Паоло Джордано - Человеческое тело Страница 20

— Конечно. Извините, синьор.

Дзампьери снова принимается возиться с крышкой, но пулемет, как и прежде, выскальзывает у нее из рук и наклоняется вперед, словно брыкающееся животное. Рене начинает терять терпение. Стоящие внизу ребята то глядят со смесью жалости и любопытства на Дзампьери, то на Рене, словно прося его вмешаться. Капитан стоит, наклонившись и опираясь о перила, и ехидно улыбается. В конце концов Дзампьери удается локтем зажать пулемет и закрыть коробку.

— Готово.

— Ну наконец-то! Заряжай!

Девушка пытается оттянуть назад рукоятку, но та слишком тугая. Сам Рене с трудом с ней справился. Теперь он уверен, что у Дзампьери не получится. Так и есть: она повторяет попытку, но оттянуть рукоятку до конца не может.

— Наверное, заело? — говорит она тихо.

Мазьеро локтем отталкивает ее.

— Ничего не заело, блин! Это у тебя руки неизвестно откуда растут. — Он рывком заряжает пулемет. — Давай стреляй!

Дзампьери внешне спокойна, только щеки краснее обычного, шея напряжена. Рене тоже чувствует, как у него во всем теле, в ушах и в руках пульсирует кровь. Дзампьери поспешно целится, пулемет отскакивает назад, пули пролетают метрах в двадцати над бочкой. Капитан чертыхается, затем встает у Дзампьери за спиной, прижимая ее своим тазом к прикладу пулемета. Не стой ребята как зачарованные, они бы наверняка отпустили сейчас сальную шутку.

— Стреляй, твою мать!

На этот раз пули попадают еще дальше от цели. Дзампьери вскрикивает — ее грудь зажата между пулеметом и телом Мазьеро. Капитан резко поворачивает ее и начинает трясти.

— И ты собралась стрелять? А? Стрелять? Мы в Гулистане, твою мать! Из-за таких, как ты, нас тут всех прикончат!

Ребята из взвода опускают взгляд. Рене, наоборот, решил не сводить с капитана глаз.

— А если бы прошлой ночью дежурила ты? Нас бы всех уже не было. Мы на войне, а ты даже не умеешь стрелять из пулемета!

Дзампьери стоит, не шелохнувшись, кажется, что в зажавших ее клещами руках капитана она того и гляди развалится на куски. Глаза у нее налились кровью.

— Капитан! — вмешивается Рене.

Мазьеро поворачивается с разъяренным видом:

— Что?

— Вы с ней слишком строго.

Рене с непроницаемым видом стоит по стойке «смирно», пока Мазьеро медленно, дыша ртом, подходит к нему.

— Я с ней слишком строго?

— До сегодняшнего дня ребята никогда не стреляли из пулемета.

— Ну надо же! Мне очень жаль. Наверное, нужно было вручить синьорине водяной пистолет. С ним-то она знакома?

Рене молчит. Выражение его лица и лиц остальных ребят, молча стоящих внизу у башни, не меняется. Их учили быть непроницаемыми, не выражать свои чувства, даже самые сильные, — в том числе учил сам Мазьеро. Капитан еще ближе подходит к Рене и останавливается, почти уткнувшись ему в лицо. Разглядывает знаки отличия на куртке, словно видит их в первый раз.

— Сержант, скажите мне, пожалуйста! Вам доводилось участвовать в перестрелке? В настоящей перестрелке?

— Нет.

— Сержант, как вы разговариваете со старшим по званию!

— Нет, синьор.

— Ясно. Жаль. Но вы не волнуйтесь. В этой командировке вам повезет. И знаете почему? Потому что здесь стреляют. Нас здесь ненавидят и хотят всех перебить. Слышали громкие петарды прошлой ночью? Так вот, знайте, что это был не праздник и они не остановятся, пока не сотрут с лица земли эту базу и не порвут на куски всех неверных псов вроде вас и меня. Вам известно, как поступают талибы с пленными, сержант?

— Нет, синьор.

— Распинают на крестах. Как Иисуса Христа. Представьте себе, как вам вбивают ржавый гвоздь между нервными окончаниями руки. Эй вы, там внизу, ну-ка попробуйте представить! Мадемуазель, а вы себе это представили? Вы умрете с голоду или от потери крови. Но прежде помучаетесь дня три. Эти подонки будут вам смачивать губы, чтобы вы протянули подольше. А знаете, что еще они вытворяют, сержант?

— Нет.

— Не расслышал.

— Нет, синьор.

— Бьют палками до тех пор, пока никто не сможет разобрать, есть на тебе одежда или нет. Только не до смерти. А потом закрывают в комнате, где кишат насекомые, и те доделывают дело до конца. Или… спросите меня, сержант, или что?

— Или что, синьор?

