Мария Панкевич - ЖЫвотные в моей Ж Страница 2

Когда Олеся увидела свою безграмотную записку в руках у следователя и поняла, что плод её фантазии превратился в вещественное доказательство, её разобрал дикий хохот. Следователь без труда распутал это незатейливое преступление. «Морской пейзаж» XIX века вернуть не удалось, а в жизни Олеси появился условный срок.

Престарелый любовник на суде вел себя не слишком адекватно. Стоя в клетке, Олеся краснела и жалела, что вообще связалась с таким идиотом. Дед постоянно перебивал участников процесса конструктивными на его взгляд предложениями и затягивал слушание. Требовал Олесю лечить от наркозависимости и аргументированно доказывал судье, что наркомания это болезнь. Свои тирады он перемежал сожалениями об утраченном навсегда «Морском пейзаже».

Судья даже пригрозила выставить его вон и ехидно поинтересовалась — что может связывать несовершеннолетнюю наркоманку и вполне уважаемого гражданина почтенного возраста. Тот сник. Олеся хотела пояснить судье, что сексуальных контактов между ними не было, и благодетель всего лишь мастурбировал на неё обнаженную, правда, практически каждый вечер. Но тот уже мямлил что-то о жалости к сиротке. Выглядело это довольно жалко, и она решила смолчать.

Получив условный срок, Олеся вернулась к названой матери, но денег ей по-прежнему не хватало — ее доза составляла уже восемь граммов в сутки, а это значит, что каждый день надо где-то найти восемь тысяч рублей. Очередной отдых в городской наркологической больнице из угрозы превращался в слишком вероятное ближайшее будущее.

Олеся принялась воровать деликатесы под заказ для ресторанчиков Петроградской стороны. Несмотря на осторожность, в одном из магазинов на выходе ее остановили и молча отвели в подсобку. Там Олеся получила удар в грудь и упала на каменный пол. Над ней возвышалась девушка в тяжелых ботинках с металлическими носами.

«Бабушке на лекарства надо?» — спокойно спросила она. — «Или на наркотики?»

Дальнейшие минуты казались Олесе бесконечными и состояли из вспышек нечеловеческой боли и тьмы. Девушка молча избивала ее ногами, потом охранник магазина выкинул Олесю на улицу и посоветовал обратиться в милицию.

Гнев и обида кипели в воровке. Пока переломанные ребра не срослись, она отлеживалась дома. Покончив с продуктами, Олеся пересела на велосипед и выдергивала сумки у зазевавшихся девушек и бабушек. Ее объявили в розыск уже несколько районов города, и тогда Олеся вновь переквалифицировалась — принялась отнимать мобильные телефоны у школьников. Вначале она просила отдать трубку по-хорошему в подъезде. Если школьник ей отдавал телефон, Олеся благодарила и уходила. Если нет — угрожала. Один раз она пыталась забрать телефон у одного хилого школьника, но тот сильно ударил ее по голове сумкой с учебниками, и Олеся еле-еле уползла от него. Нож юная преступница с собой не носила, прекрасно понимая, что это — лишнее. Как правило, школьники равнодушно отдавали «трубки» и шли домой жаловаться родителям.

Как-то на улице ее узнали по ориентировке оперативники и кинулись за ней в погоню. Олеся описывала это так: «Я бегу, такая красивая, на каблуках, волосы назад…» Один храбрец все-таки ее догнал, за что был искусан. Олеся выла, шипела и орала так, что милиционеры решили, что она психически больна.

Еще на опознании потерпевшие ребята отводили от Олеси глаза, а их родители передавали ей в камеру сигареты и шоколад. Оказывается, практически все школьники на допросах в красках описывали, как сильная бабища им угрожала ножом, и как они перепугались. Вес Олеси составлял примерно сорок килограммов, роста она была небольшого. А ограбленные школьники были выше ее и крепче физически. Хотя они стали путаться в показаниях насчет ножа, Олеся признала вину полностью, потому что летом в следственном изоляторе было очень душно, а она хотела поскорее оказаться в колонии. Ей дали шесть лет лишения свободы. Олеся напевала блатные песенки и смеялась громче обычного, но во сне плакала. И тут сама прокуратура потребовала пересмотра дела. По их мнению, наказание было слишком жестоким, так как при вынесении приговора суд не учел, что у Олеси ВИЧ.

Дело направили на пересмотр в ином составе суда. Олеся горько смеялась, жаловалась, что небо в клетку ей надоело, и не трепали бы уже нервы. Но все в камере увидели в этом перст Судьбы и принялись уверять Олесю, что срок ей непременно снизят. Первое время Олеся не верила, но в ее глазах затеплилась надежда. Девушка давала себе и другим обещания измениться, начала креститься на иконки и перестала скандалить напропалую.

