Эли Люксембург - Волчонок Итро Страница 2

 «Никак не могу, досточтимый Калонимос-Вольф! Русский человек отдыхает, никто не смеет его потревожить!».

 Так и я ощущал себя, наконец, в «родной канаве». Отныне я никому ничего не должен доказывать. Мне не обязательно быть умным, интеллигентным, мужественным, слабым, остроумным, уступчивым. Ни бедным, и ни богатым. Словом, я мог быть самим собой, каким создал меня Г-сподь. И что важнее всего каждая капля пота, что упадет с лица моего, упадет в мою землю и принесет пользу моей земле! Даже труп мой этой земле! Отныне я мог лежать, где угодно, ходить, куда угодно. Я становился гражданином первого сорта, и это предстояло еще понять, осмыслить, поверить в это по-настоящему.

 По утрам, облачившись в спортивный костюм и кеды, задолго до завтрака, до начала занятий, я убегал в парк или на пляж для поддержания формы. В парке стояли ряды гигантских колонн с гранитными капителями, был замшелый, старинный колодец с ветхими колесами-черпаками. В траве валялись обломки статуй.

 По соседству с Газой, здесь, на земле, где жили древние филистимляне, эти руины вполне могли оказаться остатками капища Дагона, разрушенного, по преданию, Самсоном, моим предком. Божество филистимское, мерзость и чудище Дагон. Кругом была Библия, живая Библия; я трогал ее руками, дышал ее воздухом!

Стоя между колоннами, словно жалкий пигмей, я пытался представить себе Самсона: какой же это был силач, если мог свалить эти колонны! «Погибни душа моя вместе с филистимлянами!». Как спортсмен и атлет, я пытался представить, какой силой обладал он, унесший ворота Газы, просто так, ради шутки, воевавший с целой вражеской армией обыкновенной ослиной челюстью и эту армию уложивший.

 Потом подбегал к обрыву и любовался морем. Далеко на рейде стояли танкеры, рыбачьи сейнеры тянули ночные сети, шныряли сторожевые катерки, оснащенные пушками и ракетами. И все это было мое, имело самое прямое ко мне отношение. Меня так и распирало от гордости и сопричастности. Я сбегал с обрыва на пляж, тянувшийся бесконечно, пустынный пляж, где ночевали влюбленные. Повторял на бегу вчерашний урок иврита:  ахат, штаим, шалош, арба, хамеш... простую считалку; сбивался, путался и улыбался.

 Однажды мне неожиданно повезло: я увидел парня, бежавшего, как я, по пляжу, он умело выбрасывал кулаки, явно упражняясь в «бою с тенью». Давно мечтая о спарринг-партнере, истосковавшись по настоящему боксу, я, как умел, объяснил ему, что живу на горочке, рядом, что тоже боксер, хочу «повозиться» малость в перчатках. Он согласился, пошел со мной. Это был парнишка-араб, учившийся в Египте, в Каирском университете.

Тогда, в ульпане, на зеленой поляночке, и состоялся мой первый «международный матч», длившийся не более минуты.

 Не подумайте, ради Б-га, что я парнишку нокаутировал. Вовсе нет. Он оказался из новичков, делать с ним было нечего. Да и он быстро понял, с кем имеет дело. Ушел в глухую защиту и перестал выбрасывать руки. Тогда я снял перчатки, принес тренерские лапы и стал обучать его приемам, которые в Каире, видать, не успели ему показать.

 Была весна, начало апреля, и купаться в море было опасно. Жильцы ульпана выходили позагорать. А я купался, не обращая внимания на сплошные черные флаги. Никогда я возле моря не жил, но технику плавания в бурю постиг быстро.

 Весь фокус заключался в том, чтобы навстречу волне набрать в легкие побольше воздуха и уйти под воду. С водоворотами не бороться, не впадать в панику, а дать воде тащить себя рано или поздно она все равно тебя выбросит. В конце концов, я был не просто боксер, не просто спортсмен, а выпускник физкультурного института, обученный приноравливаться к любой среде, к любой стихии. Управлять своим телом в любом пространстве.

 Глядя, как легко, играючи я справляюсь с волнами, поперся в воду и наш сосед по ульпану хилый, косоглазый инженер из Житомира. Волна его тут же накрыла и понесла. Его долго не было видно. Потом он возник, завизжал и снова исчез. На пляже кричали, метались, жена его билась в истерике. По институтскому курсу плавания я хорошо помнил: пытаясь спасти кого-то, можешь утонуть и сам. Сначала дай человеку нахлебаться, а лучше пусть потеряет сознание. А уж потом тащи за волосы обмякшее тело. Но ни в коем случае вцепившегося в тебя мертвой хваткой безумца. Я дал инженеру полностью отключиться, а после выволок из воды. И сразу стал героем ульпана...

