ниспослал нам удачу, не он. Нам с Тобой, Иисусе, неведомо, каким образом ему повезло дважды – с деньгами и со мной. Аминь.

Я, как обычно, перекрестился на манер ребенка, который впервые пытается написать свое имя. Я не религиозен, но, просто на всякий случай, не хотел открещиваться от веры Рози.

– Вот что ты обо мне думаешь, чертов расист, – заключила она, выжимая тюбик соуса «Тетушка Джемайма»[5] и разливая в тарелке озерцо сиропа. – Я тебе никакая не тетушка, черт побери. А ты все равно дядя Том.

– Слушай, кончай.

Она рванулась через стол, чтобы шлепнуть меня, а я вовремя уклонился.

– Заткни задницу, лопай.

Несмотря на внешнюю грубость, Рози ни в коем случае не была низменной хамкой. Мне казалось порой, что она обжирается, чтобы осесть на землю вместе со всеми своими безумными космическими идеями. Мать считала Рози практичной, здравомыслящей женщиной, а я видел в ней реактивный лайнер с широченным корпусом на взлетной полосе. Впрочем, было в ней нечто неразличимое с виду. Она зачитывалась книгами, превращая их в нечто новое, подтверждавшее каждым словом не авторский, а ее собственный замысел. Пощечины с каждым годом становились все хлеще. С каждым годом она забирала еще больше власти, пока в конце концов не стала целиком и полностью распоряжаться деньгами и капиталовложениями, указывая, сколько и на что мне можно потратить. Если банковские счета уподобить суставам, то Рози олицетворяла связки и сухожилия. Наконец я сказал то, что сначала хотел опустить:

– Загляну в банк.

– Деньги твои.

– Ты никогда раньше так не говорила…

– А теперь говорю. – Она ткнула вилкой в хлебцы, которые не колыхнулись, как тростник в озере под названием Сироп.

– Делай что хочешь. Рози переживет. Неужели ты думаешь, будто я не открыла на случай свой собственный счет? Там хватит. Ты меня не удивишь. Я давно знала, что рано или поздно смоешься. Если не вернешься, всегда могу устроиться поварихой на стоянке для дальнобойщиков. Хорошо знаешь, как я готовлю. Дальнобойщики страдают от одиночества, среди них полно красавчиков вроде тебя. Или, если хорошенько подумать, вообще отдохну от готовки, буду разгуливать по забегаловкам. Не могу сказать, чем займусь после твоего отъезда. Это мое дело, точно так же, как у тебя – свое.