Станислав Гагарин - Ночью пойдет дождь Страница 2

По ночам Денис слышал голоса. К нему приходили звуки, пробивались из подсознания никогда не слышанные мелодии. Дворский стал записывать их, и уже возникла мысль о рождении новой музыки, он будет композитором, раз судьба не позволила ему стать музыкантом.

Денис пытался заняться этим, но видно, нечто умерло в нем, слишком силен был в Дворском развившийся после аварии комплекс неполноценности, он убил в нем Мастера навсегда.

Скрипку Дворский не трогал, хотя никогда не расставался с нею. После выздоровления Дворского оставили в консерватории на административной работе. Но через полгода он ушел оттуда. Трудно было видеть, как рядом рождаются мастера.

Дворский без труда мог зарабатывать себе на жизнь игрой для невзыскательных слушателей. Дворский вполне мог играть, и неплохо играть. Только на скрипку и на все, что связывало его с прежним миром, Дворский наложил табу. Он похоронил Мастера.

Неожиданно для себя Дворский занялся журналистикой и вскоре работал уже в одной из московских газет, в отделе литературы и искусства. Дворский ходил по театрам, смотрел самодеятельные концерты, писал рецензии, не забывал и родную консерваторию.

Иногда думал с усмешкой, что приходится ему составлять психологические характеристики для других мастеров, в различных разрезах оценивать их искусство, и самому меж тем мучиться от горечи невосполнимой утраты.

6

В Рязань Дворский приехал на выпускные экзамены в музыкальном училище, намереваясь сделать для газеты репортаж.

Действо развернулось по программе, и специальный корреспондент из Москвы уже прикинул заголовок к материалу, когда, многозначительно улыбаясь, директриса представила журналисту длиннорукого юношу-скрипача. Дворский понял, что перед ним местная знаменитость, изобразил на лице крайнюю заинтересованность и приготовился слушать.

Мальчишка ошеломил Дениса. Опытное чутье отметило поистине виртуозный почерк исполнения. Дворский слушал и силился не разреветься прямо здесь, на глазах публики. От острой жалости к самому себе заходилось сердце, хотелось истошно кричать и яростно рвать на себе одежду. Он первым молча пожал руку мальчишке и незаметно ушел в город.

Наступил вечер, и Дворский продолжал шагами мерять улицы.

Потом Денис ушел к Рязанскому Кремлю и долго стоял на заросшем жесткой травой оборонительном валу, бездумно, будто внутренне онемевший, глядел на огненное кольцо города, фиолетовые блики в небе, на тусклые светляки звезд, едва пробивающихся сверху. Город жил разноликими чувствами, и Дворский вдруг остро позавидовал каждому огоньку: за ним были люди, необходимые миру.

Вернулся в гостиницу поздней ночью, а на следующий день Денис уехал.

По дороге на вокзал Дворский случайно посмотрел в сторону и увидел лоток, где продавались леденечные петушки. Он замер, шагнул к лотку, купил два петушка и вдруг увидел южный базар, худенького мальчишку, помятый котелок и безногого матроса. Круг замкнулся, и в нем не было Дворскому места.

7

…Денис раскрыл футляр и бережно вытащил скрипку. Привычно склонил голову влево и помахал, разминая руку, смычком.

Неприятно липкими оказались пальцы. Дворский отложил инструмент на стол, подошел к раковине и тщательно вымыл руки. Наконец, все было готово. Дворский скосил глаза на черный вентиль газовой плиты и поднял руку.

Мягко опустил он смычок и, едва коснулся скрипичных струн, испуганно вздернул его. Тоненько ойкнула и замолкла скрипка, сомкнулась метнувшаяся в стороны тишина.

«Страшно, — подумал Дворский, — страшно видеть собственное ничтожество. Но мне нужна лебединая песня, даже если песня походит на кряканье утки…»

Он решительно притиснул щекой деку и рванул струны смычком. Родившиеся звуки хотели подняться, уйти навсегда из маленькой душной кухни, они судорожно взмахнули невидимыми крыльями, казалось, вот-вот оторвутся и полетят далеко-делеко журавлиным клином. Но это только казалось. Все беспомощнее и глуше становились звуковые краски, они постепенно блекли, теряли выразительность и безнадежно расплывались в слепое равнодушное пятно.

Еще и еще выбивался из сил смычок, дрожала в истерике скрипка, только ничего не могла уже дать, кроме стыда и боли. Последний звенящий крик — и рвется, заполняя пространство, исчезнувшая было тишина.

Скрипка замолчала, скрипка надорвалась…

Дворский опустил руки и долго стоял так, стараясь изжить из памяти порожденные им звуки-ублюдки. Оранжевая злоба поднималась изнутри, обжигала сознание, и Дворский взмахнул скрипкой, чтоб разбить ее о край стола. Но при этом палец задел струну, и поднятая вверх скрипка испуганно вскрикнула.

«Прости, — подумал Дворский, — ты-то ведь не при чем… Живи дальше, пусть у тебя будет достойный хозяин».

Не разжимая пальцев, охвативших гриф, он подошел к плите и тронул свободной рукой вентиль. Жирный вентиль вновь вызвал у Дворского чувство отвращения. Он отложил скрипку на стол, намочил под краном край полотенца и тщательно обтер черную запятую на белой эмали плиты.

Затем уложил аккуратно инструмент в футляр и оставил посреди кухонного стола. Светлое покрытие вызвало мысль о бумаге и тех немногих словах, что может услышать оставляемый им мир с другого света. Но Денису расхотелось говорить оттуда, уж чересчур банальным это казалось.

Дворский плотно закрыл окно, проверил, заперта ли дверь и сел на пол у газовой плиты, опираясь спиной в узкие ложки прижатого к шкафу стула. Когда Денис взялся рукой за вентиль в отдалении сдержанно ударил гром.

«Ночью пойдет дождь, — подумал Дворский, — пойдет дождь…»

У двери снова позвонили.