Предыдущий поклонник не оставлял надежды спасти заблудшую душу Олеси и писал ей поучительные письма в изолятор. В них, помимо жалоб на нехватку денег, содержались упреки и воспоминания об их с Олесей совместной жизни. Впрочем, конверт для ответа он вкладывал. Олеся отвечала ему в том же духе — просила прощения, рассказывала о тяготах своей теперешней жизни и делилась своими планами — получить в колонии профессию, отрастить волосы, найти настоящих подруг.

Приговор суд оставил без изменений. Узнав об этом, Олеся закричала: «Суки вы, я так и знала!» и истерично расхохоталась. До вечера она смотрела мультики у старшей на шконаре. После проверки долго писала приемной матери письмо; опустив голову, курила одну сигарету за другой — и вдруг расплакалась, как маленькая.

К ней подошла Тетка, присела и обняла. Стриженая голова Олеськи уткнулась в ее плечо. И долго они сидели так, молча. А потом погас свет, потому что наступило время отбоя.

Тётка

Это невысокая толстая смешливая тетенька с короткими темными волосами и хитрыми глазами. Лицо в шрамах — ревнивый сожитель изрезал ее ножом. Каждый раз, когда сокамерницы сочувствовали ей, Тетка злилась, защищала милого и объясняла эти шрамы своим неправильным поведением.

Зубов у Наташки почти не было. Она объясняла, что делать миньет так намного удобнее. «Люблю пососать, а что? — искренне удивлялась она. — Самое милое дело — за щекой погонять… Эх, щас бы…» и продолжала фантазировать вслух.

В изоляторе к ней прибились две молодые воровки-наркоманки. «Каштанку» Чехова они никогда не читали. Просто придумали, что у них семья, в которой Ира и Олеся — братья, а Наташка — тетка. Звали ее пить чиф, а Наташка шутливо ворчала: «Достали меня уже эти племяннички…» Прозвище намертво к ней приклеилось.

Первые полгода заключения Наташка была безответной и скромной. Старшая камеры ее изводила от безделья. Курить женщине разрешалось на верхнем шконаре (втором этаже шаткой двухъярусной железной кровати) у форточки, несмотря на то, что Наташка попала в тюрьму из больницы с распоротым животом. Жертва Тетки, перед тем, как отправиться в лучший мир, успела пырнуть ее ножом. Наташка кое-как лазила наверх, а потом размазывала редкие слезы по лицу. Аккомпанементом ее рыданиям были вопли старшей по камере: «Бросай курить! Сидеть тебе еще долго, а здоровье ты давно пропила!»

Иногда же старшая, напротив, проникалась к Тетке симпатией и ставила в пример другим заключенным: «Посмотрите на Наташку! Шваль, алкашка конченая, а совесть-то у нее есть!» От столь сомнительных комплиментов та терялась и краснела, как девчонка, хотя ей было тридцать пять лет.

Наташке никто не носил передачи. Ее ребенок жил у родственников, и она не интересовалась его судьбой.

В жизни Тетки это был уже второй арест. В прошлый раз, «тем сроком», ее очередной сожитель совершил убийство. Следователи пытались им вменить «группу лиц по предварительному сговору» — чем больше преступников, тем лучше карьера, понятное дело. Почти год Наташка провела в следственном изоляторе, даже набила пять точек на руке (что значит «Один в четырех стенах»), но ее все же отпустили из зала суда с оправдательным приговором. Сожитель Наташки взял вину на себя и заявил в суде, что запугал женщину, чтобы та не сообщила о преступлении.

Видимо, Наташке нравился адреналин, потому что связывалась она только с плохими парнями. Точнее, редкими ублюдками.

Например, с еще одним ее другом такая история приключилась: сидели они вдвоем дома, выпивали и беседовали. Пили много, громко играла музыка. Потом почему-то приехала милиция и стала ломать двери. Наташкин ебарь взял большой нож, вышел из квартиры на лестничную площадку и убил двух милиционеров. Прибывшее подкрепление его, как водится, за такие фокусы арестовало.

Через пару дней звонит Наташе ее отец и спрашивает:

— Как дела, доча?

— Хорошо! — отвечает Наташка.

— А твой как?

— Нормально.

— Работает?

— Да.

— А кем он работает, кстати?

Наташа задумалась. Пауза затягивалась, и она произнесла первое слово, которое почему-то пришло ей в голову:

— Фрезеровщиком.

Папа помолчал в трубку и заметил:

— Да, видели мы с мамой по телевизору, как он ментов фрезерует…