Иштван Сабо - То памятное утро Страница 2

То памятное утро

После завтрака мальчик стал играть в дальнем углу двора, у колоды для рубки дров, из гладко оструганных деревянных брусочков строил дом, хлев и сарай. Со стенами он справился легко, труднее оказалось сложить крышу: стоило ему с величайшей осторожностью положить последний брусочек, как все сооружение тут же разваливалось. Янчи приходилось начинать все заново. Однако терпение у него было завидное.

В голове у Янчи крутилась фраза, которую он сквозь сон услышал вчера вечером: «Надоело ему дома мыкаться, вот он и подался в возчики». Родители и бабушка вели между собой разговор о каком-то человеке с трудной судьбой, которого Янчи, верно, и вовсе не знал да и имя толком не разобрал, лежа в постели. То ли Миклош, то ли Михай… Наутро мальчик попытался выведать у бабушки, как звали того человека, который с тоски нанялся возчиком, и где живет его семья.

— Никого из них теперь на селе не осталось, — ответила бабушка. — Все они поумирали. Не было, видать, на них благословения божьего с той поры, как они беднягу Михая из дома выжили.

— А где он сейчас, этот Михай? — спросил Янчи.

— Погиб, болезный, в Сербии. Давным-давно.

Как бы там ни было, но и сейчас, во время игры, Янчи преследовала подслушанная фраза: «Надоело ему дома мыкаться, вот он и подался в возчики».

Янчи, боясь дохнуть, выкладывал крышу сарая, но задел какой-то брусочек, и вся постройка снова развалилась.

Малыш оглядел двор. Он был один. Родители жали в поле, бабушка возилась на чердаке. Янчи понял это, увидев лестницу, приставленную к открытой дверце чердака. С некоторых пор у бабушки вошло в привычку копаться там, перекладывать вещи с места на место, передвигать, подметать пол, однако время от времени она проворно спускалась по лестнице, поскольку должна была еще и стряпать: пробовала на вкус еду, помешивала в кастрюлях, подкладывала дров в огонь, а потом опять взбиралась на чердак. На внука же она не обращала ни малейшего внимания.

Янчи охватило чувство одиночества. Он сидел у обломков своих рухнувших построек, и у него пропала всякая охота к игре. Сейчас он мог бы без помех густо намазать краюху хлеба вареньем из шиповника, тщательно оберегаемым бабушкой, но ему не хотелось и варенья. Ему было безразлично даже, что готовится сегодня на обед.

Чувство одиночества усилилось, перешло в подлинную тоску. Он знал, что родители косят на дальнем поле, наверное, он смог бы даже отыскать их, ведь прошлый год в конце лета отец возил Янчи туда на телеге: они ездили за кормовой кукурузой. Янчи в ту пору сравнялось четыре года, и в памяти его сохранились проселочные дороги, причудливо извивающиеся меж полей. Однако он чувствовал, что тянет его вовсе не на косьбу к родителям.

Мальчик вскочил на ноги, оставив валявшиеся в беспорядке деревянные бруски. Пересекая двор, он слышал возню бабушки на чердаке. Янчи выскользнул со двора прямо на тропинку, которая у ворот их дома круто сворачивала направо. Он даже не оглянулся.

Тропинка извивалась по гористой местности, тянулась к востоку и спускалась в долину. Там белела ведущая к югу мощенная камнем дорога, но стоило пересечь ее, и, двигаясь дальше в том же направлении, человек выбирался на Диашское поле, за которым у подножья гор лежал Денешдиаш. С долины открывался вид на Балатон, на сверкающую обширную водную гладь, которая в такие безоблачные утра слепила глаза.

Янчи брел по тропинке — босиком, в рубахе, в холщовых штанах; он шел мимо знакомых домов, садов и виноградников, один за другим остались позади дворы Керека, Баница, Кишварги, и вот он спустился к корчме Яноша Буйтора «Закадычный друг».

Подумать только: та самая тропинка, по которой Янчи ушагал от своего дома, бежала и дальше через поле навстречу широко раскинувшемуся Денешдиашу, нацелясь чуть ли не прямо в центр поселка, дабы завести туда путника.

Мальчик ни минуты не раздумывал: ведущая в город мощеная пыльная дорога не привлекала его. Он стал искать продолжение тропинки и тут же обнаружил его на поле, поросшем клевером. Стоило только перейти по мостку через канаву, и он снова оказался на тропке.

Настоящее море клевера расстилалось направо и налево, куда ни кинь взгляд, тянулось до самого горизонта! Это было совсем иное поле — не такое, где сейчас косят родители, где, по словам отца, с одной межи до другой доплюнуть можно. Здесь надобно было как следует оглядеться, прежде чем увидишь край.

