Нурбей Гулиа - Приватная жизнь профессора механики Страница 20

Следующими мероприятиями я уже видел опрокидывание кровати и обливание меня с потолка ведром воды. Но потом решил вставать утром одним усилием воли, убрав все навороты. Соседи, наконец, спокойно вздохнули и перестали видеть военно-воздушные сны.

Благодаря упорным занятиям штангой, я имел крепкое телосложение и недюжинную силу. И этого-то 'богатыря' продолжали 'по инерции' задевать и оскорблять, а иногда позволяли себе и ударить, некоторые одноклассники с совершенно жалкими возможностями.

Меня буквально поразил такой случай. Учился у нас в классе некто Апресян - мальчик, переболевший в детстве полиомиэлитом, по существу инвалид. Ходил он без костылей, но еле держался на ногах. И этот инвалид на общем фоне издевательств надо мной, как-то подходит ко мне, и чуть ни падая при этом, отвешивает пощёчину! Отвечать, я естественно, не стал.

Пылу агрессивных одноклассников немного поубавилось после одного урока физкультуры. Обычно на этих уроках класс выводили во двор, давали мяч и мальчики играли в 'лело' - игру без правил и, мне кажется, без смысла. Просто гоняли мяч руками и ногами. Я в этих играх не участвовал; надо сказать, что и всю последующую жизнь не умел и не любил играть с мячом. Каждый раз, когда я вижу игры с мячом, то вспоминаю это ужасное 'лело', тупые, одичавшие лица игроков с безумными глазами, и моё вынужденное простаивание в закутке двора вместе с девочками, которые, как и я, в 'лело' не играли.

Эта игра была очень удобна для учителя физкультуры дяди Серго, который, сидя на стуле, похрапывал при этом. Дядя Серго был 'фронтовик', ему многое прощали, даже то, что он приходил на занятия 'подшофе'.

Однажды был сильный дождь и нас, вместо игры в 'лело', повели в спортзал, где был турник. Дядя Серго приказал нам отжиматься от пола и подтягиваться на турнике, а сам ставил отметки в журнал. Я со злорадством наблюдал нелепые позы, в которых корчились ребята, пытаясь отжаться от пола и особенно - подтянуться на руках! По обыкновению, я стоял в стороне, и все решили, что я, как и при игре в мяч, не участвую в соревновании. Но когда мне уже ставили прочерк в журнале, я вышел и отжался от пола 50 раз. Дядя Серго даже сбился со счёта. А подтягиваться я стал не на двух, а на одной руке - два раза - на правой и два раза - на левой. Дядя Серго аж протрезвел от удивления. Узнав, что я занимаюсь штангой, дядя Серго, обнял меня за плечи, и громко сообщил всему классу, что он 'знает' олимпийского чемпиона по штанге 1952 года в Хельсинки, Рафаэля Чимишкяна. На это я заметил, что мы с 'Рафиком' тренируемся в одном зале, и я даже бываю у него дома. Дома у него я действительно один раз был, когда дядя Федул попросил меня срочно сбегать к нему и передать какой-то документ, касающийся квартиры. Чемпиону дали отдельную квартиру только после того, как к нему должна была приехать финская журналистка и написать о нём очерк.

Дядя Серго многозначительно поднял руку и объявил классу:

- Вот он - друг знаменитого Рафаэля Чимишкяна и скоро он сам станет чемпионом!

Учился у нас в классе один, не побоюсь этого слова, омерзительный тип, второгодник и двоечник, некто Гришик Геворкян. Маленький, сутулый, со стариковским землистым лицом и гадкими злыми глазами, он был 'грозой' класса. Поговаривали, что он - вор и носит с собой нож, и тому подобное, поэтому с ним не связывались. Он мог любого, а тем более меня, без причины задеть, обругать и ударить.

Так вот этот Геворкян приходился каким-то родственником Ванику - сыну Минаса. А о моей любви, к сожалению безответной, к Фаине, во дворе было хорошо известно. Да это просто бросалось в глаза каждому: я её часто отзывал в сторону, упрекал, просил о встрече. Ей надоело всё это, и она даже перестала пользоваться моей помощью в учёбе. Тогда я стал её прогонять со двора: вроде бы, она мешает мне тренироваться, что тут не место для девчонок, и так далее. Дошло до того, что я обвинил её в приставании к Томасу, а она с гримасой ненависти ответила мне по-грузински: 'Сазизгаро!' (Мерзкий, ненавистный!). Мы поссорились. Я, хоть и продолжал гонять её со двора, страшно переживал и плакал по ночам в подушку - 'мою подружку', а она стала ходить домой к Томасу, откуда я её выгнать не мог. Бить же Томаса не имело никакого смысла, так как было заметно, что он на неё никак не реагирует, видимо, возраст не позволял.

И вот в разгар моей печальной любви, слух о ней дошёл от Ваника к Гришику. И однажды произошёл случай, конфликт, наконец, изменивший мой печальный статус в классе.

