Руслан Белов - Очко сыграло Страница 2

– А я Евгений Евгеньевич.

– Я вижу, вы свободны, не богаты, и вам нечего терять.

"Номенклатурный элемент" хотел задеть собеседника, которому все "до лампочки".

– Да, мне нечего терять, но центральная часть вашего заявления не вполне точна.

– Вы хотите сказать, что вы состоятельный человек?

Борис Петрович спросил по-генеральски, и Смирнов отвечал, не думая.

– Нет. Я просто имею возможность стать таковым.

– И как же?

– Наследство. Я могу получить солидное наследство. В середине пятидесятых моего деда по родному отцу – он был красным генералом – посмертно реабилитировали, и жене, то есть моей бабушке вернули все его имущество. В пятьдесят шестом она пошла с этим известием к другой моей бабушке, которую я называл тогда мамой, но та выпроводила ее, не выслушав. Месяц назад я случайно выкопал в Интернете, что у меня есть особняк в Москве, куча орденов, медалей, золотого оружия и коллекция редких почтовых марок... Всего на несколько миллионов долларов...

Сказав последнюю фразу, Смирнов, огорчился. Надо же, развыступался. В такое время так трепаться перед незнакомыми людьми – это все равно, что стрелять себе в голову!

– Ну и почему вы не вступили в права владения?

– Сестры, – вздохнул Евгений Евгеньевич. – Оказывается, у меня есть две сводные сестры. Я так хочу их увидеть, но не могу... Боюсь.

– Почему?

– Ну, представьте, у вас есть две единокровные сестры, вы приходите к ним, весь такой взбудораженный, счастливый – ведь сестры, младшенькие – и видите у них в глазах глухую ненависть: "Ограбить пришел!" Или лисью решимость: "Ничего не получишь, и не надейся!"

– Вы так не верите в людей? Даже в родных? – Борис Петрович смотрел по-другому. Внук генерала – это внук генерала. Это ровня.

– Я – научный работник. И потому слово "вера" и его производные в моем лексиконе отсутствуют.

– Нет, все-таки не верится. Вы могли бы не работать за гроши, не делать черт знает что, а ездить по миру с красивыми женщинами... Это, знаете ли, стоит небольшой разборки с единокровными сестричками.

– Это не самое главное... Знаете, мне кажется, Бог не зря сделал меня таким, какой я есть. Добавь в меня больше денег, счастья, везения, и я взорвусь, рассыплюсь, погибну, стану не человеком...

Мужчина нахмурился, отвернулся к морю. Валентина с Серафимой самозабвенно целовались на мелководье.

– Я вижу, вам досталось больше денег и счастья, чем нужно? – не смог не съязвить Смирнов.

Денег у его собеседника куры не клевали. На скатерке лежали килограмм копченой осетрины, большая банка черной икры, еще что-то крайне аппетитное и дорогое в красивых упаковках. И три бутылки марочного коньяка минимум по паре тысяч рублей каждая.

– Знаете, что, давайте, выпьем за знакомство? – перевел мужчина разговор в практическую плоскость.

– Мне пора идти, – неискренне замялся Смирнов – черной икры он не ел лет десять. – Здесь ночевать стремно – люди кругом, и потому надо выбираться из города, а я не знаю, можно ли это сделать по берегу.

– Выберетесь! И вообще, давайте посидим, покупаемся, поговорим, а вечером поедем ко мне. Я живу под самыми горами в коттедже – не люблю правительственных дач с их дутым населением. Поедемте! Вымоетесь, поспите на мягком в комфортабельной спальне?

– Да я поспал бы и помылся... Но ваши женщины. Честно говоря, я не знаю, как с ними себя вести.

– А вы ведите себя с ними так, как ведете себя с мухами. Давайте, подсаживайтесь.

К мухам Смирнов был равнодушен. Он перестал кокетничать и подсел. Женщины, увидев, что на берегу пьют коньяк, выскочили из воды. Черненькая села рядом с мужем. Беленькая, вся в каплях, обняла Смирнова сзади, зашептала в ухо:

– Я вас хочу, мужчина... Поедемте ко мне, не пожалеете...

Смирнов не знал, что делать. Выручил его тощий мужчина. Пробудившись, он сел рядом с Серафимой, взял со скатерки бутылку и обыденно спросил:

– Тебе, конечно, полстакана?

– Витя, ты киска! – заулыбалась та.

Через полчаса Серафима лыка не вязала. Смирнову приходилось удерживать ее за талию, потому что она опрокидывалась то на него, то на достархан.

Разговор из-за этого не завязывался, и Виктор принялся рассказывать анекдоты. Борис Петрович смотрел на море, иногда посмеиваясь.

– Может быть, закончим с водными процедурами и поедем? – спросил он Смирнова, когда запас анекдотов истощился.

Уже темнело, и тот согласился. Ехали на серебристом "BMW". Коттедж – красивое двухэтажное сооружение с готическими окнами, игрушечными башенками и балкончиками – располагался на целинной окраине города. Показав гостю комнату, Виктор ушел укладывать Серафиму, едва державшуюся на ногах.

Смирнов остался один. Вымылся в ванной. Посмотрел в окно.

Толстый мыс, Тонкий мыс.