— Или тебя подвесят вверх ногами и оставят висеть, пока вся кровь не прильет к голове и мозги не лопнут. Бамс! Теперь вы поняли, почему надо уметь заряжать пулемет?

— Да, синьор.

— Вы полагаете, что белокурая девушка у меня за спиной тоже это усвоила?

— Да, синьор.

— Жалко будет, если ее золотые кудри перепачкаются кровью, вам так не кажется?

— Да, синьор.

Мазьеро умолкает. Стоит такая тишина, что Рене слышит свое дыхание.

— Ну хорошо, — говорит Мазьеро, — на сегодня хватит.

Капитан спускается по лесенке. Солдаты замирают, когда он проходит мимо них, не удостоив ни единым взглядом. Рене, стоя на башне, улыбается Дзампьери, словно говоря: не расстраивайся, ничего страшного не произошло.

Больше всего лейтенант Эджитто любит сумерки. Внезапно воздух становится свежим, но не таким обжигающим, как ночью. В вечернем свете база кажется меньше, на каменистом плацу наконец-то проявляются разные краски, а не только охра и зеленый, как днем: ребята разгуливают в голубых, розовых и оранжевых банных халатах и шлепанцах. На пару часов возвращается ощущение мирных будней. Ставшее второй кожей равнодушие лейтенанта слабеет, сквозь него то и дело прорывается хорошее настроение.

Рядом с душевыми — палатка с обогревателем, служащая раздевалкой, но Эджитто не любит раздеваться на глазах у других, предпочитает делать это прямо в душевой, хотя там и тесно. Он уже научился раздеваться и одеваться, стоя то на одной ноге, то на другой так, чтобы не касаться грязного пола, а попадать сразу в шлепанцы. Чтобы выжить на базе, нужно постоянно проявлять изобретательность в подобных мелочах.

Вода теплая, но не горячая, однако секунд через десять он к ней привыкает. Кто-то забыл на полочке гель для душа. Эджитто отворачивает крышку и принюхивается: запах сильный, резкий и явно мужской — так часто пахнет в казарменных раздевалках. Ребята любят ходить, окутанные ароматным шлейфом, они обильно опрыскивают тело и даже гениталии агрессивными дезодорантами, запах которых потом долго держится во влажном воздухе, — и в этом еще одно различие между ними и Эджитто. Лейтенант моется аптечным щелочным мылом.

Он выливает немного геля на ладонь, намыливает грудь и плечи. В наиболее пораженных местах открываются маленькие темные ранки, которые сразу же заживут. Лейтенант направляет поток воды на ошметки кожи на полу, пока не смывает все в сток. Может, владелец геля ждет за дверью. Когда Эджитто пройдет мимо него, он узнает запах и еще неизвестно что сделает. От ребят можно ожидать чего угодно. В любом случае правда будет на их стороне: нехорошо воровать чужой гель, подобные преступления на стоящем посреди пустыни передовом посту принимают невиданные размеры. Эджитто выдавливает еще немного геля, намыливает пах и ноги. Закрыв глаза, замирает под струей, пока не раздается стук в дверь. Полагающиеся ему минуты истекли.

Подойдя к медпункту, он видит, что молния, закрывающая вход в палатку, наполовину расстегнута.

— Кто здесь?

Из-за зеленого полотна раздается женский голос:

— Алессандро! Это ты?

Полотно отодвигается, и появляется голая рука, плечо, край белого полотенца, а потом — круглое лицо Ирене Саммартино, волосы заколоты на голове. Ирене. Откуда-то издалека, из другого пространства и времени, перед лейтенантом возникает голограмма полуголой Ирене. Перед подобным зрелищем обалдевший Эджитто делает шаг назад.

Она улыбается ему:

— Я выбрала вот эту койку. Не знала, где ты спишь. Не обнаружила в палатке никаких признаков присутствия человека.

— Что ты здесь делаешь?

Ирене склоняет голову в сторону, обнимает грудь голыми руками — грудь у нее никогда не была очень большой, но и маленькой тоже. Эджитто смутно помнит, как полусфера ее груди помещалась в его ладонь.

— Так-то ты встречаешь старую подругу! Иди сюда! Дай я тебя поцелую!

Эджитто нехотя подходит. Ирене внимательно разглядывает его снизу, поскольку он чуть выше ее, словно хочет удостовериться, что у него все на месте.

— А ты еще ничего, — говорит она с довольным видом.

Полотенце, не полностью прикрывающее ей бедра, колышется при малейшем движении. На уровне ключицы оно даже не завязано узлом: угол заткнут за полотно, которое в любую секунду можешь сползти, обнажив тело. Эджитто сам не знает, отчего он об этом подумал. У него в палатке стоит босиком Ирене Саммартино, а он не понимает, зачем и откуда она взялась, с неба свалилась или вылезла из-под земли и каковы ее намерения. Ирене дважды легко, по-дружески целует его в щеки. От нее приятно пахнет, но запах не пробуждает никаких воспоминаний.