Григорий Ряжский - Точка Страница 2

Мы с Зеброй тихо присели. Действительно, не прошло и четырех лет, как вновь нагрянули объективные финансовые неприятности, совершенно не связанные ни с бандитами, ни с ментами, ни с трехдневными женскими недомоганиями. И это серьезно, это не короткое вам усиление по ментовской линии типа Буш приехал, или 8-е марта, или же Новый год с Пасхой. Там быстро все — пара дней, разогнали и обратно становись, работай. А если крепко заряжена точка по бабкам, отстегивает регулярно властям и не имеет практических перебоев, как наша, например, то и власть ей тоже полнейшим либерализмом соответствует и при полуважных городских мероприятиях не гоняет, разрешает продолжать привычный труд. Кстати, Пасха святая — тоже немалая неприятность для девчонок: с одной стороны, посту конец и клиент навалится сразу после крестного хода, кто веровал весь пост. Но с другой — особенно последняя неделя — то ли чистая, то ли вербная, то ли ещё какая — она очень строгая, чтоб в неё трахаться, и многие бизнесмены держат простой, кто в жизни сильно нагадить успел, — думают, отсидятся за неё, потом сходят, «смертью смерть поправ» споют и пиздец, снова гадить своему же народу можно, по налогам и вообще, по оффшорам по их. А мы в прогаре по такой их прихоти, без бабок сидим, на чистяке голом.

— А, может, они в этот раз раньше гонять закончат? — неуверенно предположила Зебра, — если явный фаворит окажется и остальных всех уделает до срока, а? Бразилия, я знаю, всех маму уделывает обычно.

Я представила себе бразильскую маму по типу женской пиратки и прыснула. Смешно так слышать от черноокой красавицы восточного образца про такую бандитскую маму — никак к этому не привыкну за столько лет, именно к этим словесным соединениям, вовсе не матерным, а причудливым совсем по другому закону устных русских слов. Нинка, однако, не согласилась, прокашлялась с сухими хрипами ниже бронхов и все еще огорченно уточнила:

— Бразилия главная по карнавалу, а не по футболу. По футболу Англия лучше, мне клиент рассказывал, а потом за анал не заплатил, пьяным притворился и захрапел под утро. Я так и ушла, не растолкала гадину. Но это до точки ещё, когда я на апартаменте работала.

Зебра задумалась, было видно, что вопрос для нее на самом деле нешуточный:

— Как бы он мамке не сказал зверям нас продавать и отморозкам, а то он сам ведь в жопе весь июнь теперь, Джексон-то.

На этот раз не согласилась я:

— Нет, — твердо обозначила я свою позицию, — Лариса на это не пойдет, не верю. Она себе до сих пор того со скальпелями простить не может, — я сама забыла почти, год прошел, а она всё помнит, точно знает, что промахнулась.

Тот со скальпелями и кучей других блестящих матовой нержавейкой инструментов, был милым с виду пацаном лет девятнадцати, весь в коже и на сияющей черным лаком бээмвухе пятой серии, тоже черной. Девки на показе сразу решили, что «сынок», и подбоченились под будущее благополучие. Однако Светка-Москва как-то странно посмотрела в сторону кожаного пацана и брезгливо поморщилась. Мне почему-то тогда это тоже не понравилось, поэтому пацан, наверное, и выбрал меня. Бабки выдал без разговора: так выдал, что понятно было совершенно — впереди еще выдача и, возможно, не одна. Девки дополнительно облизнулись и сглотнули. Я подошла к мамке, взяла ее за рукав и сказала:

— С этим не отъеду.

— Щас решим, — равнодушно ответила Лариса и наклонилась к окну иномарки. Затем она поднялась обратно и твердо сообщила: — Отъедешь, он другую не хочет.

— Нет, — сказала я.

— Да, — сказала мамка. — Он две сотки дал за тебя, конкретно хочет, значит нормальный, я отвечаю.

Тогда я посмотрела на мамку и поняла, что дискуссия беспредметна. Предмет оставался один — куда завтра выходить работать, на какую другую точку. Снова на Красные Ворота к тамошней мамке на поклон? И я сломалась…

…Пацан вез меня не знаю куда — говорил, по дачному варианту работаем, но дачей не пахло, а пахло хвоей сначала, а затем болотом, потому что съехали с дороги не на твердый грунт даже, а на какую-то узкую тропку и пробирались дальше, чуть не задевая автомобилем стволы деревьев: и оттого было особенно страшно, так как стало совершенно очевидно, что пацан с кожаным верхом ориентируется хорошо в такой непривычной для BMW глуши. А еще стало жутко, так как до меня вдруг дошло, что пацану этому ничуть не жалко сияющих бочин своей тачки и ему на нее в высшей степени наплевать, на всю сразу, потому что нечто гораздо более важное и волнительное у него на уме, другое совсем вожделение, другой кайф и другая его занимает в этом болотистом запахе трясучка.

