Антонио Бенедетто - Рассказы Страница 2

Попугай обретается где-то близко, перелетая с ветки на ветку меж кустами, и без особой надежды отыскивает неблагодарного друга. Однако кричащая расцветка его зеленых в красную полоску перьев, столь контрастных на фоне буро-охряных гор, не укрывается от пристального взгляда кондора, что парит в небесах, подстерегая добычу. Огромная птица с белоснежной шеей и лысой головой молнией рассекает пространство и на бреющем полете хватает когтями говорливую птаху, та вмиг немеет, не кашлянув даже. Похититель взмывает, предвкушая пир на дальней вершине.

Стремительное пике, яростный налет, мощные взмахи неохватных крыльев, — и всколыхнулся в ужасе козлиный народец, поникнув, словно колосящаяся нива под буйным вихрем.

Похищение свершилось, и кот, устремив взор к небу, видит товарища, заключенного меж цепких когтей, тот поднимается зеленой тряпочкой все выше и выше, пока не превращается в точку и не исчезает вовсе.

Стадо уживается с котом. Козленок подрастает, теперь он играет гораздо реже, не сосет мать и должен сам добывать себе пропитание на выгоне. Кот вынужден оттачивать охотничий талант, он рыскает повсюду, и вылазки уводят его все дальше. Как-то раз на тропе случай сводит его с пумой; кота спасает дар акробата. Грозно рычит лев, высмотревший коз. Вожак стада, заслышав рычание, сознает, что оно сулит беду, и пытается увести собратьев подальше от страшного зверя.

В одно пригожее утро на окрестных склонах отовсюду появляются люди. Это пастухи, они пришли забрать скот после летней пастьбы в долинах. Заканчиваются месяцы вольной жизни, когда умножилось приплодом имение испанских колонистов в селении, приютившемся в низине.

Несмотря на долгое полудикое существование, кот не чувствует страха к людям, опасается лишь псов. Однако овчарки не принимают прибившегося к стаду за врага. В тесном загоне привечают и держат домашних котов, ведь они отпугивают грызунов и прочую заразу.

Пастухи окружают стадо и с помощью собак готовят партию к отправке. Псы направляют, организуют, подгоняют скот лаем и энергичными тычками, стараясь не причинить вреда. Козел, вожак рода, понимает их и подчиняется: под его водительством начинается спуск на пути к дому. Бессчетное племя следует за ним.

Кот присоединяется. Он и не подозревает, от чего спасает себя — от грядущей зимы в горах, та сулит лед и снег, белый ветер предвещает верную смерть.

Подобно тому, как стадо свыкается с ограниченностью загона, так и представитель семейства кошачьих постепенно обосновывается у человеческого очага, подстраиваясь под обхождение и привычки хозяев.

Он хранит верность козленку, приведшему его в стадо, но теряет его из виду, не заметив, как принесено в жертву это нежное существо, как оно попадает на стол, за которым кормится семья.

Он бродит по дому, полному детей и котов, от еды здесь всегда что-то остается, и эти лакомые кусочки придают бодрости и сил. Наступление холодов становится последним доводом, и ласкового зова женщины достаточно, чтобы кот занял место возле уютно потрескивающей печи.

Заблудший и отверженный, отлученный от городов, верхом на загнанной кляче, то гордец, то попрошайка, а чаще всего во хмелю, рыскает в поисках поживы горе-рубака. От селенья к поместью, от плантации испанцев к ферме креолов, от ранчо гаучо к хижине индейца. Карты, игра случая, помутнение рассудка, мотовство, гнусные выходки и дурные компании лишили его того, что он некогда отнял у мертвеца. Крайняя нужда гонит его в незнакомые края, где он мечтает раздобыть корку хлеба. Лучше с вином да с мясом, ну, и тюфяк в придачу. А если еще и выслушать согласятся, то впору присочинить о подвигах!

Когда он подъезжает к селению из пяти домов, прилепившихся к склонам гор, с тремя овчарнями каменной кладки, деревянным амбаром и зернохранилищем из тесаного камня, ему не приходится поднимать усталую руку и стучать в двери. О нем возвещает упредительный лай псов, которые выскакивают, почуяв чужака. Мало кто в одиночку отважится пересечь эти пустынные просторы, вдали от дорог… Лишь сообща решаются люди на такое, да и то скорее скупщики и перегонщики скота.

Для пастухов и сельчан медленное приближение призрака на лошаденке выливается в гадание, кто же это: не сеньор, не пристав, не военный, не священник, хотя явно испанец.

К счастью для себя, он подъезжает вовремя — силы его на исходе, он едва не сбился с пути, долго недоедал, вконец изнемог.

