Хорхе Борхес - Стихи разных лет. Борхеизмы Страница 2

Удача

Каждый обнимающий женщину — Адам.Женщина — Ева.Всё вершится впервые.В небе я увидел белое. Мне говорят, что это луна,но что я могу сделать одним словоми одной мифологией?Деревья меня немного страшат. Они такие красивые.Тихие животные приходят, чтобы я им нарёк имя.Книга в библиотеке без букв.Они возникают, едва я её раскрываю.Листая атлас, я творю контур Суматры.

Зажигающий в темноте спичку изобретает огонь.В зеркале таится ещё кто-то.Глядящий на море видит Англию.Читающий вслух стихи Лилиенкрона[9]ринулся в битву.Мне снился Карфаген и разорившие его легионы.Мне снился меч и весы.Да святится любовь без овладевающегои овладеваемой, когда оба отдаются друг другу.Да святится кошмарный сон, открывающий нам,что преисподнюю творим мы сами.Каждый, входящий в реку, входит в Ганг.Глядящий на песочные часывидит развеянную империю.Играющий клинком предрекает смерть Цезаря.Спящий — все люди.В пустыне я видел юного сфинкса,которого только что сотворили.Под солнцем нет ничего сколь-нибудь древнего.Всё вершится впервые, но на вечный манер.Читающий мои слова, выдумывает их.

Суть

То, что в веках начертано другими,не облегченье страху твоему,ты — не они, вокруг ты видишь тьму,свой лабиринт ты сам возвёл своимишагами. Не спасут тебя, увы,страданья Иисуса и Сократа,ни золотой Сиддхартха[10], в час закатапринявший смерть под пение листвы.Всё, что рука твоя запечатлела,всего лишь прах, и всё, что ты изрёк,лишь прах. Не знает сожаленьяРок, и ночь Творца не ведает предела.Из времени сквозного ты возник.И в нем ты каждый одинокий миг.

Сон

Нас учит ночь своим делам волшебным,мы распускаем с нею ткань Вселенной,бесчисленные сопряженья следствийи их причин, которые таятсяво времени, чья бездна необъятна.Ночь хочет, чтоб забыл ты этой ночьюсвой род, и кровь, и родовое имя,забыл слова и слёзы всех людей,всё то, чему тебя учила явь,весь мир обманный геометров — точку,прямую, плоскость, куб и пирамиду,цилиндр и сферу, океан и волны,и собственную щёку на подушке,и свежесть новой простыни, сады,империи и цезарей, Шекспира,то, что всего труднее — что любимо.Смешно: невзрачная таблеткаможет стереть весь мир и учредить хаос.

Слава

Видеть рост Буэнос-Айреса, его рост и упадок.Вспоминать землистый двор и виноградник,крыльцо и колодец.Унаследовать английский,домогаться англосаксонского.Испытывать любовь к немецкому и тоску по латыни.Беседовать в Палермо со старым убийцей.Быть благодарным шахматам и жасмину,тиграм и гекзаметру.Читать Маседонио Фернандеса[11] его голосом.Познать знаменитые сомнения,коими является метафизика.Прославлять клинки и разумно желать мира.Не зариться на острова.Не покидать домашнюю библиотеку.Быть Алонсо Киханои не решиться стать Дон Кихотом.Объяснять то, чего не знаешь,тем, кто узнает больше тебя.Радоваться дарам луны и Поля Верлена.Правильно соткать какой-нибудь восьмисложник.Снова рассказывать те же старинные истории.Упорядочить на диалекте наших днейпять-шесть метафор.Избежать подкупов.Быть гражданином Женевы, Монтевидео,Остина и — подобно всем людям — Рима.Боготворить Конрада.Быть тем, что никем неопределимо, — аргентинцем.Быть слепым.Не столь уж диковинные вещи, но вместе — онинаделяют меня славой,которую я никак не могу уяснить.

Нить жизни

В каком из моих городов я умру?В Женеве, где я сподобился откровенияне столько Кальвина, сколько Вергилияи Тацита?В Монтевидео, где Луис Мелиан Лафинур[12],ослепший и обременённый летами, скончалсясреди документов,готовясь написать беспристрастнуюисторию Уругвая, которую так никогда и не написал?В Наре, где на японском постоялом дворея спал на полу и увидел во сне ужаснуюфигуру Будды, которую я тронул, но никогда невидел?В Буэнос-Айресе, где я почти чточужак, учитывая мои немалые годы и то,что взяли привычку брать у меняавтографы?В техасском Остине, где мы с матерьюосенью 1961 года открыли Америку?..Другие узнают об этом и позабудут.На каком языке мне придётся умереть? Наиспанском, который мои предки использовали длякоманд при атаке илипри игре в карты?На английском — той Библии, которую моябабушка читала, стоя лицом к пустыне?Другие узнают об этом и позабудут.В котором часу?В рассветных сумерках голубя, когда нет ещёникаких тонов, или в вечерних сумерках ворона,когда ночь упрощает и расточает видимое,или в банальныедва часа пополудни?[13]Другие узнают об этом и позабудут.Эти вопросы — не отстраха, а от нетерпеливой надежды.Они часть рокового сюжета следствий ипричин, которые никто из людей не может предсказать,да и боги — вряд ли.

Борхеизмы

Аборт. Говорят, аборт убивает будущего Шекспира. Так ведь и Макбета.

Автографы. Я надписал столько своих книг, что в день моей смерти та, что не надписана, станет бесценной.

Ангелы. Журналисты взяли за обыкновение спрашивать: “Каково ваше послание?” Я им отвечаю, никакого послания у меня нет, послания свойственны ангелам, ангел ведь по-гречески значит посланец, а я никакой не ангел.

Бессонница. Недавно я никак не мог заснуть и стал подсчитывать количество стран. Дошёл до девятнадцатой и уснул.

Бестселлеры. В мою пору не было бестселлеров, и поэтому мы не могли предлагать себя публике. Не нашлось бы тех, кто на нас позарился бы.

Биографии. Всё это пустяшные, абсурдные упражнения. Некоторые сводятся лишь к упоминанию нового местожительства.

Блеск. Я предпочитаю быть тусклым и серым, нежели блестящим. Тем более блещущим.

Блеф. Я как-то гулял с другом и уловил, как шедший мимо парень сказал: “Борхес? Но это же чистый блеф!” Согласен, подумал я, но только блеф непреднамеренный. Я хотел поговорить с ним, но он ушёл, так что я до сих пор не знаю, блефую я или нет?

Братья Мачадо[14]. Безусловно у Антонио Мачадо есть ряд блистательных страниц, но и ряд других, где виден андалусец, который, стремясь выглядеть кастильцем, обильно использует географические названия. Я решительно склоняюсь к мнению Касиноса Ассенса[15], который считает, что Мануэль Мачадо превосходит своего брата Антонио. Разумеется, о писателе надо судить по его лучшим страницам. И я думаю, что лучшие страницы Мануэля не хуже лучших страниц Антонио. К тому же, полагаю, на оценку влияет то, что Антонио был республиканцем, а Мануэль франкистом, и мне представляется абсурдным судить о писателях по их политическим взглядам.

Будущее. Как-то во время длинных каникул, проведённых в Монтевидео, отец посоветовал мне запоминать всё, что нас окружало, потому что эти вещи будут исчезать, а я смогу потом рассказать моим детям и внукам, что я всё это видел. Он просил вглядываться в постройки, во флаги, в карты, где у каждой страны свой цвет, в мясные лавки, в церкви, в священников, в таможни, потому что всё это исчезнет, когда мир станет одинаковым и люди забудут о различиях. Пока что этот прогноз не сбылся, но, полагаю, однажды сбудется.

Буэнос-Айрес. Я всегда чувствовал, что есть в Буэнос-Айресе нечто, нравящееся мне. Он мне нравится настолько, что мне не нравится, что он нравится другим.

Вера. Я заметил, что верующие не чувствуют себя счастливыми. Наоборот, они живут в мире сомнений, у них ужасные представления о божественной справедливости, и, кроме того, они ждут поощрений или наказаний, которых не заслужили.