Иван Тертычный - Безымянная вода. Рассказ Страница 2

На истоптанном пологом берегу он увидел мальчишку лет десяти-двенадцати в ветровке и резиновых сапогах. Тот держал обеими руками длиннющее удилище и смотрел на водный простор.

Букин поставил у обрубка бревна сумку и закурил. И вдруг рыбачок медленно, а потом всё бодрее пошёл в сторону по урезу воды… Остановился. Потом двинулся в обратную сторону и закричал:

— Дядя Вася! Скорее, дядя Вася!

На его отчаянный зов тут же притопал, хлопая голенищами рыбацких сапог, доселе не видимый дядя Вася — коренастый, краснолицый, в линялой брезентовой куртке.

— Дядя Вася! Не могу вывести!

Дядя Вася, примерно ровесник Букина, перехватил удилище рыбачка, и туго натянутая леска, поблескивая, поднялась над водой. И вот дядя Вася стал неторопливо вываживать добычу на берег…

Букин подошёл к рыбакам и полюбопытствовал:

— Клюёт хорошо?

— Да вон погляди в садке! За час трёх подлещиков надёргал пацан, заулыбался дядя Вася. — На свале хорошо берёт…

— А что такое — свал? Я не рыбак…

— За отмелью берег круто уходит вниз. Там то и рыба…

— А почему сразу вниз?.. Ну, крутой такой берег?..

— Потому что там старый город… Калязин там…

Живая картина, взбудоражившая Букина, напомнившая ему детство, его дядю, дядю Лёшу, с которым он на родной реке Воронеж ловил на летней зорьке краснопёрок и окуней, в одно мгновение разомкнулась, рассыпалась, развеялась, и Букин, потерев ладонью коротко стриженую голову, побрёл прочь.

«Вот, вот в чём она, разгадка, — думал он, поднимаясь по улице. — И вечная мусорная куча у автостанции, и неприметные люди па улицах Маркса, Либкнехта, Энгельса, Ленина, Кирова, Пролетарская, Революционная, Ногина, Мелиораторов и прочих, — и разбитые донельзя дороги, — всё это по отдельности не могло так смутить меня, разбить мою мечту увидеть город Калязин и реку Волгу. Да, здесь, наверное, живут добрые, скромные, трудолюбивые люди…»

Букин остановился и прикинул, как ему сократить путь к автостанции. Мимо проехал автобус, краем глаза Букин ухватил надпись на табличке за стеклом водителя: ЛЕХА.

Н-да-с…

«…люди. Да, их называют калязинцами, по можно их завтра назвать парижанами или уфимцами. У города вынули душу и погрузили её в толщу безымянной воды. И осталось на суше некое селение с остатками былого града. Подыми какого-нибудь калязинского деда из его могилы да сопроводи по городу да к водной шири… Пройдётся он туда-сюда и скажет, качая головой:

— Не знаю я этого края…»

«Может, по пути заглянете в краеведческий музей? — предложил ему водитель, когда он ехал к старинному кладбищу. — Это рядом, на площади Ногина, в красивой церкви. Там, рядом с ней, пушки есть… ну, когда оборонялись от поляков». — «А памятник защитникам там же? А улица в их честь как названа?» — встрепенулся Букин.

Парень не ответил ему; то ли не знал, то ли не хотел. Он молча опустил стекло дверцы. Прохладная струя воздуха пробежала по горячей руке Букина — и рука тихонько вздрогнула.

6

Букин перешёл па другую сторону пустынной улицы и сел на тенистую зелёную лавочку у какого-то старого дома. Выпив пакетик яблочного сока, он несильно смял его и положил в сумку. Потом, помедлив, закурил и открыл наугад путеводитель. На предпоследней странице была фотография: молодой художник писал маслом картину; он переносил кистью на холст чуть волнистую голубую воду и венчающую её белую колокольню. Букин перевёл взгляд на колонку текста и прочитал вслух:

— «Приезжие, особенно живущие в больших городах люди, отмечают, что воздух здесь мягок и душист. Близость к „большой воде“ доставляет удовольствие…»

— …а мне — боль…

И в памяти его сама собой выявилась надпись па увиденном им надгробном камне:

Человеце яко трава

Дни его цвет

Сельный тако оцветет

— …а мне, дураку, — боль, — глухо повторил он.

За маревом

1

Что влекло его по липкому мартовскому полю и — дальше — вверх по лесному косогору?

Южный ветер раскачивал рослые берёзы, трепал их ветки и веточки, гнул и гнул тяжёлые ели, шнырял под кустами, ворошил палую листву…

В такую погоду, в таком лесу обыкновенному человеку делать нечего: нищета полная. Ни бойкого птичьего щебета, ни разноликого зелёного убранства, ни скромных цветов и цветочков у ног, ни томительного гуда шмелей… Пусто, голо, безотрадно. Если бы появился на мартовской троне егерь или, скажем, поэт, или сочинитель серьёзной музыки, то удивляться тут было бы нечему: для первого — это работа, а для второю и третьего — душевная повинность. Но его то что влекло сюда, в шумящий неприглядный лес?..

