Алексей Славич - Начало перемен Страница 2

— Пошли.

— Серенький, ты меня заинтриговал знанием Пушкина. Откуда у тебя такая фишка?

— Просто люблю стихи. Девятнадцатый век меньше, просто кое–что помню обрывочно. В основном читаю иногда более современных.

— Наизусть что–нибудь помнишь? Почитай, если не в напряг.

— Ну, честно предупреждаю, что читаю плохо, как все любители — с унылым подвыванием:

Вначале он сыграл мне вещь для арфы,Прозрачную капель в начале марта.И лишь в басах гортанная гитарностьплыла, как горький дым от старых листьев,сжигаемых к исходу сентября.Потом он показал мне, как гитараУмеет быть истошной балалайкой,томительно хмельной и безнадежной.И эхо — глуховатая гитарность —поддакивало, что среди веселыхесть на пиру всегда один печальный.И я завидовал его гитаре,поскольку сам бываю инструментом,то — арфой своенравного Эола,или чужим рукам послушной балалайкой.И не могу позволить себе роскошь,играя эти роли, оставатьсясамим собой.(стихотворение автора)

— Да нет, — сказала Катя, помолчав. — Ты интересно читаешь. Непрофессионально, конечно, но зато акцентируешь то, что надо. А еще что–нибудь?

— Еще одно коротенькое — и давай чуть–чуть поспим.

— Что такое «поспим»? Я не знаю этого слова. Вы хотите, мужчина, заставить меня делать что–нибудь плохое?

— Ой, такая гадость — но иногда приходится это делать.

— Если эта гадость вам абсолютно необходима, я потом рассмотрю вашу заявку. А пока читай, не заныкивай.

— Ну, вот тебе немножко мистики на сон грядущий:

Знаешь, все–таки я верю,что не разорвалась нить,и за этой черной дверью,пусть не скоро, но однаждыдоведется повстречатьсяи друг друга различить.И загадывать не будем,кем предстанем друг пред другом.Самый странный маскарадне мешал нам в этой жизни —и опять не помешает,если боги, карма, чудонас с тобой соединят.(стихотворение автора)

— Интересно, — задумчиво сказала Катя, — сможем ли мы с тобой встретиться после смерти.

— Почему же нет? — легкомысленно удивился Гуров, — Дело–то как бы нехитрое: держись за нить — и все.

— Такая морока может быть с этими нитями, — усмехнулась Катя. — Много их бывает, да и как бы не расползлись в руках.

— Дама изволит философствовать? — почтительно поинтересовался Гуров.

— Вроде того. Ладно, давай и вправду поспим.

Назавтра он позвонил ей под вечер как–то почти автоматически. Причем утром даже не было разговора о вечерней встрече — просто нежно расцеловались, она была сонная и собиралась досыпать.

Трубку Катя сняла после первого же гудка.

— Милый Серый, — сказала она с чувством. — Слушай, как освежает жизнь это удивительное мерзкое состояние, когда каждые полчаса смотришь на часы и думаешь: «Когда же позвонит этот сволочной гад? И вообще позвонит или нет? А вдруг я больше ему не нужна? Ах!»

— Ну, — рассмеялся Гуров, — если сволочной гад — это я, то я как раз хотел пригласить тебя куда–нибудь.

— Ах! Я вся ваша, и согласна на все! — воскликнула Катя. — Ты ведь после работы, небось, жрать хочешь?

— Есть такое, — не стал отрицать Гуров.

— Так пойдем куда–нибудь пожрать — выбери на свой вкус, я ем все, — а там видно будет.

Вечер они на это раз закончили в его квартире — к ней ближе был японский ресторанчик, который Гурову нравился. А Катя сказала, что, кроме как домой, никуда идти ей не хочется. Он уже не удивился, когда она с интересом зарылась в книги, особенно в разрозненные томики Марксова издания Чехова. Между делом Катя узнала фамилию Гурова — и он опять уже не удивился, когда она, задумчиво глядя на него, процитировала на память из «Дамы с собачкой»: «В его наружности, в характере, во всей его натуре было что–то привлекательное, неуловимое, что располагало к нему женщин, манило их».

— К сожалению, явно не про меня, — усмехнулся Гуров. — Иначе вряд ли я ходил бы по девочкам.