Радушие лучшего двора, принимающего гостя, предваряет вырвавшийся наружу вестник: манящий запах густой фасолевой фабады с копченостями.

Хотя пришелец и одержим одной мыслью — поесть, его жадный взгляд подмечает все подробности хозяйства. Он предвкушает уют, страстно надеется оказаться у домашнего очага, хоть ненадолго. Стоит гостю ступить на порог, как все напоминает об уюте: на дощатом полу по порядку парами стоят услужливые деревянные сабо, грубоватая, крепко сбитая обувь дальних краев… А дальше — просторное обиталище, здесь течет обыденная жизнь семьи, здесь стряпают, столуются, шьют, прядут, ведут беседы. Возле чугунов с почерневшими боками, у огненной печи коптится сало. С потолка свисают, словно в открытом холодном шкафу, перемежаясь со связками чеснока, красного перца, лаврового листа и лука, всевозможные колбасы и окорока. Это немедленно вызывает в памяти рубаки незабвенные свиные ноги с рубиновым отливом из родного Авилеса.

И тут, в предвкушении блаженства подмечая по ходу осмотра все, чем богат дом, гость наталкивается на глаза кота, поднимающего голову с подоконника у застекленного проема. Кот пристально смотрит, взгляд его, вперившийся в пришельца, выражает категоричный, холодный отказ в приюте, дарованном людьми.

Человек не знает этого кота — не узнает его, но какая-то смутная, непостижимая догадка отверзает перед ним жуткую бездну, умышленно преданную забвению.

Вначале он сильно пугается, замирает, затем срывается с места. Он выскакивает из дома, бежит прочь по каменистой тропе, забыв о лошади, впадает в неистовство, удаляется, корчась. Нет, это не помрачение рассудка — его пронзил непередаваемый ужас. Может, в кои-то веки, хотя он и не понимает, в чем дело, что-то, похожее на угрызения совести, терзает его душу.

Силуэт тает вдали; за ним тянется, не досягая, вереница догадок и пересудов, полных недоумения, удивления.

На окне кот — свернувшись калачиком и обвившись хвостом — уютнее устраивается в своем благополучии, олицетворяя спокойствие духа, которого так вожделеют люди. Кот мурлычет во сне.

Абалай

На вечерней проповеди монах произнес мудреное слово, которое Абалай не удержал в памяти, о святых угодниках, забиравшихся на колонну. Возникшие вопросы Абалай приберег для удобного случая, может, позже, у костра.

И святой отец, и сам Абалай — оба гости, с той разницей, что у первого по окончании девятидневной службы будет, куда вернуться.

Часовня, одиноко стоящая в пустынном месте среди мелколесья, где вокруг ни жилья, ни постоянных строений, открывается в праздники Пресвятой Девы, лишь тогда здесь служит священник, приезжающий из города, откуда-то издалека, из весьма благочестивого прихода.

Паломники — и купцы — разбивают лагерь. Проводят девять дней в процессиях и молитвах; вечера сдабривают золотистым мясом на ребрах, гитарой, мате, крепким вином.

Абалай видел свадьбу жителей озерного края, много крестин пришлого люда. Бродил больше из любопытства, еще хотел показаться на людях, но ухо держал востро и ни с кем не сходился. Насчитал четырех солдат.

Меж тем пламя свечей в алтаре угасает, на дворе вспыхивают и разгораются уголья, под ветвями навесов, чей век недолог — всего несколько дней.

Священник обходит бивак по тропке, благословляя, желая доброй ночи. У каждого костра его ждут в гости, он оказывает честь семье, прибывшей из Хачаля. Жарится козленок, бабушка печет пироги, кто-то наливает вино, все умиротворены, держатся скромно. Из-под ближних навесов слышатся песни, их затянули раньше обычного.

Вспоминают Факундо, в связи с недавним делом.

(«Разве его не убили, давно уж?»)

Абалай следует за сутаной неотступной тенью, вот его фигура застывает, не прячется. Ждет.

Паломник из Хачаля приглашает к костру. Абалай жестом отказывается. Он жаждет иного.

Но вмешивается священник, и Абалай повинуется. Он ничего не добавляет к разговору, да и святой отец не настаивает, привык, видно, к молчанию этих простых, немногословных людей.

Однако в какой-то момент, когда звезды всплывают над горизонтом, Абалай неожиданно трогает монаха за рукав и как бы невзначай тихо спрашивает:

— Падре, выслушаете меня?..

— На исповеди?

Абалай, задумавшись, отвечает не сразу:

— Пока нет, падре. Но поговорим сейчас, пожалуйста, вы и я.