2

Увидел я его впервые в малолюдном дворе строительного рынка, притулившегося к шоссе.

— Понимаешь, — взглянув на меня, сказал он, — вагонку выбираю… Чтоб посуше была да непокоробленная, да сучков чтоб поменьше. Изба-то у меня и тёплая, и крепкая, но сруб, видишь ли, из брёвен разного калибра, вот и вида у него нет. Вот и решил вагонкой обить да морилкой покрыть. Цвет «еловый лес» знаешь?

И, ещё раз взглянув на меня, протянул руку.

— Николай. Юз.

Я назвался, И уточнил:

— Юз?

— Удивился? Фамилия такая? В русской глубинке?

— Ну, да…

— Да это ещё мой дед сюда из Германии затесался!

— На родину предков не тянет?

— Смеёшься? Я же насквозь русский! Если пил, так уж пил! Если шалил, так уж шалил! А если влюбился, так уж влюбился… Живу вот двадцать четыре года душа в душу. А природа наша? Ничего другого мне не надо. Так что, думаю, одного мы с тобой роду-племен и…

Потом мы ещё не раз встречались, большей частью в Северцове, селе на большой дороге, где он жил. Почему там?.. А потому, что Северцово что-то вроде столицы окрестного мира. Магазины, ларьки, автобусная остановка, средняя школа, почта волей-неволей притягивают жителей ближних деревень и лесных хуторов. Разговоры наши были недолги, но нескучны. Юз всегда при этом выглядел картинно: точёный профиль с прямым носом, приподнятый подбородок, устремлённый в пространство взгляд, рука с сигаретой чуть па отлёте… Попробуй скажи, что это мужик. И нрав, и хватка, и работа мысли, да и достойное спокойствие — извините… Меня интересовали лесная живность и прочие мелочи местной жизни. Юз много чего знал и помаленьку, пусть и отрывочно, просвещал новожила. «Я любитель такого дела — наблюдать за всяким шевелением, — признался он. — Сидишь с удочкой, смотришь, куда это стрекоза полетела… Почему не на ту, а на эту травинку села? Лягушки опять же… Мускулы на лапах — во! Да увеличь её раз в двадцать, от такого культуриста бежать будешь, не зная куда. Распластаются на мелкой воде, лежат… Интере-е-сно!.. Да! О лягушках опять же… Прочитал в журнале: какая-то из них, в Южной Америке, сотни километров берегом реки скачет до места, где будет метать икру. Человеку-то сколько нужно идти? Полгода? Или вот лососи плывут Бог знает откуда океаном к Камчатке, к своему родному ручью, почему? Какой тут смысл? И не плутают ведь… Человек вон зашёл чуть в лее — и заблудился. Заносчив человек часто…»

3

— Ты любишь своих детей?.. И я люблю. А как я их с Людой, с женой, растил? А смотрел, наблюдал за ними, малыми ещё. Что одному больше нравится, что другому… Все трое уже выросли, и все — разные. И хорошо! Волю в детстве им, пацанам, давать надо, но — в меру. Полную дашь — потом наплачешься, крохотную — серятина выйдет, человека не увидишь. Coглaceн?

— Сам психологом стал? Или книжки читал какие-то?

— Сам. Оглянись хорошо — и научишься такому делу. Скажем, деревца стоят густо… Что из них вырастет? Прут вверх, высокие, хилые? Конечно. А рассади их пореже, дай веткам размах, кое-где ненужные остриги и дерево к дереву. Красота! Или — яблок гора, или — шишек воз. Что, я не прав?

— Философ…

Какой я философ! Шофёр в совхозе, то бишь в агрофирме… Ты вот толково делаешь: с людьми говоришь, о птицах и зверье разном спрашиваешь. Различаешь в них разное — этим душу питаешь. А как же! От разной красоты и в тебе красоты прибавляется, жить веселее. Так, рассуди?

— Не возразишь. Всё точно.

— А то орёт: шоу, шоу… Да ты оглянись, орун, обалдуй! Кругом столько всякого разного. Бери глазами, ушами — всем хватит. А то сидят, ручонки на животиках сложили, ножку на ножку закинули, хохмачей штатных слушают и на огоньки смотрят…

— Ну и строг же ты!

— Ладно-ладно, заговорил я тебя… Да и самому пора домой. Будь здоров, не чихай… на всё!

4

…Он остановился на поляне. Вытер об иссохшую траву остатки налипшей на сапоги земли с шершавыми крупинками сырого снега (вот и породнилось ноле с лесом) и закурил. Ветер гулял-погуливал под неясным вечерним небом, веточками плёточками нахлёстывал по слабосильному подлеску, потом, выдохшись, помахивал ими вяло, словно примериваясь, как бы половчее хлестнуть не единожды. Но не злость это ветра вовсе, а так… забава да и только. Будет, будет другое, когда оденутся деревья в листву и станут бережно касаться друг друга, дышать пахучей прохладой, что-то шептать, лепетать…