Как-то сразу после занятий, в коридоре подошёл ко мне этот 'карла злобный' Гришик Геворкян, и бессовестно глядя на меня своими преступными глазами, неожиданно сказал:

- Я твою Фаину 'трахал'!

Несколько секунд я был в шоке. Я никак не мог даже представить себе имя 'Фаина' - имя моей Лауры, моей Беатриче, моей Манон, наконец, в мерзких чёрных губах этого урода. А смысл того, что он сказал, был просто вне моих сдерживающих возможностей. И я решился на революцию, пересмотр всех моих взаимоотношений в классе.

Я упёрся спиной о стену и, поджав ногу, нанёс сильнейший удар обидчику в живот. Геворкян отлетел и шмякнулся в противоположную стену коридора, осев на пол. Потом я схватил его за ворот и волоком затащил в класс, в котором ещё находились ребята. Девочки с визгом выбежали в коридор, а мальчики окружили меня с моей ношей. Я спокойно поглядел на всех и внушительно спросил, указывая на Гришика:

- Видите это вонючее собачье дерьмо? 'Народ' согласно закивал.

- Вот так будет впредь с каждым, кто чем-нибудь затронет меня! Я все эти годы хотел с вами обходиться по-культурному, но вы не достойны этого. Слышите вы, 'ослиные хвостики'? (я назвал это по-армянски - 'эшипоч'). Ты, слышишь, Гарибян, сука позорная? - и я отвесил затрещину Гарибяну, который часто без всякой причины давал мне таковые. Щека его покраснела, но он стоял, не пытаясь даже отойти.

- А ты Саркисян, дрочмейстер вонючий, помнишь, как ты онанировал мне в портфель? - удар коленом в пах, и мерзкий 'дрочмейстер', корчась, прилёг рядом с Геворкяном.

- Все слышали, что мне надоело вас терпеть! - я перешёл на крик. - Не понравится мне что-нибудь - убью! - и я пнул ногой тело Гришика Геворкяна, которое начало было шевелиться. Шальная мысль пришла мне в голову.

- И называть меня впредь будете только 'батоно Нури' (господин Нури), как принято в Грузии. Мы в Грузии живём, вы понимаете это, дерьма собачьи?

Несколько человек из присутствующих согласно закивали - это были грузины по-национальности. Неожиданно для себя я избрал правильную тактику: будучи в душе русским шовинистом, но, живя в Грузии и имея грузинскую фамилию, я взял на вооружение неслабый грузинский национализм. К слову, скажу, что 'грузин' - это название собирательное. Грузинская нация состоит из огромного числа мелких национальностей, нередко имеющих свой язык - сванов, мегрелов, гурийцев, рачинцев, лечхумцев, месхов, кахетинцев, карталинцев, мохевов, хевсуров, аджарцев : не надоело? Я мог бы перечислять ещё. Только немногочиленные карталинцы могут считать себя этнически 'чистыми' грузинами. А вот, например, многочисленные, умные, а где-то и страшные, мегрелы, иногда не причисляют себя к грузинам. У них свой язык. Как, собственно и абхазы. Но в те годы, о которых я рассказываю, все эти народности проходили как 'грузины'.

- А кто не будет меня так называть - поплатится! - и с этими словами я вышел, спокойно пройдя сквозь раздвинувшийся круг.

Репрессии

Назавтра, придя в школу, я невозмутимо сел на своё место. До начала урока оставалось минут пять. Сосед мой по парте - Вазакашвили, по прозвищу 'Бидза' ('Дядя'), никогда не обижал меня, даже защищал от назойливых приставаний одноклассников. 'Дядей' его назвали потому, что он несколько раз оставался на второй год и был значительно старше других ребят. Я давал ему списывать, а он защищал меня - получался своеобразный 'симбиоз'.

- Привет, Бидза! - нарочито громко поздоровался я с ним.

- Салами, батоно Нури! - вытаращив глаза, выученно отвечал он на приветствие.

Я встал со своей парты и начал обходить ряды, здороваясь со всеми мальчиками. Отвечали мне кто как. Кто называл меня 'Нурбей', кто 'Курдгел' ('Кролик' по-грузински - это была моя 'кличка', по-видимому, из-за моей былой беззащитности), а кто, как положено - 'батоно Нури'. Последним я кивал, а первым спокойно сообщал: 'Запомню!' Девочки испуганно смотрели на меня, не понимая, что происходит.

Напоследок я подошёл к Геворкяну:

- Привет, Эшипоч! - громко поздоровался я с ним. Серое лицо Геворкяна передёрнулось. Очень уж было обидно получить 'ослиного члена' перед всем классом. И от кого - от вчерашнего робкого 'Курдгела'! Но Гришик опустил глаза и ответил:

- Здравствуй, батоно Нури!

На перемене я поочерёдно отзывал в сторону того, кому говорил 'запомню', и, вывернув ему руку, либо схватив за горло, спрашивал:

- Ну, как меня зовут?

Если получал нужный ответ, то отпускал его, а тем, кто отказывался называть меня господином, я быстрым движением шлёпал левой рукой по лбу, приговаривая: