Алексей Егоренков - Всем плевать на электро Страница 2

Я жду, и все они сидят и ждут, облизывая губы, распахнув большие детские глаза. Сегодня вечером все будет по-другому — сегодня я их даже люблю, и мне искренне, до ужаса охота, чтоб все вышло, чтобы все мы хоть на вечер забыли о себе: о нас прекрасных, о нас с проблемами, о нас нескладных и неповторимых, — я хочу смотреть на них в мерцанье стробоскопа и видеть совершенство; видеть электрических созданий в геометрическом танце, не знающих и знать не желающих ничего, кроме танца.

Я хочу, чтоб они понимали электро. Дышали электро. Жили электро. Другой достойной жизни я не знаю.

Зал переполнен, люди уже роятся на танцполе, мест больше нет.

— Эй, д?иджей! Мы начинаем, — кричит Женя. — Эй, закрывайте вход! Мест больше нету.

Два борова пытаются задвинуть стеклянную двустворчатую дверь, но посетители сочатся между створок, пытаются войти, не заплатив, не получив штампа, не оставив вещи на конторке. Тогда охранники, визгливо матерясь, сперва роняют тяжеленную решетку, пристегивают ее к полу и запирают навесным замком, а потом захлопывают створки и кивают. Можно начинать.

— Раз, — говорю в микрофон. — Раз. — Мне холодно и неуютно здесь, но слова льются — я профессионал — и вечер набирает обороты. — Сегодня у нас особенная ночь, и я уверен, что всем она запомнится. Сегодня ночь электро.

Негромко ставлю первую дорожку. Они все смотрят на меня — все как один с детскими глазами, все как одна с пухлыми губками — стоят и смотрят, не произнося ни звука.

— Итак, простые правила, — продолжаю, опираясь на пульт. — Внимание.

И я рассказываю им обо всем, что задумал, — про бомбы. Объясняю, что каждая заведена на пульт, что мной покрыто все — весь клуб учтен до сантиметра, и что пульт я знаю как свою ладонь. И любая малейшая попытка покинуть клуб им обойдется минимум в одно здоровье, а то и в жизнь. А то и не в одну.

Они стоят и смотрят. Так же жуют жвачку, так же хлопают ресницами, поправляют одежду, так же выжидающе молчат. Они считают, что это шутка. Мы стоим и молчим, и фоном тихо играет музыка, а им все кажется, что это шутка.

Первыми тревогу чуют охранники, напрочь лишенные чувства юмора. Они переглядываются, потом один трясет головой, негромко матерится и делает три недовольных шага к нише, где у них хранится единственный пистолет — не боевой, а газовый, но все-таки опасный.

БАБАХ! Я поворачиваю ручку, и та коробочка, что я крепил совсем недавно, взрывается, выбрасывая пыль и штукатурку на три метра. Смелый охранник грохается на пол и прячет пухлое лицо в ладонях. Он оглушен, да и остальные тоже, даже я, хоть и не сильно.

Потом звон в ушах тает, и я продолжаю:

— Давайте больше так не делать. И отдайте, вон, Евгению ключи от клуба. А ты, Жека, тащи-ка их сюда. И пистолет.

Женя бледен. Он отдает мне связку ключей, а потом брезгливо, как жабу, несет увесистый ствол, держа его за кончик дула.

— Кинь эту дрянь в корзину, она под пультом, — говорю я, пряча ключи в карман. — Жека! — Он оборачивается. — И твои.

— Что «твои»?

— Твои ключи, — протягиваю руку. — Не надо кружев, я сам работал здесь, забыл?

Он деревянными пальцами роется в карманах и звякает ключи мне на ладонь.

— Отлично, — говорю, рассматривая зал. — Итак, начнем наш вечер.

И включаю первую вещь из остальных почти на полную громкость.

Она звучит, но как-то неуместно — как обычно в начале, публика не разогрета. Она не рвется танцевать, не рвется пить: мальчики неловко мнутся, хмурятся, роняют девочкам нетвердые улыбки, а девочки стоят на полувзводе, кусают губы и откровенно ищут объект, перед которым не стыдно закатить истерику. Так дело не пойдет.

— Послушайте. — Я убавляю мастер-звук. — Сегодня, по сути, обычный вечер, даже лучше — бескрышный вечер, вы просто вспомните об этом и расслабьтесь. Вот бар — ребята, почему не угостить девушек, они ведь ждут — верно, девушки? Вы ждете? И еще, я знаю, вы принесли с собой много веселых штук, так чего тянуть, ешьте их сами, угостите дам. Траву курить, пожалуй, можно здесь же — охрана ведь не против?

Охрана сидит у стены, передавая друг другу сигарету, беспомощно пуча круглые глаза. Она уже ничего не против.

Я кручу электро. Мне хорошо — незачем даже пить и курить. Я снова в прошлом, даже лучше — я в будущем, на дискотеке, где бесится звук, где музыка — отборная, отобранная мной, отобранная профессионально. Да, кому-то трудно понять — особенно электро — особенно тому, кто из вечера в вечер слушал одно попсовое ню-итало. Для таких сегодняшняя ночь — как горькое лекарство — но это нужное лекарство. Музыка должна править публикой, а не публика музыкой, чего бы там ни думали д?иджеи типа нашего Жени.

А в целом, ночь как ночь: они сидят и пьют, украдкой, а потом открыто глотают свои колеса; под столом, а после над столом, сворачивают и курят косяки. Парни становятся небрежней, а девочки, как валькирии, усерднее парней стараются, нервно глотая свой джин с тоником, делая мелкие, но частые затяжки. Кто-то возбужденный уже рассыпал по столу горсть экстази, и к нему очередь, и к бару тоже очередь — вечеринка греется, и мне становится совсем уютно. Я на месте. Я снова дома, пускай хоть только на сегодняшнюю ночь.

Как водится, первым на танцполе появляется неприятно пьяный, но смелый и развязный парень; он пару тактов слушает тот яд, что я даю им как лекарство, и вдруг начинает танцевать.

Он не мастер, только притворяется, ничего суперского, но притворство на танцполе заразительно, и вскоре танцуют все — под моим взглядом, — отчаянно извиваясь, выгибаясь и вертясь. Я швыряю их из трека в трек: то даю чуть передохнуть, то снова завожу. Они курят и пьют уже прямо на танцполе, пьянеют и смелеют, набираясь откровенной истеричности… и вдруг мне снова грустно.

Ко мне суется какая-то девица, начинает кокетничать, берется глупо и неумело, чуть напряженно меня соблазнять, пока ее парень, корча из себя спецназовца на операции, стоит поодаль и время от времени бросает на меня суровые взгляды с явным намерением подобраться ближе.

Говорю девочке убираться к такой-то матери, говорю, что она и ее парень пересмотрели фильмов; эти двое уходят, и мне грустно за себя: им кажется, что я тюремщик.

— Я не тюремщик, — говорю в микрофон. — Наоборот, мне бы хотелось помочь вам освободиться. Наплюйте вы уже! Забудьте обо всем и просто наслаждайтесь, вам ничего не грозит.

Но они не верят. Они в эмоциях — а в электро эмоций быть не должно: никаких соплей, никаких нервов, никакого вонючего ню-итало — только чистая энергия. Я объясняю, но они не слушают или просто не могут воспринимать. Снова приходит девица, уже без парня, пьянее втрое. Говорит, что понимает меня и прониклась моими словами, что хочет сегодня быть со мной. Я снова ее посылаю, говорю, что это уже ни х%ра не смешно, и она уходит, шмыгая носом и глотая слезы.

Никто не танцует ни у колонок, ни около пульта. Самые почетные, самые понтовые места пусты — потому что публика боится меня. Люди держат дистанцию. Дураки. Не меня, а себя им лучше бы опасаться — своей прозрачной инертности, своей сопливой самозацикленности, своего…

— Ты же подорвешь нас! — шипит Женя, танцуя у моего уха. — Боже, ты же всех подорвешь, все равно, да? Я вижу по тебе. Чувак, не надо, ты же выиграл!

— Что выиграл?

— Наш спор! Никто не ушел, никто не уйдет из клуба, смотри, все танцуют…

— Ты думаешь?

— Да!

— Разве это честно?

— Да нормально! Вполне.

Да дело даже не в споре. Вовсе не в споре. Сегодняшняя ночь — это черта, это краткое содержание, сжатый пересказ моей жизни. Дело в том, что всем плевать, и если честно, то никому не интересно то, что интересно мне.

— Нет! — кричит шепотом Женя. — Чувак, ну пожалуйста! Ну мне, например, интересно здесь находиться. И я думаю о людях. Выпусти хоть меня одного! Ты же взорвешь их, я же вижу! Не выдержишь ведь! Ну пожалуйста!

— Наша ночь перевалила за половину, — говорю в микрофон, не ответив топтавшемуся от нетерпения Жене. — До утра еще есть пара часов, и я надеюсь, вы насладитесь ими максимально.

— Прошу, чувак, не надо! — причитает несчастный Женя. — Слушай, ну я, считай, не жил. Я почти не трахался. — Он смотрит беспомощно и умоляюще, как щеночек.

— Почти?

— Ну, раза три всего. Но она была ужасна, чувак, просто ужасна. Старше меня, и у нее был целлюлит, и пухлые какие-то плечи, и щетина на лодыжках…

— Так, ладно! Подробности… — говорю. — Тогда, «чувак», ты упускаешь шанс.

— О чем ты?

— Ну, как о чем? Вон, — я киваю. — Полный зал худых и чисто выбритых красавиц. Выбирай любую, иди ломай героя.

— Ты серьезно?

— Конечно. Да ладно, — хлопаю его по ключице. — Вдруг вы спасетесь, так? Чем ты рискуешь, что тебе терять? Вон трется принцесса — пойди скажи ей, чтоб держалась тебя, пообещай вытащить отсюда. Тебя что, всему учить надо?