— Думаю, — сказала Катя, — довольно широкая категория даже молодых баб до сих пор на тебя западает. Но ты скучлив, они тебе кажутся глуповатыми, и ты сам их игнорируешь. Наверное, лет до тридцати–тридцати пяти ты предпочитал обычные отношения с женщинами, и получалось у тебя не намного хуже, чем у чеховского Гурова. А потом не смог найти близкого человека и перешел на профессионалок — с ними тебе проще и удобнее.

И опять Гуров уже не удивился точности диагноза.

Потом Кате надоело возиться с книгами, и она переключилась на него. Момента этого Гуров ждал с напряжением — к вечеру почувствовал, что после прошедшей бурной ночи вряд ли на что–нибудь будет способен. И Катя тут же это напряжение почувствовала.

— Серый, — театральным шепотом спросила она, — что ты мнешся? Что ли, в шкафу другая телка? Так будет классная групповуха!

Гуров засмеялся.

— Ну, видишь, все пучком! — Катя молниеносно расстегнула ему брюки. Замерла на секунду, как будто к чему–то прислушиваясь. И мягко изменила тон, подняв руку повыше и уже вполне платонически поглаживая ему живот:

— А может, просто поспим? Я узнала значение этого слова. Это хоть и извращение, но оно уголовно не наказуемо. Я что–то мартини перебрала. Девочке стишок на ночь, а?

— Стишок? — удивился Гуров.

— Серенький, мне так безобразно давно кавалеры не читали стихи, что тебе предназначено судьбой это исправить. Дя–аденька Сережа, почита–ай стишок! Дя–аденька Сережа!

Гуров усмехнулся.

— Ну, держи. Вещь своеобразная:

Любимый — это древний бог,Которому несут начаткиКолосьев и плодов; у ногЕго дымится пепел сладкий.Любимый темен и незрим,А образ грубо размалеван,Но тот, кто прячется за ним,Не выдает себя ни словом.И не достичь его ушей,Закрытых век, коленей острыхВсему, что взращено в душе,Под черным солнцем в рощах пестрых.В тяжелом золоте костровИ в складках жертвенного дыма,Не принимающий даров,О нет, не человек Любимый.Не тот, кого мы ждем, комуМы подвигаем чай в стакане,Чье тело разбавляет тьму,На ком, как бы на истукане,Возможно различить чертыЛица, прийти в расцветший рядомСад судорожной наготы,Знакомый с временем и градом, —Не человек, не зимний сад,А сторож сада — нет, не сторож, —Его не позовешь назад,Не поцелуешь, не повздоришь, —Любимый — это божество,Что за спиной у человекаВзывает именем его,Стуча в стекло без слов, как ветка.Не подкупить, не поборотьОкажется желанным самым —А чтобы сквозь живую плотьБог тихо посмотрел в глаза нам.(стихотворение Т. Вольтской)

За ночь Гуров вполне восстановился, и утро они провели замечательно. После чего Катя заявила, что они честно заслужили мороженое, которое и нашли без особого труда, устроившись в закутке пустынной открытой верандочки на крыше все того же японского ресторанчика.

— Ну, что, Сереж, — сказала Катя, смачно облизываясь, — ты наверняка нашел в моем поведении массу несответствий легенде молоденькой проституточки.

— И что? — спросил Гуров.

— Серый, не выпендривайся. Есть вопросы — задавай.

— Ты знаешь, я без крайней необходимости не задаю вопросов в стиле проверки на вшивость близким людям. Сочтешь целесообразным — сама расскажешь все, что мне стоит знать.

— Ну ни фига ж себе, мужик–то — кремень! — восхитилась Катя. — Извини — я некорректно попыталась построить разговор. Давай по–другому. Могу я попросить, чтобы ты задал мне вопросы о каких–то вещах в наших с тобой отношениях, которые вызывают у тебя тревогу или удивление?

— Ну, окей, — согласился Гуров. — Если честно, меня посещало подозрение, не пытается ли кто–то посредством тебя чего–то от меня добиться. Все–таки наша с тобой идиллия выглядит странновато. Очаровательная юная путана в течение недели очертя голову западает на совершенно рядового пожилого клиента, отнюдь не олигарха. Абсолютно плюя на других клиентов и бесплатно проводя с объектом страсти ночи напролет. В моей жизни были два отдаленно похожих случая — отказывались от денег, но все–таки не от других клиентов. И развивалось все гораздо дольше, а я был значительно моложе и перспективнее как возможный муж.

— Да ты что, — заинтересовалась Катя, — в натуре отказывались брать бабки?

— В самой натуральной натуре.

— И что было дальше?