Нина Шалыгина - Путёвка в бархатный сезон Страница 2

— Как это, никуда?

— Ну, на «нафтусю», в столовую, на теннисный корт.

— На танцы-шманцы, в солярий, на базар… — в тон ему продолжила Елизавета, и в её голосе появились угрожающие ноты. — Вместе только на кровать?! Да?

— Понимаешь, Клара работает с моей женой в одном отделе. Не можем же мы такой ерундой испортить всю оставшуюся жизнь!

— Испортить? А что было в первое лето? Помнишь? Давай, вспоминай! Приехали, значит, мы в Москву, и что ты мне сказал? Ага! Вспоминаешь? А сказал ты буквально вот что: «Пойдём прямо ко мне и скажем моей мымре, что любим друг друга. Поселимся пока что на даче, она у меня со всеми удобствами. А потом с квартирой похлопочу. Бульку я с собой заберу. Как раз повод, чтобы мне от своей мымрочки рвануть. Зачем жить и мучиться? Детей нет, любви нет, уважения нет». А сейчас всё это появилось?

— Но ты тогда сама не согласилась. Сказала, что тебе от твоего бугая будет трудно отвязаться. Что он дачу найдёт и всех, как куропаток, перестреляет. Да и дочь твоя слишком отца любит.

— Знаешь что? Слышать ничего не хочу. Я веду себя на курорте без тебя, как самая честная женщина, десять дней бархатного сезона прошло, сколько мужиков вешалось! И вдруг появляешься ты с этой облезлой кошкой и мне предлагаешь встречаться только под одеялом? Вали отсюда! Понял! И чтобы ноги твоей больше здесь не было!

Когда за ним захлопнулась дверь, она разрыдалась. Рыдания были злобными, а значит, краткосрочными. Быстренько умылась, подновила макияж, надела свой самый соблазнительный уличный наряд, лёгким шагом отправилась одна вкушать эту самую противную нафтусю. По ступенькам летела так, что сама не заметила, как оказалась в бювете. Ей представлялось, все глядят на неё насмешливо, что она — одна. Быть одной на курорте считалось, с её точки зрения, просто неприличным. Всё проходило, как во сне. Машинально пошла на базар, автоматически накупила гору фруктов. Никого не видела, никого не слышала. И только когда отяжелевшая сумка напомнила своим весом, что её надо нести вверх на гору, Лиза стряхнула с себя печаль:

— Хватит! Разнюнилась! А ну посмотрим, как я выгляжу со стороны?

Расправила плечи, мотнула тугими кудрями и раскованной походкой пумы, не спеша, стала подниматься по ступенькам. Что на курортном языке означало: «А ну-ка, мальчики! Налетай! Я — свободна!»

И налетели. Сразу трое. Втроём несли один торт. Предложили на время поменяться. Пусть она, мол, несёт их торт, а они её, такую тяжёлую для её кукольной фигурки, сумку. Так и сказали — кукольной! А ещё предложили после ужина пойти с их компанией на танцы, а после — в их комнате оприходовать с ними и с Наташей с Ириной торт «Карпаты», который лежал в той коробке. А к нему — армянский коньяк «три звёздочки». Не одну бутылку.

На танцах она была, как в бреду. Подходил Володя её приглашать, но её новые знакомые его оттеснили. И они вшестером в этот танцевальный вечер не расставались ни на минуту. Первыми образовывали танцевальный круг, играли с массовиком-затейником во все игры. Краем глаза Лиза видела стоящего со своей Кларой у стены Володю и радовалась его унижению. Как будто не его она любила все прошедшие четыре года.

Женя и Ирина, Сергей и Наташа, она и Геннадий. Вот что хотелось ей считать главнейшим в этот вечер. Гену она не выбирала, он сам её выбрал. Как оказалось, Женя и Сергей своих партнёрш нашли уже давно, что на курортном календаре означало «почти со дня приезда».

Лизе с Геннадием было легко. Он прекрасно танцевал, был остроумнее двух других. Все трое оказались, как и она, строителями. Три начальника строительных участков в далёком жарком городе Навои. Потом под веселье дружно съели торт с коньяком. Танцевали уже в палате. Мужчины разговаривали почти всё время с ней, отчего две других девушки дули губки, пытаясь свернуть разговор со строительной темы.

После отбоя им настойчиво постучали. Надо было расходиться. И тогда Женя без обиняков сказал ей напрямую:

— Тебе придётся взять с собой Гену, потому что обе наши палаты на сегодняшнюю ночь заняты. Вы образуете третью пару. Ты, как говорила, живёшь в одноместном номере. Это — шикарно. Так что — по домам!

Оборот получился неожиданным, но властным. Такого она не ожидала. Но Женя уже взял её за плечи и буквально выдворил из комнаты. Ключ в замке повернули, и они с Геной остались в коридоре. Он казался смущённым не менее Лизы:

— Образуем, так образуем! Ну не съем я тебя! Пошли!

