Эдвард Форстер - В жизни грядущей Страница 2

2. Вечер

Испытания и сомнения, увенчавшиеся победой мистера Пинмея, описаны в специальной брошюре, опубликованной его церковью и проиллюстрированной гравюрами. Есть в ней картинка под названием «Как представлялось», на которой изображен злобный и дикий властелин, грозящий миссионеру; на второй картинке, названной «И как оказалось на деле», среди священников и дам сидит темнокожий юноша в европейской одежде, смахивающий на старшего официанта, окруженного младшими официантами, выстроившимися на ступеньках здания с вывеской «Школа». Варнава (ибо такое имя принял темнокожий юноша при крещении) — Варнава являл собой образец новообращенного. Он допускал ошибки, и теология его была незрелой и наивной, но он никогда не шел на попятную, а ведь авторитет его в народе был безграничен, поэтому миссионерам оставалось лишь старательно объяснить, чего они хотят, и это бывало исполнено. Он выказывал достохвальное рвение, за которым стояла редкостная в среде туземцев незыблемость цели. Даже католики не могли похвастаться столь несомненным успехом.

Единственной причиной этой победы был мистер Пинмей, поэтому новую епархию, естественно, вверили его попечению. Скромный, как все бескорыстные труженики, он принял назначение неохотно, отказываясь до тех пор, пока начальник не стал посылать к нему депутацию за депутацией, чтобы сопроводить его до места, да и то — сдался он лишь потому, что в дело вмешался сам епископ. Его назначили на десятилетний срок. Едва приняв должность, он сразу же рьяно принялся за работу. И впрямь, методы его поначалу вызывали критику, хотя впоследствии они полностью оправдались принесенными плодами. Он, прежде имевший обыкновение делать упор на евангельское учение, на любовь, на доброту и личное воздействие, он, который проповедовал Царствие Небесное как близость и чувственность, теперь вел себя жестко и грозил новообращенным и даже самому Варнаве мрачной суровостью Ветхого Завета. Он, пренебрегавший изучением туземной психологии, стал теперь ее знатоком и частенько выступал скорее как не питающий иллюзий представитель власти, нежели как миссионер. Он говаривал: «Эти люди столь непохожи на нас, что у меня есть большие сомнения, приняли ли они Христа на самом деле. Они обходительны с вами при встрече, но за вашей спиной, быть может, распространяют самые злонамеренные сплетни. Я не могу им полностью доверять». Он не проявлял ни малейшего уважения к местным обычаям, подозревая, что все они происходят от дьявола, он разрушил родовой строй и — что было наиболее рискованно — назначил причетниками людей из племени, обитавшего в соседней долине. Ждали неприятностей, ведь это был древний и гордый народ, — но дух его, казалось, был навсегда сломлен, а когда возникала необходимость, к этому прикладывал руку сам Варнава. Церковь не видала более послушных детей, чем те, что появились у нее за эти десять лет.

И все же мистеру Пинмею порой приходилось испытывать тревогу.

И сильнее всего он волновался в момент их первой встречи с Варнавой.

Он оттягивал ее вплоть до того дня, когда епископ должен был посвятить его в сан. На тот же день было назначено коллективное крещение. После завершения церемонии все племя, возглавляемое вождем, проследовало через переносную купель и было осенено крестным знамением в лоб. Неправильно поняв характер ритуала, туземцы предались веселью. Варнава сбросил с себя одежду и, подбежав к группе миссионеров как обыкновенный юноша своего племени, воскликнул:

— Брат мой во Христе, иди скорее к нам! — и погладил зардевшегося мистера Пинмея по щеке, даже попытался поцеловать его в чело и золотые кудри.

Мистер Пинмей еле вырвался и вскричал звенящим голосом:

— Во-первых, отправь своих людей по домам! Был отдан приказ, которому повиновались.

— Во-вторых, впредь не позволяй никому появляться передо мной без подобающей одежды, — продолжал он еще строже.

— Как у тебя, брат мой?

Миссионеры носили тогда парусиновые куртки, рубашки, штаны на широком ремне, а также пробковые каски, крахмальные воротнички, синие в крапинку галстуки, носки и коричневые ботинки.

— Да, как у меня, — ответил Пинмей. — И в-третьих, оденься прилично сам. Ты меня понял, Варнава?

Вождь был прикрыт, но недостаточно. Яркий шелковый пояс, за который был заткнут кинжал, развевался при беге. Он носил серебряные браслеты и серебряное ожерелье, которое замыкалось под кадыком головой сокола. Глаза Варнавы вспыхнули гневом, ибо он не привык к замечаниям, однако он подчинился и ушел за свой частокол.