Море степенно пьет из заливного блюдца.

Ему стало скучно. Жизнь не берегу была интереснее. Прошлой ночью с высоких геленджикских скал упал камень. И попал в яблочко, то есть в кастрюльку с остатками ужина, стоявшую в изголовье его берлоги. Пришлось трижды вспотеть, прежде чем пришелец был извлечен. Так что завтракал он из покореженной кастрюльки (недаром в пути она пыталась сговориться с аптечкой). А тут пушистые ковры, царская кровать и мягкая постель с запахом лаванды. И, как пить дать, утром будет кофе в постель.

В дверь постучали.

Он открыл.

Вошел Виктор с бутылкой коньяка и большой коробкой зефира в шоколаде. Постоял, узнавая побрившегося, расчесавшегося и переодевшегося Смирнова. Поставил бутылку в бар, и проговорил, неопределенно улыбаясь:

– Пошлите ужинать, Евгений Евгеньевич, хозяин зовет. Бабы, слава богу, спят.

Подмышкой у Виктора бугрилась пистолетная ручка.

– Спасибо, не хочу.

Смирнов неожиданно понял, что согласился переночевать у береговых знакомых в расчете на то, что ночью в его спальню забредет Серафима. Нет, Валентина. А они напились в дрезину и спят без задних ног.

– А что так? Там трюфели, заяц фаршированный, шампанское, устрицы с кулак, Борис Петрович специально для вас в ресторане заказал.

– Да не хочу я, спасибо.

– Шеф хотел с вами по душам поговорить. Он любит с такими, как вы разговаривать. От них, говорит, свежий ветер в голове.

– С какими это такими как я? – обиделся Смирнов.

– С умными, с умными.

– А кто он такой, этот Борис Петрович?

– Государственный человек, связи кругом и с теми и с этими.

– Понятно. Крутой, значит, но Бетховена с Моцартом любит.

– Да, особенно Бетховена. Но у него сейчас проблемы. Если завтра его не назначат заместителем министра, это будет означать, что он должен подать в отставку.

– Понимаю... Из князей в грязи – это невыносимо. А вы его верный помощник?

– Да. Помощник, референт, лакей, сводник, телохранитель. Фигаро, короче или Труффальдино для одного господина. Ну, так пойдемте? Он нервный в эти дни и вообще не любит, когда ему отказывают, разозлиться может в корне.

– Выгонит, что ли среди ночи?

– Может, и выгонит. Позвонит в охрану и скажет, что наблевали в гостиной...

– Тогда я точно не пойду. С такими я не вожусь. И если бы вы знали, как меня на морской бережок тянет. Сейчас бы сидел у костра, на колокольчик резинки поглядывая. Знаете, какого я вчера окуня поймал? По локоть. Так обрадовался, что ерша не уважил, и укололся – два часа потом рука болела, как трактором передавленная.

– Ну ладно, скажу, что вы спите... А то пойдемте? Трюфелей, надо думать, никогда не ели?

– Я много кое-чего не ел из вашего меню. А вы много кое-чего из моего.

– Чего это такого мы не ели? – поднял бровь "Фигаро".

– Ну, к примеру, головастиков-фри.

Виктор брезгливо сморщился.

– Головастиков-фри?

– Да, обжаренных в сливочном масле. Пальчики оближешь. Особенно если прямо из болота на сковородку.

Евгений Евгеньевич сглотнул слюну.

– А что еще мы не ели?

Смирнову захотелось остаться одному, и, подумав, он вспомнил подходящий случай:

– Это долгая история, но я расскажу. Однажды на Памире у нас кончились продукты – в горах, в поисковых отрядах это часто случается. Осталось только полмешка заплесневелых каменных буханок, а до вертолета неделя. Оружие в те времена хлопотно было иметь, и стали мы сурков в петли ловить. А они, умные, почувствовали наш зверский аппетит и все, как один, попрятались в своих норах. Весь сезон табунами бегали, а тут ни одного, хоть плачь!

Наконец, через два дня один все-таки удавился... Дохлый такой, шерсть клочьями и блохи, с муху размером, тучей из него прыгают. Стал я его разделывать – шкуру снял, брюхо, блин, распорол. А там, представляете, солитёр, зеленый такой, длиннющий. Шевелился так недовольно, что без приглашения явился – они ведь гостей не любят, они сами любят в гости. Меня, клянусь, чуть не вырвало. А коллеги, проникнувшись таким моим неадекватным отношением к животному миру, поговорили, поговорили и решили выкинуть беднягу-сурка, конечно же, поручив это мне – я ж был с ним в непосредственном контакте. Ну, я и забросил его на камни подальше. В полете внутренности вместе с червяком вывалились – пришлось их закапывать. И знаете, что дальше было? Сплошная проза полевой жизни. Два дня мы ходили вокруг сурочьей тушки, а она провялилась на ветру, симпатичная такая стала, в общем, аппетитная почти. Собратья же бедняги вовсе исчезли, как ветром их сдуло. Короче, к вечеру третьего дня, когда буханки кончились, переглянулись мы с товарищами, потом порубили сурка на мелкие кусочки и зажарили в его же жиру до красноты. И съели наперегонки, таким он вкусным оказался. Вот такие дела...