Он остановил, когда дальше ехать было некуда. Бампер его уперся в ствол крайнего дерева перед начинающейся топью, обозначив место будущего досуга за 200 твердых баксов, и я поняла, что хорошим дело не кончится. Если не убьет, подумала, завяжу это дело, и почувствовала, как внутри ухнуло болотной выпью. Между тем пацан заглушил движок, но не стал выключать дальнего света фар. Он вышел из машины и сладко потянулся.

Пронесет, — вдруг подумала я, — просто мудель-романтик при бабках.

В том году как-то, помню, Подхорунжая рассказывала: приехал на точку джип, стекло черное открыл, кто там — так и не понял никто, даже Джексон расшифровать не сумел потом — так оттуда рука интеллигентская высунулась с пакетом, а интеллигентская, потому что тонкая, белокожая и с отведенным слегка мизинцем — именно так она руку эту осознала, их всегда видно, интеллигентов, даже по отдельным частям тела и гардероба. Потом рука та самая пакет наземь опрокинула, а оттуда бабки посыпались, ровно десять банковских пачек по десять штук было баксов. Девки поначалу пасти пораскрывали, думали всех скупают до конца дней, а Подхорунжая, не будь дурой, хоть и задней к событию стояла, где столичная фракция тусовалась, те, что при Светке-Москве отирались, первой к сброшенным котлетам кинулась, всем телом разом об них, чтоб перекрыть как можно больше собственной плотью. Но тут мамка в себя пришла от изумления такого как по книге Гиннеса и заорала во всю силу власти второго человека на точке:

— Всем блядям стоя-я-я-ть!!! — и сама подбирать кинулась сброс тот.

А Светка-Москва губу презрительно поджала, плюнула в сторону и спокойно так сообщила:

— Фуфло — бабки.

А джип уже отъехал к тому времени так же незаметно, как и появился, с одними подфарниками, несмотря на темное время суток. Лариса пакет обратно соорудила, как изначально был, и побрела за угол в машину Джексона с отчетом. Чем дело закончилось, долго никто не знал. А после все равно узнали через возилу Джексона. Бабки оказались — натуральней не бывает, самые подлинные, чисто американского производства, каждая пачка — целка. А Джексон придумал, что ему долг так отдали для передачи дальше, но все равно поставил всей точке фуфлового шампуня с Дорогомиловской просрочки. Подхорунжая потом простить себе не могла целый год, что лоханулась так дешево, на мамкину угрозу повелась. Сейчас, говорила потом уже, когда история подтихла и неясность улеглась, сама бы мамковала где-нибудь уже не хуже вашей точки ленинской. Нашей, в смысле.

И то правда, — подумала я тогда о ней, — ведь не от хорошей жизни кликуху такую носит, а оттого, что отказа своего против своей же услуги не признает принципиально, считает, нет клиента, под которого есть причина не лечь. Нет такого и все тут. Вот тебе и Москва — столица. Но об этом отдельно…

…Так этот тоже, может, романтик, только не в джипе, а в BMW. Он багажник открыл, оттуда бутылку с чем-то — у меня сил все равно не было рассмотреть, даже если отрава там была для меня, — дальше фужеры два красивых, одеяло какое-то и дипломатник черный, кожаный, как и сам весь. Иди, говорит, сюда, Кира, размещайся со мной на одеяле. А сам все время улыбается. Я иду и присаживаюсь, дрожу все еще, но уже не так, вспомнив про романтика из новеллы Подхорунжей. Раздевайся, говорит, Кира, пожалуйста, а сам откупоривать начинает. Ну тут меня окончательно почти отпустило, я юбку сняла, маечку и смотрю на него — трусики потом можно, спрашиваю, или сразу? А он разливает, подает мне и весело так говорит, что зачем, мол, потом, когда я сейчас предполагаю начать тебе аборт делать, как мы с тобой только выпьем. И пригубляет. А другой рукой меня резко за запястье прихватывает, и я обнаруживаю, что хватка у него мертвая. Шутишь, говорю, а уже все понимаю, что это на самом деле со мной происходит, и всё предыдущее был для него зловещий разгон лишь. И начинаю дрожать страшно, всем телом, меня просто бить изнутри начинает и мотать всю целиком. А он, как будто, дрожь мою почувствовал и сам затрясся, но не от страха, как я, а от своего какого-то внутреннего изнеможения, от того, как всё со мной у него получается. Он фужер свой на одеяло вернул и той же рукой стал из дипломатника все, что было там, вываливать, чтобы я хорошенько это видела. А были это всякие хирургические инструменты: скальпели с разными резаками на концах, зажимы, лопаточка небольшая, щипцы — их он отдельно положил, не вместе с другими предметами. Медленно раскладывал, подправлял по ходу предстоящей операции: мы, говорил, аборт тебе делать не спеша будем, жидовочка, аккуратненько чтоб получился наш абортик, по всем правилам медицины. Но только, добавил, незадача у нас одна — нет никакой нужной анестезии у меня для этого, ничего?