Тревоги последних недель изменили характер мистера Пинмея. Больше он не был рыцарем христовым с распахнутым сердцем, но стал ханжой, выверявшим каждый свой шаг. Уход Варнавы он воспринял с облегчением. Он понял, что заимел власть над вождем, углубить которую оставалось делом тонкой политики. Варнава его уважал и не стал бы сознательно причинять ему вреда — более того, Варнава продолжал любить его, о чем было мерзко даже подумать. Но все это теперь пришлось очень кстати. Однако следовало нанести следующий удар. В тот же вечер Пинмей отправился к родовому частоколу вождя, взяв с собой двоих коллег, которые только что прибыли на место и еще не знали местного наречия.

Варнава принимал их в ношеной европейской одежде — видимо, он уже успел стакнуться с торговцем, который присутствовал на обряде крещения. Он совладал с гневом и произнес такие слова:

— Христос ждет нас в моей спальне.

Мистер Пинмей заранее продумал, как ему себя вести. Он не осмелился разъяснить чудовищную ошибку, как не смел призывать товарища по греху к покаянию. Пусть на время вождь останется в состоянии проклятого, поскольку в этом нуждалась новая церковь. Ответ на недостойное предложение был таков:

— Еще не время.

— Почему не время? — спросил тот, и прекрасные глаза его наполнились слезами. — Господь велит мне любить тебя сейчас.

— А мне Он велит подождать.

— Разве это возможно, если Бог есть Любовь?

— Я начал служить Ему раньше, чем ты, — значит, мне лучше знать.

— Но здесь мой дом, и я — главный вождь.

— Господь главней любого вождя.

— То, что было в той хижине — пускай будет здесь! Отправь своих провожатых, я запру за ними ворота, и мы потушим свет. Мое тело до последнего вздоха будет твоим. Дай вновь прильнуть к твоему лону. Я отдаюсь тебе — я, король Витобай.

— Еще не время, — повторил мистер Пинмей, прикрыв глаза ладонью.

— Возлюбленный, я отдаюсь… возьми меня… Я отдаю тебе все мое царство.

И он пал ниц.

— Встань, Варнава… Не нужно нам твоего царства. Мы пришли сюда, чтобы научить тебя мудро править. И не говори о том, что случилось в хижине. Никогда не упоминай об этой хижине ни со мной, ни с кем-либо другим, не произноси само слово «хижина», забудь даже мысль об этом.

— Никогда?

— Никогда.

— Вернитесь, мои боги, о, вернитесь ко мне! — вскричал тот, вскочил и стал раздирать на себе одежду. — Что я обрел, отказавшись от вас?

— Нет-нет! — испугался Пинмей и соврал: — Я сказал: «Никогда не говори», но это не означает, что я никогда не приду.

Мальчик воспрянул. И, успокоившись, сказал:

— Да. Я не так понял. Ты обязательно придешь к Христу, но пока не время. Я должен ждать. Сколько мне ждать?

— Пока я не позову тебя. А до этого подчиняйся моим приказам, отданным прямо или через других.

— Хорошо, брат мой. Пока ты меня не позовешь.

— И не называй меня братом.

— Хорошо.

— И не ищи встреч со мной. — Обернувшись к коллегам-миссионерам, он сказал: — А теперь идемте.

Он радовался, что пришел сюда не один, ибо раскаяние его до сих пор было очень непрочным. Солнце садилось, спальня была убрана гирляндами, внутри частокола никого, мальчик пылал страстью и рыдал так, словно ему разбили сердце. Они могли бы быть так счастливы вместе в своем грехе, и никто, кроме Бога, не узнал бы об этом.

3. День

Очередное потрясение, с которым пришлось столкнуться мистеру Пинмею, оказалось не столь серьезным, и тем не менее он перенес его тяжелее, ибо был к нему не готов. Случилось это через пять лет, накануне его женитьбы. За это время христианство значительно укрепилось в среде туземцев. С плясками было покончено, промышленность становилась на ноги, кощунственные высказывания о религии прекратились. Не без помощи наушничества Пинмей разоблачил немало тайных пороков. Он собирался взять в жены миссионерку-медичку, девушку, разделявшую его идеалы, брат которой получил в концессию рудники близ деревни.

И вот однажды, когда он, облокотясь на подоконник веранды, с удовольствием размышлял о грядущих переменах в жизни, к дому подъехала модная европейская двуколка и из нее вылез Варнава, чтобы передать свои поздравления. Вождь изменился, превратясь в долговязого, довольно нескладного христианина, неплохо говорящего по-английски. Он тоже собирался жениться; невестой его была причетница из племени, населявшего соседнюю долину; девушка уступала ему в родовитости, но таков был выбор миссионеров.