Сабина Дарденн - Мне было 12 лет, я села на велосипед и поехала в школу Страница 2

Я услышала шум мотора и прижалась к правой стороне. Я была в пяти метрах от гаража моей подруги, очень близко от ограды. За оградой находился дом. Если бы кто-то был у окна или в саду, он мог бы все увидеть. Но никого не было, было слишком рано, и еще не рассеялись утренние сумерки. Если бы Давина ждала меня там в то утро, ничего бы не произошло, может быть… А если бы, как часто бывало, там оказалась ватага школьников, которые шли по этой дороге, чтобы сократить путь до колледжа, свидетелей было бы слишком много.

Но в поле моего зрения не было никого. Я ехала вперед.

Это был ржавый грузовичок, такой фургончик, переделанный в дом на колесах, с тремя сиденьями впереди и скамьей-лежанкой сзади. Стекла были закрыты ужасными занавесками в желто-коричневую клетку и залеплены сотней самоклеящихся картинок. Если я видела такую машину в городке, когда мы гуляли с мамой, я со смехом говорила ей: «Ты только посмотри на эту развалину! Мотор чихает, а выхлопная труба того и гляди отвалится…»

Я чувствовала, как он приближается ко мне, этот ужасный фургон, а потом я его увидела. Боковая дверца была открыта. Один из мужчин высунулся наружу, а другой продолжал вести машину. Я не поняла точно, что произошло, потому что инстинктивно закрыла глаза, прежде чем испугаться. Я почувствовала, что меня сдернули с моего велосипеда за секунду, буквально на лету, одной рукой закрыли мне рот, а другой глаза. Мои ноги на мгновение коснулись седла. И мой велосипед упал. С быстротой молнии меня засунули внутрь фургона, и мужчина сорвал с меня рюкзак.

Такое можно увидеть только в кино: изображение движется так быстро, что вот уже хоп! — и готово.

Когда я рассказывала гораздо позже обо всем этом Давине, она меня спрашивала: «Но неужели ты не могла ничего сделать? Ты не могла отбиваться?»

Я крутила педали и — хоп! — уже оказалась в фургоне! Как потом оказалось, они целую неделю выслеживали меня, как охотники. Конечно, я пыталась сопротивляться, но я была слишком маленькой для этого. Мне было двенадцать, но выглядела я едва на десять, метр сорок пять и тридцать три кило весом… Я была такая миниатюрная, такая худенькая, что старшеклассники меня часто спрашивали: «Эй! Ты уверена, что учишься здесь?»

Меня немедленно завернули в одеяло, и я увидела руку, которая старалась силой засунуть мне в рот какие-то таблетки. Я заорала, и мужчина наклонился ко мне и хрипло сказал: «Да замолчи же! Ничего с тобой не будет!»

Но меня словно прорвало, и я забросала этого мерзкого типа градом вопросов: «Кто вы такие? Что вам от меня надо? Что я тут делаю? А мой велосипед, где он? Я должна ехать в школу… Вы кто? Оставьте меня! Я еду в школу! Что вам нужно?..»

По-моему, он обалдел от моих вопросов с самого начала, но я ненавижу, когда мне не отвечают. Даже сейчас, если не получаю ответа на свой вопрос, то сразу же очень раздражаюсь и всеми силами стремлюсь его получить. Полагаю, что я кричала инстинктивно, но в то же время меня стал душить страх. Этот момент в моей жизни, возможно, является самым жестоким из тех, что я пережила, таким внезапным и таким ужасным, что я чуть не лишилась сил. Я только что исчезла из внешнего мира за одну секунду, и, если я и не отдавала себе в этом отчета, ужас брал меня за горло перед черными глазами этого незнакомца и его рукой, которая зажимала мне рот. Шум мотора, странный акцент мужчины, это вонючее одеяло, в которое меня завернули, — все было ужасным.

Я почувствовала, что машина остановилась и водитель вышел из нее на несколько секунд.

«Давай сюда! Бери велосипед! Не забудь мешок! Поезжай!»

Мой велосипед был брошен назад, рядом со мной, и мой мешок для бассейна тоже.

Все это — похищение, мои вопли, время, чтобы подобрать мои вещи, — заняло не более минуты.

Я уже вела себя агрессивно по отношению к этому странному человеку: у него был подозрительный вид, наводящие страх косые глаза, словно напомаженные, слипшиеся жирные волосы, нелепые усы. Каково было мое первое впечатление? Я сказала себе: «Кто этот негодяй, этот варвар? Он темная личность».

Я пыталась сопротивляться, я вопила от страха и злости, и это ему не нравилось.

«Да заткнешься же ты?!»

На самом деле я ничего не могла сделать. Я лежала, стянутая этим одеялом, на старом матрасе, посередине фургона. Я видела водителя со спины, скрытого сиденьем и подголовником. Он молчал. По сравнению с другим мне он показался невысоким. Я подумала: «Этот тщедушный хмырь подчиняется тому, большому». Молодой, темноволосый, в черной куртке, в невзрачной кепке с эмблемой, одет скорее безвкусно. И они все были в одном стиле: гнусный водитель, ржавый фургон, варвар с жирными волосами. Я все еще спрашивала себя, что им от меня нужно. Я ни на секунду не думала, что это похищение садиста. Если бы этот тип ждал меня у выхода из колледжа с горстью конфет, то еще может быть… В тот момент единственной мыслью в моей голове было то, что эти двое чумазых желали мне зла. Иначе, ясное дело, зачем бы им понадобилось так жестоко сдергивать меня с велосипеда. Но что именно им было от меня нужно, я не знала. Это было сверх моего понимания.

