Александр Моралевич - Пиф-паф Страница 2

Стало быть, и я насквозь зооморфен. Но это нисколь не обижает меня и не принижает. И где-то писал я в свойственной мне возмутительной и глумливой манере, что лицо писчебумажника Проханова напоминает мне противень со студнем в пристанционном буфете, который (студень) начинает трястись, когда мимо станции проносятся товарняки. Беру свои слова назад! Нет, зооморфен и Проханов, лицом и поведенческими виляниями напоминающий лишь его — чешуйчатого варана с острова Коммодо.

А что же наш литератор Маканин, представленный портретами и в "Новой газете" (по случаю увенчания его главной трехмиллионной премией "Большая книга" ("Большая лажа"!) за роман "Асан"? Плюс — портретом на заднике романа? Всяк мало-мальский физиономист, штудировавший Брэма, Акимушкина и Джой Адамс, воскликнет: вот чистый зооморфизм! Вот облик собакоголового павиана, причем — утратившего верхнюю ступень в иерархии стаи.

Так что, господа — все мы зооморфны, ввиду чего и понизим градус обид. Да, я пёсообразен, а кто-то варановиден, а кто-то павианоподобен. Но отвлечемся от этого. Посудачив о предмете российской околохудожественной словесности, поскольку художественной (исключая отдельные всплески в поэзии) — почти нет нынче в помине.

И тут мне куда приязненней, чем бутафорский Маканин — бушующий сталинист и мракобес Проханов. У которого, я уверен, указательный палец на левой руке имеет длину нормальную. Тогда как у Маканина, так мне думается, указательный палец на левой руке много короче. Ввиду высасывания из него ходульных сюжетов, персонажных мертворожденностей и стилевых безликостей.

Можно превозносить, можно оплевывать Проханова, но человек этот, что нынче в литературе небывало — неимоверно страстен. И какого бы качества ни текла в его жилах кровь — она бешенствует, вскипает и ярится. И человек этот видел на планете столько, сколько не держали во рту и за щекой непищевых предметов все российские теле-, кино-, шоу-бизнесные визготуньи вместе взятые. А из виденного (нередко и участия в событиях) — вырастает ЗНАНИЕ.

А что же наш классик, орфоэп и маяк? На последней обложечной странице романа читаем: "Асан" — роман о войне в Чечне. Но он совсем не о той, о какой нам рассказывают газеты и телевидение. С действительности, какой она предстает на страницах романа, осыпается шелуха официозных шаблонов и бытовая мелочность репортажей".

И в самом деле: не найти читателю в романе такой статейно-конкретной мелюзговости, когда просто так, от веселухи, в честь Рождества Христова — православный полковник Буданов приказывает лейтенанту Багрееву жахнуть из гаубиц по мирному мусульманскому селу Танги-Чу. А когда истинный офицер Багреев отказывается выполнять варварский и людоедский приказ (что оговорено даже в наших уставах!) — Буданов со своим начальником штаба, подполковником, приказывает связать лейтенанта, увечит его ногами, бросает в яму, затем офицера засыпают хлоркой и мочатся на него. А потом полковник изуверски убивает девушку Эльзу Кунгаеву. И ведь принято водружать флаг на вершине поверженного рейхстага? На вершине какой-нибудь взятой высоты? Поэтому — как не забить рукояткой вперед во влагалище убитой саперную лопатку? Высота взята!

В КАКОЙ САМОЙ РАЗЛОЖИВШЕЙСЯ, ОДИЧАЛОЙ И КАННИБАЛЬСКОЙ АРМИИ, КРОМЕ РОССИЙСКОЙ, ТАКОЕ МОГЛО ПРОИЗОЙТИ?

Но отшелушивает писчебумажник Маканин всякую подобную "бытовую мелочность репортажей". И как доложено в предисловии к роману — "После "Асана" остается только правда".

А своеобразная эта правда читателя, еще и не заглубившегося в текст романа — озадачивает уже с обложки.

Нынче разлитие напыщенности стало кругом. Ввиду чего самая захолустная какая-нибудь мусоросжигательная шарашка имеет в штате пресс-секретаря или же мидл-, а то и вовсе топ-менеджера по связям с общественностью. И как же без этого в романе "Асан"? Потому здесь средь персонажей, пусть затрапезный, пусть старпер — присутствует аж генерал Базанов, специалист по связям ограниченного российского воинства с чеченскими аборигенами. (У нас давно и в большом ходу слово "ограниченный". Помнится, и в Афганистане был у нас "ограниченный контингент", и в Югославии, и на Кавказе то же, и уйма еще ограниченностей, кроме умалчивания об ограниченной умственной деятельности на всех государственных уровнях.)

И вот старый перечник генерал Базанов (впоследствии, ясно, подставленный под чеченские пули, поскольку всем надоел, да пусть и чеченцы погордятся, что уханькали аж русского генерала) путем неусыпных бдений и чтения краеведческой литературы устанавливает: у чеченцев в древности — ныне забытое — было божество по имени Асан. Что есть производное от имени Александр. Так вот чеченцы, в противовес Александру Македонскому, намозговали Асана. На обложке он во всей красе и отображен.

…В записных книжках И.А.Ильфа есть фраза: "Глупость хлынула водопадом". Ну, глупость и дурновкусие еще хлынут на нас с пятисот страниц романа, а пока что с обложки хлыщет враньё.

Да простят меня любимые и глубинно знаемые мною чеченцы и ингуши — но во времена Македонского не отметились они в искусствах даже сколько-нибудь внятными наскальными изображениями.

Да что уж там — и скифы, предтечи самого Маканина, российского представителя в НАТО Рогозина и атлантиста-талассиста Дугина, и скифы во времена сиятельного Александра были известны в искусствах не более чем дикарским и низменным "звериным стилем".

А что же видим мы на обложке "Асана"? Здесь в золотом шлеме изысканнейших классических форм, с гравированным золотым надглазничьем, что недостижимо было по тем временам ни Византии, ни Риму, ни Египту, при золотой же лицевой маске, несущей черты то ли Цезаря, то ли Калигулы, а никак не "лица кавказской национальности" — Маканиным представлен сакральный чеченский Асан. И глядя на эту обложку, немедля хочется обратиться к Маканину с цитатой из действительно классического романа: "ПОЗДРАВЛЯЕМ ВАС, ГРАЖДАНИН СОВРАМШИ!"

…В предреволюционные годы, уже имея тягу к сочинительству, по городу Одессе шествовал молодой человек, звавшийся так: Исаак Бабель. Шел он рядом со взрослым и очень умным мужчиной. Который сказал юному Бабелю:

— Ися, вот на бульваре мы видим куст. Скажите, он вечнозеленый или же нет? А если он не вечнозеленый, то, Ися, как он сбрасывает листву по осени, начиная с вершинки или от комля? Вы ничего не знаете про флору, Ися. Но вот на дереве сидит пернатое. Как оно называется, даже не по-латыни, даже не по Линнею, а биндюжниками с Привоза и Молдаванки? И если эту птичку вспугнуть — каким полетом она удалится, стреловидным или синусоидальным? Вы опять ни в зуб ногой, Ися. Впитывайте, жадно познавайте даже малые малости окружающего мира, Ися. Иначе вам не быть настоящим писателем.

Есть замечательная осетинская пословица: "Вглядись в лицо человека и отдай ему его долю мяса". Вот так потом Максим Горький вгляделся в Бабеля — и на несколько лет отправил его "в люди". Для постижения

волшебства малых малостей, из которых потом соткется читательское доверие и приязнь к писателю. Бабель постиг и всё соткалось.

…Когда-то мне выпало счастье двадцать три минуты слушать академика Панченко, рассуждавшего всего лишь об одном меленьком стихотворении Лермонтова — "Выхожу один я на дорогу".

Исаак Бабель в ораторской изустности не преуспел. Он и характеризовал себя так: "Я скандалю на бумаге и заикаюсь на людях".

Автор этого эссэ, хоть и не заикается на публике, тоже брезгливо относится к президиумам и трибунам. Но, приведись случай, я, как Панченко, мог бы час запальчиво и обоснованно препарировать всего одну фразу из "Конармии" Бабеля, фразу, которая — одна! — вместила в себя всю неохватность и ужас Гражданской войны: "Тогда Кондря из пулеметной команды взял голову старика меж колен и зарезал его не забрызгавшись".

У нетленных Ильфа и Петрова есть очерк о военных учениях. Там присутствует фраза: "Пахло порохом. Сделаем уступку забияке Вишневскому: пахло бездымным порохом". Ага, тем самым бездымным, секрет которого слямзил для России во Франции недавний номинант на звание "Имя Россия" дедушка Менделеев.

Что ж, и знавал мир великих писателей-баталистов, и русские обретаются в этом ряду отнюдь не на последнем месте. Пушкин тут, и Лев Николаевич, и Бабель, и Богомолов с "Августом 44-го", и проклинаемый Россией и приговоренный заочно к смертной казни перебежчик из ГРУ Виктор Суворов с "Аквариумом" и "Освободителем", и еще сто достойных персон (извините за неперечисление, слишком длинен ряд).

А Ремарк? А Хемингуэй с десятилетиями запрещенной в СССР "По ком звонит колокол"? Да взять оттуда одну только главу, начинающуюся словами: "Эль Сордо принимал бой на вершине высокого холма" — и впору преклонить колени перед писателем и знатоком предмета. Вот где громы, вся неистовая партитура и трагизм боя с запахом крови и его, его — запахом бездымного пороха, а не маканинского запаха размокшей селитры на складе китайских петард.