«Надоело ему дома мыкаться, вот он и подался в возчики» — снова, невесть в который раз за сегодняшний день, прозвучало у него в ушах, и он едва не заплакал от нахлынувшей тоски. Где-то неподалеку ворковали дикие голуби, их голоса еще больше расстроили Янчи. Отчего так берет за душу воркование диких голубей знойным летним утром? На ярком свету, при полной неподвижности воздуха?

Людей не видать нигде, как ни озирался Янчи по сторонам. Его родная горная деревушка Алшочери уже скрылась за кронами огромных старых деревьев. Они словно отрезали путь к отступлению. Перед мальчиком простирались широкое поле и обширное пастбище, на севере высились покрытые лесом холмы, и лишь теперь он по-настоящему понял, что совершил серьезный поступок.

И когда Янчи осознал это, печаль его постепенно улетучилась. По-прежнему томно ворковали дикие голуби, но ведь они всегда воркуют летом. Янчи подумал: он навсегда ушел из дому, и раз человеку взгрустнулось по такому поводу, ему нечего стыдиться. Отчий дом заслуживает того, чтобы тосковать по нему. И глаза малыша вновь устремились на дорогу, ведущую вперед.

Мальчонка успокоился, и вместо грусти его охватила досада: можно бы захватить в путь хоть краюху хлеба. Человек, решивший наниматься в услужение, не должен отправляться в дорогу, не прихватив с собой съестного: голодное брюхо — плохой советчик, когда дело доходит до выбора работы.

Янчи был зол на себя: ведь аккурат в Денешдиаше надо бы прежде всего усесться под какое-нибудь деревце и перекусить. А уж потом порасспросить, не требуется ли кому новый возчик.

Склоняющиеся в сторону тропинки головки клевера непрестанно поглаживали его по голым ногам. Над головой мальчика порхали голубые бабочки, роились пчелы, вокруг неумолчно стрекотали цикады, а кузнечики выпрыгивали прямо из-под ног, но даже стрекот цикад лишь подчеркивал царящую кругом тишину. Становилось все жарче.

Мальчик шагал довольно быстро и даже пытался насвистывать какой-то мотив, как вдруг вскинул голову: навстречу ему двигался мужчина, ведя рядом с собой велосипед; он был уже в восьми — десяти метрах, и Янчи тут же узнал его.

Это был Имре Буйдошо, его дом — четвертый от них.

Мальчик шагнул с тропинки в высокий клевер и чинно, слегка испуганным голосом воздал хвалу господу.

Мужчина удивленно остановился и ответил:

— Во веки веков, аминь.

Руки его покоились на руле велосипеда.

— Да это никак малец Чанаки?! Куда путь держишь?

Янчи не ответил, только переступил с ноги на ногу в клевере, доходившем ему до пояса.

— Уж не бродить ли по белу свету? А?

У дяди Имре Буйдошо было румяное смеющееся лицо, а теперь и рот его растянулся в улыбке, да так, что стали видны все его красивые белые зубы.

— Небось отцу ты про то и словом не обмолвился. И матери, верно, тоже.

— И вовсе не бродить по белу свету.

— Вон что! Куда же ты тогда направляешься?

Янчи бросил взгляд на обветренное лицо дяди Имре, посмотрел в его веселые карие глаза и почувствовал доверие к этому человеку.

— Я решил… пойти в возчики.

Буйдошо посерьезнел. Ладонью он с силой хлопнул по рулю велосипеда.

— Вот это да! За такую работенку надо приниматься как можно раньше! Тебе сколько годков-то?

— Пять.

— Ага. Аккурат до брюха лошади головой достанешь. А ежели запрячь ее захочешь, так лесенку к ней приставляй.

Янчи, должно быть, сердито заморгал глазами, потому что Имре Буйдошо погладил его по голове:

— Ну, ну, не смотри на меня волком, Янчи! Подрастет кучеренок и кучером заделается; я ведь к тому и сказал! А ты никак обиделся?

— Нет, дядя Имре, не обиделся, только вот…

— Что, брат?

— Когда я теперь дойду до Денешдиаша?

— Не бойся, доберешься засветло, — проговорил Имре Буйдошо, часто-часто моргая. — Знаешь, что я тебе скажу, Янчи? Проводи-ка ты меня до корчмы Яноша Буйтора. Я там выпью бутылочку пивка, а ты — стакан газировки с малиновым сиропом. Нам же обоим пить хочется. Так или не так, малыш Чанаки?

Вместо ответа Янчи кивнул и двинулся по тропинке в обратном направлении. Он и впрямь почувствовал, что ему нестерпимо хочется пить, и уже не видел перед глазами ничего, кроме большущего стакана с красноватым пенящимся напитком.

Рядом с ним шуршало по траве переднее колесо велосипеда.

— Почему вы не сядете на велосипед, дядя Имре? Он у вас что, сломался?