В комнате, включив бра, она стащила тощий матрасик на пол, поделила пополам постельное бельё — ему простынь, себе пододеяльник. Ночного сна не получилось — они проговорили почти до утра. Оказалось, было о чём. В детстве он и она жили на одной улице, занимались в драмкружке, даже однажды играли в одном спектакле.

Под звуки журчащего голоса её внезапного ночевальщика Лиза уснула. А проснулась от громкого стука в дверь. Геннадий, гладко выбритый, свежий и улыбчивый остановился в проёме с укоризной:

— Ну вот, Лисёнок, пора идти проведать даму нафтусю, а ты ещё спишь!

Её удивило имя «Лисёнок», с каким он обратился к ней. Резануло по сердцу! — Володя! Володечек! Ты также называл меня! И тут же сама себе, не вслух: «Никакого Володи не было, и нет! Всё!».

Три следующих дня пролетели, как единый миг. Геннадий, как и обещал, её не съел. Володю она не видела ни разу. На четвёртый день мужская троица объявила, что уезжает. Лиза почувствовала разочарование и обиду за их прямое сокрытие срока отъезда. Такое всегда считалось великим курортным грехом.

Она с ужасом представила себе, как, увидев её одну, возрадуется Владимир. Её снова предали. Двойное предательство?! Этого она не могла пережить.

На вокзале и в вагоне снова был коньяк, конфеты, фрукты. Женя вёл себя с Лизой бестактно. Он был уверен в её близости с Геннадием и представить себе не мог, что его товарищ почти за четверо суток не «оприходовал» такую женщину. Теперь он вёл себя с ней нагло, даже пытался под вагонным столиком потереться ногами об её ноги. Лиза была взбешена.

Когда отходил поезд, Ира и Наташа даже всплакнули. Лиза всё ещё от хамства Евгения была вне себя. И когда поезд укатил далеко, вздохнула с облегчением. Но что теперь делать одной? Обычной курортной компании, которая каждый раз образовывалась вокруг неё и Владимира, теперь не было. Спутницы навоинских строителей казались ей недалёкими и неинтересными, и она не согласилась пойти с ними вечером в «Колыбу».

Но последовавшее за этим событие заставило её поменять решение. Когда выходила из столовой, кто-то сзади дотронулся до её плеча. Это была Клара:

— Нам надо поговорить! Ты не думай, что у нас с Владимиром Николаевичем курортный романчик.

Мы работаем вместе и более семи лет встречаемся. Я ничего не имею против того, чтобы ты иногда с Володей тут танцевала. Но не вздумай переступать эту черту. На чужой каравай рот не разевай! Поняла, серая мышка! Провинциалочка задрипанная! Так Владимир Николаевич о тебе говорит.

Она брезгливо острым наманикюренным коготком провела по Лизиной кофточке и так же внезапно исчезла, как и появилась. Лиза не помнила сама, как оказалась в своей палате. Бешенство охватило её. Она не плакала — она плела сети мести.

Прежде всего, с пылающим лицом поднялась к Ирине и сказала, что пойдёт в «Колыбу». Так назывался лесной ресторанчик, в котором она много раз бывала счастлива, уплывая в страну грёз в танце в объятиях своего Вальдемара. Там играл цыган на волшебной скрипке, и она часто солировала для своего милого под ресторанный оркестрик.

Ах, как всё было чудесно! Но теперь это в прошлом. Всё, всё! Она не будет травить себе душу воспоминаниями. Не было в её жизни Володи! Понятно? Не было! Вечером за ней зашли Ира и Ната — соломенные вдовы с четвёртого этажа. Каждая с новым спутником. В «Колыбе» играла всё та же скрипка, но теперь она показалась Лизе беспородной. Шипели на мангале шашлыки. В полутьме обжимались по углам подгулявшие пары. Только ей было всё так же тоскливо. Тот, что пришёл с Ириной, почти что безусый Миша, как бы для вежливости, пригласил её на танец.

Она хотела отказаться, Но в этот миг увидела в дверях Володю с пресловутой Кларой. Комок досады подкатил к горлу. Она вся вытянулась в струнку и пошла за кавалером в круг. На неё нашло безрассудство. Она спела с оркестром почти весь свой репертуар. Как будто бес вселился в её душу, а весь какой-нибудь музыкальный театр — в её горло. Когда выдохнула одним махом «как же случилось, не знаю. С милым гнезда не свила я. Одна я!», в дверях заприметила Володину спину. Вернулась за стол. Её просили ещё спеть, но она упала на свои руки и разрыдалась.

Миша вдруг шепнул: — Ну, их всех к чёрту! Пошли отсюда. Ты, в каком санатории отдыхаешь? Я провожу.

Лиза очень удивилась, как это Миша обратился к ней внезапно на «ты». Да ещё оставляет ту, с кем пришёл. Но ей было всё равно. Жизнь кончилась. Она стояла на краю пропасти. И юноша с огромными серыми глазами и смоляными кудрями подавал ей руку спасения.