В первый раз мне удалось выплюнуть таблетки, которые он пытался запихнуть мне в рот, четыре или пять штук… Я их засунула под воняющий мочой матрас, но потом он приложил мне к носу платок, смоченный чем-то вроде эфира, в действительности это был жидкий халдол, и, поскольку я продолжала кричать, он пригрозил мне: «Если ты не заткнешься…»

И по его жесту и черному взгляду я поняла, что он меня ударит, и тогда я сказала себе: «Подумай хорошенько… Если ты будешь орать, то он ударит тебя кулаком, а это еще хуже. Надо успокоиться и показать ему, какая ты послушная. Если ты будешь послушной, он наверняка скажет, что ему от тебя нужно, почему он не дал тебе пойти в школу». Во всяком случае, я была так ошеломлена, что подумала, что мне надо затихнуть на несколько минут, но, на его взгляд, этого было мало.

На этот раз он заставил меня проглотить с кока-колой какие-то две капсулы. Вода проскочила в горло, а капсулы не прошли, я закашлялась и потребовала еще коки.

«Нету больше. Вон тот все выпил!»

Он назвал его «тот», потому что не хотел называть его имя. Я ничего не могла понять. Я плакала от злости, настаивая на своем: «Кто вы такие? Что вам от меня нужно? Я хочу домой. Мои родители будут спрашивать, куда я пошла… Что вы им тогда скажете?»

Но они не отвечали, а я все неустанно задавала им одни и те же вопросы. Я рыдала, меня душил страх, но все было напрасно. Фургон катился, и я не могла отгадать, куда он едет. Но зато я почувствовала, по шуму колес, что сначала мы ехали по загородной дороге, а потом выехали на автостраду. Я сделала вид, что сплю, повернулась на бок лицом к кузову, жирноволосый был справа от меня, и я закрыла глаза, чтобы он думал, что я без сознания. Так я могла кое-как слышать, что он говорил. Для меня, правда, ничего интересного, только указывал дорогу: «Вот здесь, сворачивай…» Должно быть, он давал «тому» советы, как лучше выехать из квартала, и затем мне показалось, что они оба прекрасно знали, куда ехать.

Именно жирноволосый полностью руководил шофером. Я пыталась заметить дорогу, рассмотреть указатели; мимо меня проносились кое-какие, но они мне ничего не говорили. Страх был у меня где-то в животе, гораздо сильнее того, который испытываешь на экзаменах, настоящий страх, от которого так сильно дрожишь, что кажется, вот-вот написаешь прямо в трусы. Я не знаю, отдавали ли они себе в этом отчет — возможно, им было просто плевать на меня, — но у меня было впечатление, что я стеклянная, застывшая и того гляди расколюсь пополам. У меня болел живот, в горле стоял ком, я с трудом дышала и временами начинала часто-часто дышать, как собака. Это ужасное одеяло на мне, этот воняющий матрас, грохот еле живого фургона, и эти двое, которые не говорили ничего интересного, с их странным акцентом, особенно тот грязный, который пришел невесть откуда… В двенадцать лет не очень-то хорошо различаешь акцент, трудно определить, был ли он из Намюра, Льежа или еще откуда подальше. Вот если бы он более раскатисто произносил р, то я бы сказала, что он фламандец. Но тогда его говор мне не напоминал ничего. Для меня они были чужие, вонючие варвары, и я беспрестанно себя спрашивала: «Кто эти типы? Куда они меня везут? И зачем?»

Я не могла представить, удастся ли мне каким-либо образом улизнуть из этого фургона. Прежде всего, он ехал; пролезть в окно невозможно, они были закрыты, завешены этими ужасными занавесками и множеством наклеек; я могла различать дневной свет лишь через ветровое стекло, да и то лишь в его верхней части. Единственным решением в крайнем случае могла бы стать задняя дверь. Но тогда мне надо было полностью развернуться вокруг себя, встать и в то же время биться в запертую железную дверь… Если я только двинусь, меня тотчас же подхватят на лету. Да и в любом случае — при условии, что я не сломаю себе что-нибудь при падении, — я не смогу уйти далеко по дороге, даже если буду бежать. Стало быть, выхода нет. В какой-то момент я надвинула одеяло на голову, чтобы суметь открывать глаза время от времени, но чтобы они этого не заметили. Надо, чтобы они продолжали думать, будто я в полной отключке. Но в этом одеяле мне было очень жарко, и оно царапало мне лицо. По утрам в том месяце мае было довольно прохладно, и, чтобы пойти в школу, я надела на себя кофточку, свитер и еще непромокаемую накидку на тонкой подкладке. Я вспотела главным образом от страха и от ужаса, что я ничего не понимаю.