 Но очень быстро слава моя померкла, стала скандальной, ибо ввязался я вот в какую историю. В соседнем с нами ульпане объявили голодную забастовку: грузинский семейный клан отказался брать предложенную им квартиру. По их убеждению, в квартире было на пару метров меньше, чем им полагалось. Бастовать они бастовали, голодовку объявили, а жрать приходили к нам, и это мне не понравилось.

 Нашел я кусок картона, начертил на нем злыми, жирными буквами: «Эти приехали грабить!» и прибил к здоровенному дрыну.

Всякий раз, когда клан появлялся в столовой, я подсаживался с этим дрыном-плакатом к их столу, ожидая нападения и готовый к бою. Не обращая на меня ровно никакого внимания, они спокойно ели, а вот по-настоящему голодать начал я. Так прошла неделя. «Клан» по-прежнему не обращал на меня внимания.

 «Может, они по-русски читать не умеют?» - усомнился я.

Несколько раз ко мне подходил директор ульпана, осведомлялся, что написано на картоне и почему я не ем? Я отвечал, что это наши дела, сами во всем разберемся. Мои голодные муки продолжались.

 Ульпан наш раскололся на два лагеря. Первые, а их было большинство кричали, что я предатель, жулик и подхалим. Стараюсь выслужиться перед начальством, заработать дополнительные льготы.

 Вторые же одобряли, но тайком: «Наш первый сионистский подвиг!». Боялись, уж слишком свирепо выглядели мужики грузинского клана, запросто могли и прирезать.

 К концу недели я превратился в доходягу. Отлупить меня мог и младенец. Дрын свой я с трудом удерживал в руках. И клан стал действовать. Сначала мне бросили в лицо кусок курятины. Удара я не почувствовал и свалился на пол. Очнулся на руках у жены, погребенный в объедках, в банановой и апельсиновой кожуре, посреди огромной супной лужи. Но больше грузины не приходили, и мне казалось, что я победил.

 Вскоре я получил письмо из Министерства просвещения и отправился к Шоши, ведавшей вопросами трудоустройства. На берегу, над обрывом, упираясь в небо, стоял одинокий маяк, служивший некогда англичанам, лет тридцать назад, сторожевой башней. Здесь и располагалась конторка Шоши. Она письмо мне перевела.

 Израильское Министерство просвещения от всей души поздравляло меня и всю мою семью с приездом на родину, желая нам мира, здоровья и удачной абсорбции. Далее сообщалось, что в связи с отрадным для Израиля фактом прибытием в страну огромного числа учителей физкультуры, тренеров и просто действующих спортсменов в Иерусалиме организованы курсы, месячный семинар. Мне предстоят зачеты  по языку, истории сионизма, спортивной терминологии, и тогда я получу полное право влиться в спортивную жизнь Израиля. Они уверены, что на этом поприще я внесу свой неоценимый вклад.

 Это был разговор по делу. Я воспрял духом, возликовал. Собрал быстренько шмотки, все, что положено, и в тот же день отчалил в Иерусалим.

 Автобус летел в столицу, петляя в скалистых Иудейских горах. Мелькали за окном поля, кибуцы, поселки. Я пытался представить себе, кого встречу на семинаре, и строил грандиозные планы. Помню, как, находясь еще там, в России, я все поражался: откуда столько евреев в спорте? Почему не стало мое поколение скорняками, портными, сапожниками, как наши отцы и предки? А стали мастерами спорта, чемпионами, прекрасными тренерами? Людьми, сильными духом и телом. Будто знали, что будем в Израиле, что именно этот человеческий материал здесь нужен.

 Антисемиты дружно нас зажимали, засуживали, нагло лишали чемпионских званий. Евреев не ставили судьями на решающих поединках, не допускали на руководящие в спорте посты. И все-таки мы пробивались! Да что говорить, в одной только сборной Узбекистана было четыре еврея! А «средневес» Йоська Спивак и «мухач» Вовчик Боднер каждый год выходили в финал Союза, были бойцами первой величины, мирового класса. Судьи же, как правило, делали им в финале «козу» и оставляли без золотых медалей.

 А сколько евреев-профессоров, авторов блестящих учебников, по которым мы обучались, преподавало в институтах физкультуры? А спортивные журналисты, фотокорреспонденты, целые коллективы врачей в спортивно-медицинских центрах, диспансерах?

 «И все они здесь, думал я, захлебываясь от восторга. Поднимем наш спорт до мирового уровня, укрепим армию, в ней будут служить солдаты-супермены!».

 Так я мечтал, глядя в окно, а впереди, высоко в небе, как фантастическое видение вырастал Иерусалим.

«Вот где мы, все мое поколение, дали клятву встретиться в небесном Иерусалиме! Задолго до своего рождения...».