Игорь Тарасевич - Шпиль для гостей Страница 2

Я встал и пошёл на кухню, где хозяин торопливо нарезал буженину. Он только что вылез из ванной, на верхней губе у него остались невытертыми маленькие, дрожащие в такт движениям капли влаги.

Забыв о своих глубокомысленных выводах, я испытал мгновенное чувство зависти — остро захотелось вымыться. Бывает же, что остро хочется не есть да пить, не стаскивать одежду с женщины, а вот просто вымыться, помыться. Мне казалось, что от этих рассказов про встречи с агентами ФБР я покрылся ещё одним слоем пыли. Хотел ведь вымыться, как только войду в квартиру! Заслушался, пентюх!

— Саш, я сполоснусь, а? — стеснённо спросил я. — У меня есть полотенце. Быстренько? Пока гостей нет? А?

Словно не слыша о просьбе, он снова — первый-то раз ещё в такси — начал говорить о своих гостях, будто меню предо мной перелистывал. Я топтался перед ним и жался телом — казалось, уж свербило, как от вшей. А он-то, похоже, коллекционировал приятелей, знакомцев, «знакоменьких» — их достоинства перечислялись с сообщением ряда интимных подробностей биографий, служебных положений — все профессии оказались престижными, а интимные подробности — пикантными. Первый Саша, выходит, тоже был посвящён. Он важно поднимал свои брови. Я посмотрел на часы, готовясь произнести слова извинений и прощания, оба приятеля мне порядком уже поднадоели, но вместо этого почему-то тихонько спросил:

— А Саша-то — кто по профессии?

— Саша?

Он, улыбаясь, поднял голову от стола, но не ответил. Второй Саша вошел в кухоньку тоже и успел сделать останавливающий жест ладонью. Затем он дружески обнял меня за плечи.

— Ты, старик, неправильно понимаешь ситуёвину, — он даже прижал меня к себе и отпустил. — Гости разные бывают. Мало ли чего от них можно ожидать! — Глаза его — я поразился — глядели с жёстким прищуром подозрительности. Думаю, так глядел его американский приятель, приставленный к шпилю. Стало неприятно. Широкий рот второго Саши пополз в сторону.

— Что ты имеешь в виду? — спросил я, чувствуя назревание какого-то неясного конфликта.

— Что имею, то и введу! — Он грубо захохотал, снова прижал меня к своему галстуку и легонько подтолкнул: иди, мол, ладно. — Вот ты вот, скажем… Что смотришь? От тебя всего можно ожидать.

Я вытаращился. А он смотрел теперь с настоящей злобой.

— Вишь ты какой: пришёл к друзьям, а глядишь этак, прямо в нутро нам вкручиваешься, думаешь, я не вижу, что ты про себя там… У тебя на физиономии всё написано!

— У меня?!

Тут я подумал, не дюбнуть ли этого члена делегации в лоб. Мучительно не хотелось скандала. Однако шпиль был уже вставлен. В отличие от второго Саши, находившего удовольствие в том, что его персоне придается неослабное внимание, я не люблю, когда меня в чём-то подозревают. Мой светский визави тоже, кажется, был готов к спаррингу.

— Саша, подожди, что ты! — первый Саша бросился между нами, всё ещё держа в руке нож. Я инстинктивно отстранился от ножа, секунду помедлил и, снова удивляясь самому себе, как это я попал к таким дуракам, шагнул в сторону.

— Ну-с, ладно. С днём рождения. Я пошёл. А ты воды холодной выпей.

— Подожди! — первый Саша бросился ко мне в узком коридоре и загородил его, растопырив руки, словно Леонид — Фермопильское ущелье. — Подожди! — На верхней губе у него опять проявились капельки, теперь нервного пота. — Я прошу: не обижайся! Подожди! — закричал он. — Сейчас! Саша!

Он увлёк его в комнату и, слышно, зашушукал.

— Ну?! — раздался удивлённый возглас. — Да нет… — И снова: — Шу-шу-шу-шу…

Я всё возился с непонятным замком, когда они оба выскочили в коридор.

— Это правда? — оба дышали тяжело, как загнанные.

— Действительно ты женат на дочери… — прозвучала одна из известнейших в стране государственных фамилий, и я понял причину странного вокзального приглашения. Я улыбнулся — тонко, с тайным пониманием, как улыбались они сами. Такая непосредственность просто очаровывала. Демон сомнения ещё метался в их глазах. Светскость слетела с обоих, словно шелуха, и обнажила ясные, как пареная репа, рожи прохиндеев.

— Да нет, не может быть. Ты шутишь! Я всех дочек знаю!

Второй Саша посерел, первый — покраснел. Где же, на самом-то деле, я с ним познакомился? И, хотя мне скрывать нечего, что ему про меня известно? Кого он собирался угощать моим присутствием? Что говорить обо мне?

Песчаная дорожка у дома, обсаженная шиповником, тянулась метров на двести в одну сторону и метров на двести — в другую. По лёгкой дорожке был раскинут кружевной невод теней. Тени казались негустыми, как полагалось в августе, а тоже лёгкими, свободными, но идти по ним в открытую даль не хотелось — такими приманивающими, завлекающими, в доску своими казались они. Я стоял у подъезда, вновь испытывая радость возвращения, но уже не доверяя ей. Шпиль ещё торчал во мне. Его надо было выдернуть, как занозу. Нельзя жить со шпилем.

«А сам-то хорош, — ещё подумал я. — Поехал наблюдать индивидуальности. И напоролся. Хорошо, ещё по руке не погадал. У них своя жизнь. Будем справедливыми, у них своя жизнь».

Ну так и что? Кто тут может сейчас, прямо сейчас за какие-то чужие заслуги пригласить нас в гости? И смотреть, не навесим ли мы что-нибудь, куда-нибудь — туда, куда не надо. Не вставим ли чего-нибудь.

«А я сам? — снова подумалось мне. — Я-то сам уже со шпилем приехал. Нет, братцы, нельзя так в гости ходить. И я не буду больше».

Красивые женщины, чьи-то дочки, такие чистенькие, весёлые, прошли мимо меня, сильные мужчины, представительные, в прекрасных светлых костюмах, резко ставили свои машины к бортику, изящно наклоняясь, хлопали дверцами, щёлкали ключами. Все гости знали друг друга. С новой радостью я узнавал их тоже и, узнавая, забывал, отбрасывая от сердца. Так в сказке — достаточно узнать, назвать по имени злое волшебство, как тёмные чары рассеиваются, стены опадают, солнечная, без теней, дорога открывается взгляду, поезд, устало скрепя сцепами, подходит к перрону, из всех дверей разом вываливаются совершенно незнакомые люди, гости столицы, растерянно улыбаясь и пересчитывая детей, медленно двигаются к зданию вокзала, а вернувшиеся москвичи толкают их, задевают плечами, устремляясь в страшный зев сияющей подземки. Я приезжаю, я возвращаюсь, я улыбаюсь Москве, лету, соскучившемуся дому, синему горячему небу. Больше ничего от меня не надо ожидать.